Песок скрипел на зубах и забивал уши, проникал в легкие, натирал ноги в любой обуви, будь то брезентовые сапоги или босоножки. Нестерпимым зудом отзывалось потное тело на прикосновение песчинок. Песок был на подушках и на простынях, в тарелках и кружках, в бочках и термосах. От него не было спасения.
Трущиеся части бульдозеров, экскаваторов, скреперов, автомашин, подъемных механизмов, земснарядов в два-три раза быстрее нормативного времени приходили в полную негодность. Песок умудрялся проникать даже в герметически закрытые подшипники!
И людям, и механизмам приходилось тяжело, но с каждым днем ударная комсомольско-молодежная стройка набирала темпы. На полевых вагончиках появлялись "Молнии" с именами новых победителей соревнования республиканское радио называло лучших по профессии, выполняло музыкальные заявки передовиков производства…
И вот однажды бархатный голос диктора объявил, что лирическая песня "Чайка" будет исполнена по просьбе лучшего бульдозериста управления строительства Хауз-Ханского водохранилища Назара Атабекова…
Только что вернувшийся с работы Назар переодевался, когда в комнату молодежного общежития буквально влетел молодой паренек:
— Назар! Назар! Включай скорее радио — твою заявку передают! Ну что ты стоишь, включай, говорю…
Видя, что Назар продолжает стоять, паренек подскочил к репродуктору и воткнул штепсель в розетку…
…Ну-ка, чайка, отвечай-ка:
Друг ты или нет?
Ты возьми-ка, отнеси-ка
Милому привет…
Назар надеялся, что республиканское радио рано или поздно выполнит его заявку. Ждал. И все-таки песня застала его врасплох. С пропыленным, промасленным комбинезоном в руках он застыл посреди комнаты, не обращая никакого внимания на гостя. За окном общежития урчали машины, лязгал экскаватор, но ничего этого не слышал сейчас Назар. Он был далеко-далеко: в музыкальном салоне белоснежного теплохода, что спешил вниз по Оби к Шияну.
— Чего это ты? — недоуменно спросил паренек неестественно замершего Назара.
Не глядя в сторону парня, Назар сделал знак рукой: дескать, не мешай, уходи. И паренек ушел, осторожно прикрыв за собою дверь.
Свободно и плавно лился голос певицы. Как белокрылая чайка, он то скользил над волнами музыкального сопровождения, то резко взмывал ввысь, звеня одиноко и печально.
Весь день провел Назар в раскаленной кабине бульдозера и всего несколько минут назад еще остро чувствовал, как горят подошвы, как ноют мозоли на руках, как визжит в ушах лебедка, как бесконечно противно скрипит на зубах песок и горячо, удушливо першит в горле. Всего несколько минут назад… А сейчас он забыл обо всем, каждая клеточка его тела забыла недавнюю боль и усталость. Душу его заполнила до краев светлая неизбывная печаль, и он хотел только одного — пусть песня длится как можно дольше…
Замер последний аккорд, растаял в тишине голос солистки, а Назар все еще видел перед глазами салон теплохода, всё ещё слышал тот, другой голос, голос, который он не забудет вовеки…
Строительство Хауз-Ханского водохранилища считалось одним из важнейших участков стройки. Миллионы кубометров амударьинской воды должны были здесь накапливаться, отстаиваться от ила и уходить на орошение хлопковых плантаций. Одновременно со строительством водохранилища в его зоне создавалось несколько целинных совхозов по выращиванию самого ценного топковолокнистого хлопка. Предстояло выполнить колоссальный объем работ; соорудить земляную плотину, дамбы, бетонные шлюзы, оросительные каналы, водораспределители, создать котлован для самого водохранилища, расчистить будущее дно, сделать отстойники, подвести ЛЭП, проложить дороги и коммуникации, выстроить поселок с жилыми домами, клубом, поликлиникой, яслями, столовыми… И все это — на голом месте, посреди пустыни.
Работали круглосуточно. В песчаной пыли, поднятой механизмами, солнце казалось тусклым оранжевым шаром, и его лучи не в силах были пробить тучи песка и пыли. День и ночь висел над стройкой визг и лязг, грохот и скрежет.
Юноши и девушки, приехавшие в Каракумы со всех концов страны, трудились на самых разных участках водохранилища. Были и такие, что не выдерживали изнурительной жары, трудностей быта, тяжелой работы, — таких не задерживали. Слабым здесь было не место.
…Похожий на огромного серого жука, бульдозер, сердито урча, двигал перед собой гору песка. Привстав в кабине, Назар внимательно вглядывался вперед и слушал работу мотора. Когда чувствовал, что вот-вот ой заглохнет от непомерной нагрузки, Назар чуть нажимал на рычаг, и лебедка с визгом приподнимала отвальный нож — нагрузка уменьшалась, и двигатель снова набирал обороты. И так раз за разом. Вытолкнув песок на край откоса, бульдозер на какое-то мгновение замирал, потом, грохоча блестящими траками, скатывался вниз, в котлован, чтобы захватить новую порцию грунта и снова толкать ее вверх. Когда машина скатывалась вниз, Назар опускался на сиденье, облегченно вздыхал и на какое-то время расслаблялся. Когда бульдозер шел вверх с полной нагрузкой, удобнее было стоять — лучше виделся захват грунта через маленькое смотровое окно внизу кабины. Задача бульдозериста заключалась в том, чтобы вытолкнуть наверх максимальный объем грунта и при этом не посадить двигатель. Срезать грунт нужно было с таким расчетом, чтобы его было ни много ни мало, а, как говорят бульдозеристы "под завязку". При этом нужно было точно рассчитать и глубину среза, и длину пути, во время которого происходит забор грунта. Особое мастерство требовалось при работе "двойкой" или "тройкой" — когда две или три машины шли рядом, соприкасаясь отвальными ножами, образуя как бы один нож. При этом грунта захватывалось больше, чем при работе поодиночке. Но все три водителя должны в этом случае работать совершенно синхронно. Глубина среза, длина пути забора грунта, скорость — все должно быть одинаково. Не сразу получалось это у Назара, но в конце концов научился и этому. Обычно он работал в "упряжке" с двумя бульдозеристами: коренастым крепышом из Белоруссии и долговязым парнем из Мурманска. Получалось у них хорошо, и начальник мехколонны всегда ставил, как он говорил, "святую троицу" на самые ответственные участки работ. Знал, что не подведут ребята. Когда Назар вычитал в журнале об подкрылках у ножа бульдозера, он не только оборудовал ими свою машину, но и помог сделать это ребятам. Производительность труда увеличилась на пятнадцать процентов!
Жил Назар в молодежном общежитии в комнате на трех человек. Одну из коек занимал русский парень из Тулы, вторая пока что была свободной. Ее хозяин переехал на другой участок. Каково же было удивление Назара, когда однажды, вернувшись с работы, он увидел в комнате своего односельчанина и однокашника Хемру, сына хромого Кули. Хемра сидел на койке и укладывал вещи в тумбочку. Сердце Назара неприятно всколыхнулось, но он, пересилив себя, произнес:
— Добрый вечер!..
Хемра поднял голову от тумбочки, и жалкая растерянная улыбка скользнула по его рыхлому лицу. Он вскочил с койки и как-то бочком, торопливо и вместе с тем опасливо подошел к Назару, неуверенно протянув руку:
— Здравствуй. И ты здесь живешь?
— Как видишь, — усмехнулся Назар и, словно не замечая протянутой руки, прошел в свой угол.
Назар не видел Хемру с тех пор, как уехал из родного дома в Сибирь. Уехал не по своей доброй воле, а по вине вот этого человека… Того самого, что протягивал ему сейчас руку дружбы. Назар не думал мстить, хотя и частенько вспоминал Хемру недобрым словом. Мстить не думал, но и прощать не собирался.
Хемра знал, что рано или поздно встретит Назара, и не ждал от этой встречи ничего хорошего. А когда узнал, что Назар сидит в тюрьме за убийство, настроение у него совсем испортилось, и родной поселок стал казаться капканом, который может захлопнуться в любую минуту. От греха подальше уехал Хемра на стройку канала, думая, что тут-то Назар его не разыщет. А оказалось, и разыскивать не пришлось — Хемра сам пришел к нему в руки.
"Аллах попутал, — уныло думал Хемра, — все, теперь он меня зарежет в два счета, привык в своей тюрьме. Для такого убить человека — раз плюнуть!" И так стало ему жаль себя, что он чуть не расплакался. Хемра сдержал слезы только потому, что понимал: сейчас слезами не поможешь, сейчас надо во что бы то ни стало выпросить у Назара прощение. Во что бы то ни стало…
Хемра оглянулся на закрытую дверь и решил воспользоваться тем, что они с Назаром один на один.
"Если сейчас я не выпрошу у него прощения, то потом будет поздно, — думал ошалевший от страха Хемра, — ночью он меня зарежет, и все! Обязательно зарежет…"
Хемра с размаху упал на колени и пополз к Назару.
— Назар, прости меня! Назар, прости, ради аллаха! Не убивай! Только не убивай, я тебя умоляю! Как хочешь избей, только не до смерти!
Всего ожидал Назар от своего бывшего соперника и недруга, но только не этого…
— Разве мужчины становятся на колени? — с нескрываемым презрением спросил Назар.
— Прости меня, Назар! Прости меня, Назар! — как заведенный уныло повторял Хемра, не отрывая глаз от Назара и думая про себя: "Не хочет прощать, не хочет… Надо его заставить. Обязательно надо заставить. А то, что я на коленях, никто не видит. Если Назар и расскажет кому — не поверят. Все знают, что он мой враг".
— Встань, Хемра, мы ведь из одного аула, не позорь нашу землю.
— А ты простишь? — подобострастно заглянул ему в глаза Хемра. — Прости, тогда встану!
В тишине было отчетливо слышно, как жужжит на оконном стекле муха.
Назар взял полотенце, мыло. В коридоре послышались шаги. Хемра побелел от страха.
— Ладно, — рванул его за плечо Назар, — не будь бабой. Забудем.
— Забудем, забудем! — радостно повторил вставший на ноги Хемра. — Забудем!
Шаги простучали по коридору мимо их комнаты. Назар пошел к двери — ему нестерпимо захотелось смыть с себя всю ту липкую грязь, которой, казалось, прибавилось после встречи с Хемрой.