Давно уже не чувствовал Назар такого подъема душевных и физических сил, каждая жилка дрожала в нем от нетерпения в предчувствии вольной жизни, по которой он так истомился за эти два с половиной года. За добросовестную работу и примерное поведение его освободили на полгода раньше срока. В колонии для несовершеннолетних он получил специальность слесаря. Ему доставляло удовольствие разбирать механизмы, искать повреждения. Пытливому, старательному пареньку помогали все: и мастера производственного обучения, и ребята, уже получившие специальность. Работа была той отдушиной, тем спасением от горьких дум, без которой ему бы не выдержать… В лагере для взрослых он работал в ремонтно-механических мастерских лесозавода, здесь же овладел профессией бульдозериста. Тот факт, что Назар сидел за убийство, выделял его из толпы, создавал ему некое подобие авторитета: мелкие воришки, жулики и хулиганы боялись Назара — мало ли что может выкинуть этот парень, уже выпустивший кишки одному "фрайеру". Если бы они знали, как мучился Назар, как переживал он, вспоминая о содеянном, как ненавидел себя за то, что смог убить человека…
Все ближе гукал маневровый паровоз. А вот уже показались и пристанционные постройки. В привокзальном зале ожидания возбужденно шумели будущие пассажиры — многие из них, подобно Назару, давненько не ездили в пассажирских поездах, и лица их светились понятной радостью скорого прощанья с постылой неволей.
— Эй, кореш, канай сюда, — окликнули Назара.
Он обернулся на голос. Звали играть в карты. Назар отрицательно покачал головой.
— Ну, давай подваливай, не стесняйся!
— Не хочу, не приставай, — грубо ответил Назар и отвернулся к окну.
— Не хо-ч-ч-у! — передразнил его подзывавший парень. — Скажи — боишься!
Назар ничего ему не ответил, только губы скривила улыбка: знали бы они, что учил его играть сам Альфред… Знаменитый карточный шулер почему-то проникся к Назару искренней симпатией и, как тот ни отказывался, как ни упирался, научил его играть в карты почти так же виртуозно, как играл он сам.
— У тебя талант, — говорил старый Альфред, — с такими руками можно чудеса делать. Не хочешь играть — не играй. Но умение это тебе не помешает. Жизнь сложная штука — все может пригодиться.
Хриплое вокзальное радио объявило, что поезд до Новосибирска прибывает на первый путь. Назар подхватил легкий фанерный чемоданчик и двинулся к выходу на перрон. Ах, сколько раз продумывал он свой нынешний маршрут! Сколькими ночами грезилась ему эта дорога домой. Все у него было продумано до мелочи. Первым делом заедет в Новосибирск к Гусельниковым, с которыми он переписывался все это время. Потом поедет в Шиян. Посидит на обском обрыве у могилы Нины… Светлый образ Нины все эти годы неотступно стоял у него перед глазами, и он смутно чувствовал, что это была первая и последняя, единственная любовь в его жизни… Навестит Нину, а там уже и в Туркмению не грех податься, в родной аул, где ждет не дождется мать.
Неоглядная Сибирь плыла за окнами поезда, глухо постукивали колеса, звякала чайная ложечка в стакане на столике, покачивалась верхняя полка, на которой лежал Назар, все дальше и дальше уходило от него прошлое, все определеннее нацеливалась душа на будущее, на новую жизнь, до которой оставалось уже рукой подать. Как жить дальше? Только об этом и думал Назар с утра и до вечера, с вечера и до утра во всю длинную дорогу до Новосибирска. Мать писала, что стройка Каракумского канала стала Всесоюзной ударной комсомольской стройкой, что приехало много молодежи со всей страны, что, наверное, и Назару найдется там место… Конечно, мать права, самое лучшее в его положении пойти работать на стройку, заслужить авторитет примерным трудом, чтобы сняли судимость, а там… А там дело ясное — авиация. Назар не расстался с мечтой своего детства, хотя и понимал, что судьба значительно отодвинула ее исполнение. Отодвинула, но не зачеркнула. Назар по-прежнему верил в себя, испытание закалило его характер, многое дало в смысле житейской мудрости, иногда он чувствовал себя совсем взрослым мужчиной, мужчиной, что называется, "битым", пожившим и повидавшим на белом свете.
С жадным любопытством смотрел Назар на проплывающие мимо деревушки, заваленные снегом едва ли не по самые крыши домов. Над крышами поднимались ровные столбы дыма — уже по этим дымам можно было определить, какая ясная, тихая погода стоит на дворе, как там свежо и радостно. Глядя на подпирающие небо столбы дыма, Назар вспомнил маленькую птичку песков, что спит обычно на спине, — туркмены говорят, что она боится, как бы не упало небо, пока она будет спать, вот и поддерживает его на всякий случай лапками… Вспомнив о птичке и родных песках, Назар тяжело вздохнул: как странно устроен свет — жил он себе и жил в родной Туркмении, учился в интернате, мечтал, но вот подсунул ему злосчастный Хемра чужие деньги, и все полетело кувырком… Нет, не от этого толчка все перевернулось, Если вдуматься, то судьба его решилась гораздо раньше, в тот знойный день на берегу Амударьи, когда он побил Лягушатника… Да, в тот жаркий день. "А если бы не побил? — подумал Назар. — Мог ли я его оставить тогда в покое? Нет. Не мог…" Так что, как ни крути, выходит, за каждый свой шаг в этой жизни надо платить, и никогда не знаешь, где упадешь. Как говорит Гусельников-старший: "Знал бы, где упадешь, — соломки подстелил".
Тихие деревушки сменялись шумными станциями со множеством путей, забитых составами, и снова шли тихие деревушки, и опять шумные станции… Велика матушка Сибирь. "Хорошо самолетом, — подумал Назар, — когда получу паспорт, буду летать только самолетом". Он закрыл глаза, представил себя за штурвалом… А когда проснулся, поезд уже шел пригородом Новосибирска.
Знакомый вокзал встретил его обычной толкотней, гамом. Все было так, как тогда, когда он только приехал из Туркмении. Все было почти точно так же… Только теперь он уже знал, сколько стоит билет до улицы Иркутской…
Когда Назар вошел в квартиру Гусельниковых, вся семья, как обычно вечером, была в сборе. Едва успев бросить в угол фанерный чемоданчик, еще не сняв кирзовые сапоги и черную телогрейку, он сразу попал в объятия Сергея, искренне радовавшегося досрочному освобождению друга. Розня, расчувствовавшись, целовала Назара в жесткие щетинистые щеки, и слезы радости струились по ее увядающему, но все еще красивому лицу. Гусельников-старший заключил Назара в широкие объятия, прижав к своей могучей груди, и твердо, по-мужски, похлопал по спине.
Пока Назар принимал душ, Гусельниковы накрывали на стол. Ужин сопровождался молчанием, как будто не было этих двух с половиной лет и предшествующих событий. Никто не решался заговорить первым, будто боясь нарушить тишину. И только после традиционного в этом доме чая, завершавшего трапезу, Назара словно прорвало. Не останавливаясь ни на мгновение, он говорил о времени, проведенном в заключении. Прошли перед слушателями тюрьма с ее запахами параши, карболки и капустного супа; колония для несовершеннолетних преступников с ее воспитателями и психологами, пытающимися разобраться в причинах, приведших сюда подростков; шумная пересылка, где формируются этапы дальнего следования.
Побывали в лагере, затерявшемся в глубокой сибирской тайге, вместе с Назаром ходили на лесоповал и грузили бревна в вагоны… Познакомились с самыми разными людьми, встретившимися Назару в заключении. Среди них были добрые и злые, чистые как дети и совершенно разложившиеся элементы. Назар рассказывал откровенно обо всем. Этот рассказ был своеобразной исповедью, в которой он постарался передать слушателям и то, что считал самым главным для себя — образы людей и человеческие взаимоотношения. Не утаил Назар и тот факт, что ради спортивного интереса научился почти виртуозно играть в карты, но ни с кем, кроме своего "учителя" — старого Альфреда, не играл и впредь не собирался этим заниматься.
В ответ на предложение Гусельникова-старшего продемонстрировать свое мастерство, пять раз из пяти вытащил себе двадцать одно очко, чем немало удивил зрителей.
— Назар, научи меня! — загорелся Сергей.
— Даже не проси, — отрицательно помотал головой Назар, — и не потому, что слово Альфреду дал. Я считаю, что тебе это совершенно ни к чему. Карты еще никого до добра не доводили.
— А тебе к чему? — вырвалось у Сергея.
— Вспомни, где я побывал. Никому такого не желаю… И забудь, что я умею играть, забудь и никогда не вспоминай! Договорились?
— Договорились, — серьезно вымолвил Сергей.
Засиделись далеко за полночь. Гусельников думал о том, что сын его фронтового друга с честью выдержал первый удар судьбы, и доказательство тому — досрочное освобождение. Приобрел специальность и, видно, любит ее, вон с какой гордостью рассказывает о работе. А что касается игры в карты, тут можно быть спокойным — не по нем это занятие!
Как он сразу отбрил Сергея, стоило тому заикнуться о картах! С характером парень!
Розия, слушая Назара, думала о том, как повзрослел этот юноша, стал настоящим мужчиной.
Когда Назар окончил свой рассказ, в комнате воцарилась тишина. Только тяжелый маятник старинных часов, торжественный и строгий в своем неумолимом движении, медленно качаясь из стороны в сторону, мерно отсчитывал секунды.
— Как дальше думаешь? — тихо спросил Гусельников, первым нарушив молчание.
— Заеду в Шияе — и домой, на строительство Каракумского канала. Специальность у меня есть, чего же еще…
— А учиться думаешь? — перебила его Розня.
— Обязательно! Понимаете, я хочу быть летчиком, по сначала надо поработать, судимость снять…
— Все же летчиком? — улыбнулся Гусельников.
— Очень хочу летать!
— Начальник одного из авиационных училищ — однополчанин твоего отца генерал Сеславин. Чудесный человек. На фронте в одной землянке жили…
— Не хочу я памятью отца пользоваться. Не надо мне никаких скидок. Сам хочу. Я уже и срок подготовки себе определил. На следующий год думаю поступать. Я понимаю, что трудно придется, но не боюсь… Труднее было… А ты, Сергей, в этом году будешь поступать?