— Нет, один я.
— Ничего, найдется и Абдулла! Нас теперь двое, а это сила!
Они собрали все магазины от автоматов, прихватили один лишний «шмайссер» — для Абдуллы, нагрузились гранатами с длинными деревянными ручками.
— Однако! — уважительно произнес Гусельников, оглядывая себя и товарища. — Что и говорить, сила!
Керим вознамерился было подорвать или поджечь мотоциклы, но Гусельников решил не задерживаться — и так шуму много, чтобы рассчитывать, что его никто не услышал и никто из немцев не появится здесь. Надо было спешно уходить, и они пошли.
— Где-то здесь поблизости озерцо должно быть, на карте оно обозначено, да и поблескивало, когда летели, — сказал Гусельников, — будем на него держать, как-никак ориентир.
В лесу было душно. Керим прихрамывал, обливаясь потом. Лило в три ручья и с Гусельникова. Натолкнувшись на родничок, они, не сговариваясь, сбросили комбинезоны, с наслаждением вымылись, не заботясь, что в таком виде их любой, самый никудышный фриц прищучить может.
После этого стало легче. Керим на ходу рассказал о своей встрече с немцами.
— Не слышно было выстрелов, — усомнился Гусельников и покосился на Керима. — Как сумел удрать?
— Не было выстрелов, — пробормотал Керим, снова ощущая, как в желудке поднимается волна тошноты. — Я их… ножом…
— Обоих?
— Да…
Помолчали.
Меж стволами деревьев блеснула прозелень озерной воды.
— Вот оно! Дошли!
— Точно, озеро… А дальше куда? Может, обойдем его: ты с одной стороны, я — с другой.
— Нет, парень, расходиться нам нельзя, в одиночку только богу, говорят, сподручно, да и то как сказать. Вместе пойдем.
Шли долго и осторожно, ожидая оклика или выстрела — территория все-таки была вражеская, — но кругом царило спокойствие, отдаленная стрельба, редкое аханье пушек, скрип «ванюш» — немецких шестиствольных минометов — все это находилось за какой-то гранью и не воспринималось всерьез.
Остановились передохнуть.
— Пожевать бы что-нибудь, — мечтательно сказал Гусельников.
Керим промолчал — ему есть нисколько не хотелось, жажда мучила, а фляги с водой они не догадались у немцев прихватить.
В кустах зашуршало. Керим мгновенно вскинул автомат на изготовку. Гусельников замешкался на полсекунды.
Из кустов подали голос:
— Это я, ребята… не стреляйте!
Голос был сабировский, но они продолжали стоять Напряженно, пока из кустарника не вылез штурман.
Поздоровались, похлопали друг друга по спинам, радуясь, что весь экипаж снова в сборе.
У Керима невольно вырвалось:
— Самолетик бы наш сюда!
Помрачнели, наново переживая гибель своего «Пе-2».
У Сабирова обошлось все благополучнее, чем у его товарищей, — приземлился нормально, в схватки вступать не пришлось.
— В рубашке родился, — позавидовал Гусельников. — Ты карту сохранил?
— Какой же я штурман без карты! — обиделся Сабиров. — Конечно, сохранил!
— При тебе? Или… в кустах спрятал?
— Не знаю, на что ты, командир, намекаешь, но карта со мной — вот она!
— Не сердись, Абдулла, это я к тому, что больно тихо ты в кустиках сидел… Ну да ладно, не сердись, давайте привязочку сделаем.
И они склонились над картой.
— Вот здесь мы, — сказал штурман, — если напрямую, то километров сто десять — сто двадцать от линии фронта.
— Мы ж не на самолете, — сказал Гусельников, — петлять придется.
— Тогда еще больше.
— М-да-а…
— Дед говорил, что, если спрямить заячьи петли, путь в три раза удлинится.
— Умный у тебя дед, Керим, да жаль, что опыт его нам не поможет… Сто двадцать километров — это всего-навсего двенадцать минут на «Петлякове». А ежели ножками…
— Ничего, Абдулла, дойдем и ножками, не журись. Верно, Керим? Азимут возьмем вот на это село. Придем — оглядимся. Я иду первым, Абдулла — вторым, Керим — замыкающим. Никаких разговоров, а то мы вроде как на пикник выбрались — никакой осторожности, гуляем себе разлюли-малина. Подниму руку — замирайте на месте. «Мессеров» тут, понятно, нет, но из-за любого дерева фриц может выскочить, а везение, оно такая штука, что раз повезло, два повезло, а на третий — загремел с колокольчиками.
— Давайте я впереди пойду, командир!
— Окажись мы в Каракумах, слова бы поперек не сказал. Однако в лесу, дружище, я немножко больше твоего разбираюсь. Веришь?
— Верю.
— Вот и молодец. Топаем полегоньку.
Много лет не ступала тут нога человека, листва палая слежалась толстым ковром и пружинила под ногой — идти одно удовольствие, не будь так душно. Но приходилось терпеть. Теперь если бы даже и встретился родничок, Гусельников вряд ли разрешил бы купаться. Он старательно обходил полянки, шел так, чтобы его тень ложилась на тень дерева. Керим даже позавидовал легкости, с какой ориентировался в вековом лесу Николай. Одно слово — сибиряк!
Внезапно он поднял руку.
Абдулла и Керим замерли, автоматы — на изготовку.
Заминка оказалась недолгой — Гусельников махнул рукой, и они двинулись дальше. «По своей земле идем как волки — след в след, — подумалось Кериму, — крадучись идем, вроде на разбой вышли, а разбойники-то — совсем другие». Тихо шелестели березки, словно шепотом передавали друг другу вести об идущих по лесу людях, а птиц почему-то не было слышно. Странно, почему затаились пичуги?..
Вышли на дорогу, виляющую между деревьями. Четко отпечатались на колеях протекторы грузовых автомашин, кое-где виднелись следы танковых траков.
По дороге идти легче, чем ломить напрямую по лесу, но и опаснее, поэтому они пошли по обочине, таясь, насколько получалось, за деревьями и кустарником: он по обочинам рос жидковато, не торная дорога была, новая, военная.
Предосторожность оказалась нелишней — на дороге заурчала машина. Они упали на землю, затаились, готовые стрелять. Машина двигалась в ту сторону, откуда они шли, и была полна солдат.
— Нас разыскивают, — предположил Гусельников.
Сабиров зябко передернул плечами.
— Хорошо, что без собак, — заметил Керим. — Наши туркменские волкодавы за пять километров человека чуют.
— У вас там воздух чистый, ни гари, ни бензина, а тут ваша не потянет, тут немецкая овчарка нужна — ей бензин нипочем, она на человеческую плоть натаскана. Ну, двинулись, ребята, поторопимся.
Вскоре вышли к деревне. Лес кончился, начались огороды.
Некоторое время наблюдали, однако ничего подозрительного не заметили — немцев в деревне не было. Из крайней избы вышла женщина с ведром, направилась к колодезному срубу, возле которого горбился журавель. Вернулась с водой — и снова безлюдье. Ни курицы, ни собаки, ни корова не мыкнет, ни петух не заквохчет, собирая свой гарем.
— Надо разведать… — сказал Гусельников.
— Разрешите мне! — не дал ему докончить Керим.
— Нет, — возразил командир, — пойдет Сабиров. Ты пойдешь, Абдулла. Осторожненько, ящерицей между грядок. Не видать никого, а может, где-то наблюдатель сидит. До крайней хаты дойдешь, попытаешь, что и как в деревушке, в округе. Если все в порядке, дашь знак — мы за тобой.
— Понятно, командир… пусть у тебя планшетка с картой останется.
— Давай. А ты пару гранат лишних прихвати, чем черт не шутит…
Абдулла пополз. Он двигался как на учениях, по-уставному, приятно было смотреть, как он ползет: не ползет — скользит.
— Чего ты меня не пустил? — спросил у Гусельникова Керим. — Не доверяешь, что ли?
— Наоборот, — ответил Николай, — надо точно знать, кто из нас почем стоит. Тебя я уже знаю, себя — тоже, а вот Абдулла… Абдулла, понимаешь, обидеться может, если мы его в стороне держать станем, не дадим себя проявить. Он знаешь какой самолюбивый? У-у-у! Для него не столько важно то, что мы делаем сообща, сколько то, что личным подвигом, личным мужеством именуется. Понял? Вот и пусть проявляет мужество, будет потом чем похвастаться дома, перед девушкой знакомой.
— А у него разве есть? Что-то не видел я, чтобы он письма девушкам писал.
— Нет, так будет. Он, брат, человек серьезный, обстоятельный, нам с тобой не чета… Впрочем, ты тоже самостоятельный, женатый и даже палаша. Назаром, говоришь сына назвали?
— Назаром.
— Хорошее имя… Да-а, жаль Быстрова… да и вообще всех ребят жаль… Гляди, Абдулла уже с кем-то беседует.
Абдулла беседовал со старушкой.
Вдоль грядок, вдоль щелястого плетня добрался он до избы, прислушался, легонько постучал в дверь. В избе зашлепали разношенной крупной, не по ноге, обувью. Створка дверная приоткрылась, выглянула крошечная старушка в немыслимой какой-то кацавейке. Сама она была вроде высохшей камышинки, и шейка тоненькая, морщинистая, черепашья шейка. «Двумя пальцами перекрутить можно», — непонятно почему подумал Абдулла, и ему стало неприятно от этой нелепой мысли.
— Кого тебе, служивый?
— Здравствуй, бабушка.
— Здорово и тебе, солдатик.
— Немцы есть в деревне?
— Господь миловал. Два полицая — это точно, это имеются в аккурат. А немцы — так, проходящие, на постое нету. А полицаи только и знают что самогонку глушить… не обожрутся никак ею… Да ты заходи, служивый, заходи, не стой на пороге, передохнешь, кваском тебя попотчую — ссохлось, поди, в грудях-то?
— Не один я, мать, товарищи со мной.
— А ты и товарищей покликай, им тоже место найдется.
Когда по знаку Абдуллы Гусельников и Атабеков зашли в избу, хозяйка перво-наперво предложила им умыться, даже ведерный чугун теплой воды из печи ухватом вытянула, — как только управилась своими паучьими лапками, цепкая старушка оказалась.
Вымылись до пояса с величайшим удовольствием.
— Портянки сымите, ноги ополосните, — предложила Авдотья Степановна — так звали хозяйку.
Они послушались и, даже не обуваясь, босиком со двора потянули в избу. По чистым домотканым половикам прошли к столу, сели чинно, ожидая. Хозяйка, подперши щеку ладонью, а локоть поддерживая рукой, скорбными глазами смотрела на них. Спохватившись, поставила на стол большую миску вареной в мундире картошки, достала из потайного уголка ржавый от времени кусочек сала.