Мощные лучи прожекторов выхватывали из темноты зимнего парка черные, словно литые, ветви деревьев с причудливыми шапками снега, низкое вечернее небо над аллеями, мириады танцующих в цветных лучах, плавно падающих снежинок, стремительные фигурки конькобежцев, на залитой светом огромной поляне катка, блики медных труб духового оркестра. Все это кружилось в ритме старинного вальса, плыло, катило, дышало праздником, молодостью и свежестью.
— Назар! Наклоняйся вперед, Назар! Сколько раз я тебе говорила! — звенел в боковой аллее девичий голос. — Эх, Назар! Опять шлепнулся!
— Держись, джигит! Раз, два, взяли! — подавая Назару руку, командовал Сергей.
— Нет, я никогда не научусь, — отряхивая снег, смущенно бормотал Назар.
— Еще как научишься! Москва тоже не сразу строилась! — подбодрила его белокурая стройная девушка с прелестными ямочками на раскрасневшихся щеках.
— Ну что, Ниночка, поехали! — Сергей подхватил Назара под один локоть, Нина — под другой, и они покатили так по аллее к сверкающему впереди катку и скоро влились в его живой, разноцветный, стремительный и веселый хоровод.
…После нескольких писем от Николая и Розии Гусельниковых, от самого Назара Атабек-ага и Акгуль смирились с тем, что беглец пока будет жить в Новосибирске.
С классом Назару повезло. 10-й «А», в который он попал, считался в школе самым дружным. Ребята приняли новичка хорошо. Вызывала уважение легкость обращения Навара с двухпудовой гирей, да и на турнике он подтягивался больше любого другого пария в классе — семнадцать раз. Во всей школе только один девятиклассник побивал Назара в этом деле, но тот парнишка был уже кандидатом в мастера по гимнастике. Вскоре ребята убедились, что новичок не только «накаченный», но еще и «соображает», — Назар удивил их своими бесспорными успехами по математике, химии, физике. Словом, паренек из далекой республики не затерялся среди своих русских сверстников-горожан. Единственным слабым местом в его подготовке были грамматика и синтаксис, — говорил по-русски он почти без акцента, и запас слов был у него не маленький, а писал с ошибками. Поэтому и было решено прикрепить к нему отличницу Нину Трояновскую. Их посадили вместе за одну парту. С первых же дней Назар покорил девушку своей скромностью и безропотным подчинением. Нине нравилась роль покровительницы, и постепенно они стали неразлучны. Назар, Нина, Сергей — так и ходили втроем. А как только залили каток в городском парке, было решено научить Назара кататься на коньках.
— Назар, наклоняйся вперед, а то опять плюхнешься на спину! Вперед, всем корпусом! Вот так, молодец! — весело командовала Нина. Сама она каталась на коньках виртуозно, как будто и не скользила по льду, а парила над ним, невесомая, стремительная, изящная. Когда Назар смотрел на нее, у него перехватывало дыхание!
Возвращались домой веселые, голодные, раскрасневшиеся на морозе и счастливые. А снег все валил с небес, снежинки все крупнели, и уже тянуло поземкой по мглистой улице, и круговерть нарождающейся метели так густо застила фонарный свет, что уже не было видно в пяти шагах. Нина шла между ребятами, Назар нёс ее коньки.
— Назар, — спросила Нина, — а у вас в Туркмении бывает такой снег?
— На моей памяти не было, но дедушка рассказывал, что однажды были большие снегопады. Помню, дедушка взял горсть хлопка, наделал снежинок, подбросил вверх, и они тихо падали на раскаленный песок, а дедушка говорил: «Смотри, Назар, вот так идет русский снег…»
Жмурясь от бьющей в лицо поземки, Назар прикрыл глаза, и в памяти тотчас мелькнул желтый берег Амударьи, поселок, темный от каракумских горячих ветров, мудрое и такое родное лицо дорогого Атабек-аги, натруженные руки матери Акгуль… Почему-то, когда Назар хотел представить мать, всегда виделись ему прежде всего ее руки… Сквозь нарождающуюся русскую метель послышался ему звук дутара…
— Назар, — вырвал его из забытья голос Сергея, — а ты бы променял свои пески на наши снега?
— Глупый вопрос, Сережа, — вставила Нина, — все в мире нужно — и снег, и песок, и моря, и земли, — все должно быть. Правильно, да, Назар?
— Красиво у вас в Сибири, — не отвечая приятелям, сказал Назар, — красиво… Но у нас говорят — отчий край для человека, все равно что в пустыне вода для дерева.
— Вот я и дома. Цока, мальчики! — неожиданно для Назара и Сергея остановилась Нина. — До завтра! — И, взяв из рук Назара свои коньки, скрылась в подъезде многоэтажного дома.
— Назар, тебе нравится Нина? — вдруг спросил Сергей.
— Не понял, — сказал Назар, отворачиваясь и нарочито заслоняясь рукавом от ветра.
— Врешь, все ты понял, и не отворачивайся — и так понятно: влюблен ты по уши!
— Я-а? Тебе показалось… Чем болтать, лучше догони! — И Назар вприпрыжку пустился по улице…
Нину Трояновскую хорошо знали в семье Гусельниковых. Особенно зачастила в их дом она с приездом Назара. То помогала мальчикам готовить уроки, то советовалась с Розией по кулинарным делам. Потом пришло новое увлечение — танцы.
Как-то, возвратившись из очередного рейса, Николай Гусельников застал в квартире настоящий танцевальный вечер. Гремела радиола, кружились пары: Розия вальсировала с Назаром, не отставали от них и Сережа с Ниной.
— Куда это я попал, — улыбаясь крикнул Гусельников-старший с порога, — это квартира Гусельниковых или танц-клуб?
— Клуб, клуб, пожалуйста, подключайтесь, товарищ пилот! — весело подыграл отцу Сергей. — Милости просим!
— Да, но я не вижу свободных дам.
— Сережа, с тебя хватит, — решительно отстранила своего кавалера Нина, — Николай Иванович, разрешите пригласить вас на тур вальса!
— С удовольствием! — Гуселышков-старший галантно поклонился своей юной партнерше, и они закружились в вихре вальса.
— Сдаешь, Коля, — подзадоривала Розня мужа, — крутись веселей!
— Папа, прибавь обороты! — смеялся Сергей. — Сейчас она запросит пощады!
Но скорее пощады готов был просить Гуселышков-старший — он уже с трудом сдерживал дыхание, когда на помощь мужу пришла Розия. Не ожидая, когда окончится пластинка, она подняла руку и громко объявила:
— Первое место присуждается Нине Трояновской! Ура в честь победительницы!
— Ура! — подхватили Сергей с Назаром.
Ужин сопровождался оживленной беседой; Гуселышков-старший рассказывал о полете, Розия обмолвилась несколькими словами о своем приеме в поликлинике, ребята, как водится, говорили о школе.
После чая Розия занялась посудой, Нина хотела помочь, но хозяйка ласково выставила ее из кухни:
— Иди, Ниночка, иди, чего мы здесь вдвоем будем толкаться?
— Нина, иди к нам, — позвал из глубины квартиры Гусельников-старший.
Раньше Нине не приходилось бывать в комнате Назара и Сергея, мальчики обычно принимали ее в гостиной. Войдя в комнату, с интересом оглядывала девушка полки с книгами, радиодетали на столике. Взгляд ее остановился на ноже, что висел над раскладушкой Назара.
— Личное оружие?.. — усмехнулась Нина. — Можно посмотреть?
Назар осторожно снял нож с гвоздя и бережно протянул Нине.
— Мне он достался от отца, отцу — от деда, деду — от прадеда, прадеду… в общем, ему много лет…
Приняв нож, девушка внимательно осмотрела со всех сторон потемневшие от времени ножны, медленно вытащила клинок, тускло блеснувший в электрическом свете. Дотронулась пальцем до острия.
— Осторожно, — предупредил Назар.
— Я чуть-чуть…
— И чуть-чуть нельзя, — сказал Сергей, — это такой нож, что сам режет!
Нина зачарованно глядела на отливающее синеватым блеском смертоносное лезвие с двумя дорожками, на костяную, пожелтевшую от времени рукоять, отделенную от лезвия позеленевшим медным ободком.
— Этим ножом отец Назара двух фашистов прирезал, — нетерпеливо сообщил Сергей то, что давно уже вертелось у него на языке. — Верно, папа?
— Все правильно, Сережа, — вздохнул Гусельников-старший. — Выручил нас этот ножичек! Считай, от верной смерти спас.
Нина вложила клинок в ножны. Гусельников-старший взял его у нее из рук, понянчил на широких своих ладонях и, как эстафету, передал сыну, а Сергей — в руки законному хозяину.
— Семейная реликвия, — сказал Назар, — а по-нашему — родовой нож… Атабек-ага прославил его, когда отбивался от басмачей, отец — от фашистов, а сейчас висит… просто висит, — сказал Назар, но все поняли, что он имел в виду.
— Не горюй, — усмехнулся Гусельников-старший, — слава богу, что живем в мире!
— А я бы не смогла ударить человека ножом, даже врага, — едва слышно обронила Нина.
— Врага?! — переспросил Сережа. — Ну, это ты зря!.
— Сложное дело, ребята, — вздохнул Николай Иванович. — Твой отец, Назар, рассказывал, что дома даже курицу не мог зарезать. А на войне сразу двух фашистов заколол, и рука не дрогнула. Война, ребята, на многое заставляет взглянуть другими глазами…
— Ну, а без войны, как проверить себя или друга? — запальчиво спросил Сергей.
— По-твоему, подвиг обязательно должен быть боевым, со стрельбой, с жертвами? А повседневный труд — не в счет? — постарался перевести разговор Гусельников-старший.
— Все это так, да не так, — ответил за друга Назар, — повседневный труд, отличная учеба, зарядка по утрам. — Назар улыбнулся, — понятно, куда вы клоните… А если честно, как вы думаете — способны на подвиг мы: Сергей, Нина, я?
— Если честно — не знаю, — отвечал Гусельников-старший, — поживем — увидим. Думаю, что вы настоящие ребята.
— Спасибо! — расплылись в улыбке польщенные Назар и Сергей, а по лицу Нины почему-то пробежала тень, и она зябко повела плечами.
Отец Нины умер, когда девочке едва исполнилось семь лет, но она помнила его очень хорошо, и чем дальше, тем отчетливее, как будто с годами он не уходил от нее, а приближался из радужного туманного далека ее детства. Отец работал машинистом на паровозе, водил скорые пассажирские поезда. В те времена это была довольно редкая профессия. На всю жизнь запомнила Нина запах угля и машинного масла, которыми пропиталась форменная тужурка отца, и этот запах навсегда стал для нее романтическим запахом ветра странствий. Еще и по сей день сердце ее начинало гулко колотиться, стоило ей оказаться на вокзале, вдохнуть запахи угольного шлака, мазута, услышать лязг колес на стыках, увидеть дрожащие огоньки семафоров. А когда, проезжая на поезде, видела она в полосе отчуждения скромные полевые ромашки, казалось, это отец разбросал их вдоль дороги, устлал ее путь цветами. Всякий раз, возвращаясь с рейса, отец привозил огромную охапку полевых цветов; особенно любил он ромашки и буквально осыпал ими дочь и жену. А как любила она большие, надежные руки отца, как высоко подбрасывал он ее! К самому потолку их скромной хижины, в которой они жили в те военные годы. Сколько ни порывался отец уйти на фронт, всякий раз ему отказывали — железнодорожники должны были работать на своих местах. Слишком ценны были эти люди в то время, тем более профессионалы такого класса, каким был Нинин отец. Работали они на износ, буквально день и ночь. Отец умер в одночасье — сердце не выдержало бешеной нагрузки. Остался на память отцовский железный сундучок, который брал п