упить рису, а все украли! — плакал шестиклассник Тельпек. — Пятьдесят рублей украли! Что маме скажу?
Через некоторое время на место происшествия явился директор интерната, выстроил ребят в одну шеренгу и сказал:
— Чужой к вам прийти не мог, это вы сами понимаете. Так что лучше сознаться. Обещаю, что не буду наказывать. Может, кто-то из вас пошутил — это бывает. Но шутка зашла слишком далеко…
Ребята стояли молча, недоуменно и растерянно поглядывая друг на друга. Сколько времени жили вместе, и никогда ничего не пропадало…
— У нас таких нет, — заявил Хемра.
— Конечно, нет! Может, кто-то из другой комнаты? Наши не могли! — дружно поддержали Хемру ребята, глядя на него с благодарностью.
Директор, дождавшись, когда схлынет шум, поднял руку:
— Я тоже уверен, что среди вас нет воров и это просто недоразумение, но где же деньги? — Директор на минуту задумался, а потом предложил: — Если вы не против, давайте сделаем так: сейчас каждый по очереди подходит ко мне, выворачивает карманы и выходит в коридор. А потом поищем уже здесь, в комнате. Выберем из вас троих — и пусть ищут. Я предлагаю: Тельпека, Хемру и Назара. Согласны?
— Согласны! — дружно ответили ребята. Такой поворот дела начинал им нравиться — это было похоже на игру.
Один за другим выворачивали ребята карманы брюк и курток — торопливо, конфузливо, — что и говорить, процедура не из приятных. Директор и подошедшие учителя отводили глаза в сторону, им тоже было не по себе.
Пять радужных бумажек выпали из вывернутого кармана Назаровой куртки. Он побледнел, недоуменно обвел взглядом разлетевшиеся по полу десятирублевки, очумело взглянул на директора. Вылети из карманов Назара по дюжине голубей — удивления не было бы больше.
— Атабеков! — прошептал директор, и его без того длинное лицо вытянулось еще больше. — Как же ты мог, Назар?!
— Я не брал, — чуть слышно выдавил из себя Назар и почувствовал, как горячая кровь прилила к щекам, как побежали по спине ледяные мурашки.
— Я тебе верю, — сказал директор. — Но как это все объяснить?
— Не знаю, — ответил Назар.
Счастливый Тельпек подбирал с пола радужные бумажки. Теперь он привезет домой и казан, и рис, и сахар, и мыло. Какое счастье! Эх и задала бы ему мать трепку!
Мальчишки гудели возмущенно, каждый высказывал свою версию, каждый норовил перебить другого. Только один Хемра молчал, скорбно опустив глаза и поджав губы, показывая всем своим видом, как тяжело, как стыдно ему за позор земляка.
— Ну что ж, Атабеков, — устало сказал директор, — пойдем в учительскую…
Разговор в учительской ничего не дал. Назар продолжал стоять на своем: денег не брал, а как они попали к нему в карман — не знает.
— Брал не брал, но они же у тебя в кармане. Факт есть факт, — приподнимая над низким лбом тяжелые роговые очки, говорил физик, — они у тебя в кармане, Атабеков. Факты — упрямая вещь!
Директор хмуро глянул на физика, и тот, замолчав, поспешил выйти из учительской.
— Я-то тебе верю, Атабеков, — обращаясь к Назару, сказал директор, — и из школы мы тебя не исключим. Но факт есть факт…
Возвращались домой Назар и Хемра вместе, на попутном грузовике. Хемра сам навязался ему в попутчики. Стояли в кузове между бочками с соляркой, подставив лица плотному потоку встречного воздуха. Эх, какое это было бы счастье возвращаться домой с табелем, полным пятерок и четверок… если бы… Если бы не произошло все, что произошло… С тяжелым сердцем ехал домой Назар. А тут еще этот Хемра…
— Не бойся, я никому не скажу в ауле! — отводя глаза в сторону, выкрикнул Хемра, стараясь перекричать шум ветра.
Назар ничего не ответил, только до крови прикусил губу. «Скажет Хемра или нет, какая разница? Все и без него станет известно. Хорошо бы самому сказать… во всяком случае, матери, чтобы хоть она узнала все от меня, а не из чужих уст…»
Хемра торжествовал победу. Если он — Хемра-лягушатник, Завляг, то к Назару теперь приклеится — вор, а это хуже Завляга… куда хуже… Можно считать, что песенка Назара спета, и спел ее он, Хемра!
Старого Атабека не было дома — уехал надолго далеко в Каракумы на отстрел расплодившихся волков, что наносили все более ощутимый урон колхозным отарам.
Выслушав сына, Акгуль всплеснула руками, расплакалась, причитая:
— Такого еще не было в нашем роду! Никогда не было!
— Неужели и ты мне не веришь, мама?! — воскликнул Назар.
— Верю, сынок, верю! Но не все в ауле знают тебя так, как я… Атабек-ага приедет еще не скоро, а мой отец не всегда понимает тебя…
Все это было правдой; действительно, дед по линии матери — старый чабан Меретли — недолюбливал внука, особенно был он недоволен тем, что Назар непочтительно относился к мулле, а однажды (какой позор!) даже забрался к нему в сад… Тогда Атабек еле спас Назара от тяжкой порки, еле отбил у разъяренного Меретли. Но теперь-то Атабек-ага далеко… в песках… в Каракумах…
Меретли явился в тот же вечер, — давно сказано, что слухи быстрее ахалтекинского скакуна.
Акгуль засуетилась, наливая чай отцу, но Меретли отодвинул от себя пиалу и глухо спросил, глядя в глаза Назару:
— Сначала к мулле в сад, а теперь уже и по чужим карманам пошел?
— Что ты, отец, — поспешила заступиться за сына Акгуль, — не брал мой Назар этих проклятых денег!
— Сами они к нему в карман залетели, — мрачно усмехнулся Муратали. — Отвечай, щенок, зачем воруешь?
— Не воровал, — выдерживая дедов взгляд, твердо отвечал Назар, — а как они ко мне попали, не знаю…
— Врешь, щенок! — оборвал его Меретли и, не приподнимаясь, вдруг ударил его ладонью по щеке.
— Отец, не надо! — вскрикнула Акгуль, заслоняя сына.
Рука старого чабана была твердой, и щека Назара сразу запылала огнем. Но горькая обида сжала сердце так сильно, что он не почувствовал боли. Впервые его ударил взрослый человек — ни мать, ни старый Атабек-ага никогда не поднимали на него руку. Атабек-ага учил отвечать ударом на удар, Но сейчас его ударил отец матери, ударил дед, пожилой человек, уверенный в собственной правоте…
— Не брал он этих проклятых денег, не брал! — закричала Акгуль.
Меретли плюнул в сердцах и вышел из дому.
— Мама! Но почему он не верит мне? — уткнувшись в материнское мягкое плечо, прошептал Назар. — Почему, мама?!
— Мама, я уеду в Сибирь, к дяде Коле, — едва слышно сказал Назар, когда мать стелила ему постель.
— Уедешь? Ты что, сынок! — испуганно оглянулась Акгуль. — Ты что, сынок… Завтра я попрошу председателя, чтобы ты работал в колхозе, а если хочешь — поезжай на помощь к Атабек-аге в Каракумы, он будет рад тебе. Я слышала, в те края машина пойдет, привет ему передашь от меня. Второе ружье он оставил дома, так что можешь ехать с ружьем. Ты ведь хороший стрелок!
«Конечно, хорошо бы поехать и к прадеду, но это не выход из положения, — думал Назар, — это только отсрочка. Нет, надо ехать в Сибирь, окончить там десятилетку — и в лётное…»
Наутро, едва мать вышла из дому, Назар уложил в хурджун несколько чуреков, тельпек, носки из верблюжьей шерсти, пару рубашек. На самое дно спрятал фамильный нож в деревянных ножнах. Нож этот был для Назара будто живым существом. Глядя на его отливающее синевой лезвие, он вспоминал всякий раз отца… Больше ничего не осталось в доме отцовского, ни единой вещи, все унесло безвозвратно голодное, тяжкое время военных и первых послевоенных лет. Взял он с собой и чайник тунче — слышал Назар от деда, что на каждой станции обязательно есть кипяток, а с кипятком и с чуреками разве пропадешь?! Денег было немного, но, по его подсчетам, должно бы хватить до Новосибирска. Собирался Назар торопливо, боялся, вдруг вернется мать и все поломает — начнет плакать, умолять, а этого он не выдержит, сдастся. Прыгающими буквами, кое-как написал записку, схватил хурджун — и за дверь. А там дворами за аул, к железнодорожной насыпи. Залег у семафора и стал ждать…
На товарняке добрался он до Чарджоу, оттуда — таким же образом до Ташкента и только тут купил билет на пассажирский поезд до Новосибирска.
Никогда не думал Назар, что Родина так велика. Он учил в школе географию, знал расстояние в километрах, но не представлял, какая это необозримая ширь… Чимкент с его блестящими на солнце арыками, с его садами и темно-зеленым морем клевера сменился. Джамбулом — пролетели в окошке вагона свечи пирамидальных тополей на фоне белесого, словно выгоревшего от жары неба; и вот уже перед глазами прильнувшая к подножию синих гор красавица Алма-Ата; а там пошли бескрайние казахстанские степи, по иссушенной глади которых словно метлой метет — гонит по растрескавшейся земле тучи пыли да сухие шары перекати-поля, сухие до полной бестелесности, почти призрачные. Тяжело отдуваясь, тащит за собой мощный «СО» длинную вереницу зеленых вагонов. «СО» — локомотив особый. Кондиционер — тендер его — похож на жалюзи, отработанный пар охлаждается в нем и вновь превращается в воду. Вода — величайшая драгоценность в здешних местах.
Тяжелый, густой, горячий воздух врывается в открытые окна вагонов, но не приносит людям облегчения. Наверно, во всем составе один Назар чувствует себя как рыба в воде — каракумская закалка берет свое, и, главное, так много вокруг любопытного, что о жаре и думать некогда!
Еще на подъездных путях к Новосибирску пошли заводские корпуса, высокие кирпичные трубы с клубами белого дыма, многоэтажные здания. Могучая Обь поразила воображение Назара. Никогда и не видел он такой реки и не представлял, что такие бывают.
Пассажиры общего вагона, в котором ехал Назар, засуетились, потянулись к своим мешкам, чемоданам, баулам, заспешили, будто чем быстрее они соберутся и столпятся в проходе, тем быстрее подойдет поезд к перрону железнодорожного вокзала.
А вот и вокзал!
Никогда прежде не бывал Назар внутри такого огромного здания — лестничные марши словно улицы, а пароду столько, что и не сообразишь, как отсюда выбраться. Будто в водоворот на Амударье попал, и так его закружило, что голова, казалось, вспухла, а глаза разбежались в разные стороны.