Кажется, я побледнел и пошатнулся: столько сразу вспомнилось горького… Сказал бы другой, была бы тяжелая обида. Но Джуму я знал по прошлому году, приезжал сюда на практику: болтлив, но беззлобен и лишь по легкомыслию способен ляпнуть обидное.
— Наша больница растет, как ребенок, — продолжал Джума, не замечая, что я нахмурился. — Сегодня нас уже шестеро. Ну а народу понаехало! Вдвое против прошлогоднего. Ты что, насовсем приехал?
— Да.
— Где будешь работать?
— Еще не знаю. Вот собрался в контору за назначением.
— Садись, подвезу!
И потянул к машине.
— Хоть бы дождь прошел, что ли, — говорил Джума по дороге. — Спятить можно от пыли!.. А тебя не в Наип пошлют? Ты был в Наине?
— Не был.
— Недалеко: каких-нибудь восемьдесят километров.
На вертолет — и там! — У конторы остановил машину. — Если до вечера не уедешь, заходи. Живу все там же, — сказал Джума, прощаясь.
Узкий коридор прорезал контору насквозь. Слева и справа, как стойла в конюшне, — кабинеты. Точнее, я вижу лишь двери с надписями: "Технический отдел", "Буровой комитет", "Технологический отдел", "Отдел геодезии", "Отдел геологии" (здесь я наткнулся на сотрудника, что бежал с бумагами по коридору, и подумал: "Когда приедет Марал, она будет работать за этой дверью!"). "Бухгалтерия", "Главный инженер".
Вот и настежь открытая дверь; в комнате секретаря очередь: человек десять, все с бумагами. Из кабинета вышла женщина, оставив открытой дверь, и хриплый голос крикнул:
— Входите все разом!
Люди хлынули в кабинет.
Начальник, поправив очки, взял ручку и спросил паренька, который протянул заявление первым:
— Почему уходишь?
— Отец хочет меня женить, товарищ Кандымов…
— И жене работу подыщем, только возвращайся. Ладно?
— Хорошо.
Едва отошел паренек, протянула бумагу женщина.
— Муж у меня в Наине. Пошлите и меня туда, хоть в столовую.
— Кто ваш муж?
— Чернов фамилия…
— На какой скважине?
— На тринадцатой.
— Буровик? Это что, Анатолий Чернов? Ясно…
Кандымов подписал и оглядел всех.
— Есть здесь окончившие институт?
— Есть! — отозвался я.
Все обернулись ко мне, рассматривая.
— Чего же молчишь?! Подойди, подойди… С утра жду. Предупредил секретаря, чтоб сразу позвал… Что-то вроде бы знакомое лицо… Был у нас на практике?
— Да. На участке Юбилейном.
— Как зовут?
— Мерген Мергенов.
— Отлично. Сейчас же вылетай, Мерген, в Наип на тринадцатую буровую. Там вчера мастер попал в больницу с аппендицитом. Пока работает сменный мастер. Обо всем поговорим позже. Заявление готово? Пиши и неси в отдел кадров…
Сижу рядом с летчиком: больше никого нет в нашем вертолете. Впереди и сбоку — стекло…
От земли отрывались осторожно, будто сожалея и не решаясь; минуту висели неподвижно и внезапно резко рванулись вперед. У меня замерло сердце: казалось, ткнемся носом в гребень бархана! Но бархан прошел внизу. Краем глаза покосился на летчика: право, он выглядел чересчур спокойным!
Странное чувство охватывает сидящего в этой машине: все время видишь землю, чувствуешь ее близость, видишь, как сбоку и впереди бежит по барханам большая тень вертолета, мелькая тенью винта. А барханы сверху похожи на огромное стадо прилегших на отдых верблюдов. Куда то в сторону уходит вереница столбов, и провода блестят точно струны.
Вон из бархана торчит труба, а из нее бьет пламя: горит газ. И вокруг пламени песок выглядит черным, закоптелым и опаленным. Гляжу и вспоминаю: человек вернулся из Вьетнама; беседуя с нами, студентами, он положил на стол странно спекшийся кусок белого морского песка, зажег спичку, поднес, и вдруг песок загорелся голубоватым огнем… "Видите? — спросил человек. — Это на береговой песок упала напалмовая бомба и загорелись. Люди потушили пламя, но и потухший в песке напалм ждет случая, чтобы загореться".
Мы добываем земное пламя для очагов, чтобы согреваться и готовить пищу. Но есть и другие люди, которые хотят сжечь этим пламенем жизнь…
Где-то я прочел, что на одну тонну этилового спирта надо потратить четыре тонны пшеницы, или десять тони кар тошки, или четырнадцать тонн сахарной свеклы. А можно вместо всего этого затратить лишь две тонны земного газа.
Ни в одном слов аре еще нет слова "ЭНАНТ". Так называют чудесное волокно, что было получено из газа в 1957 году и заменяет и шерсть, и шелк.
Летим.
Все вокруг желто. Каракумы дышат жаром как раскаленная плита. Внутри подземное пламя, снаружи безжалостное солнце.
В двенадцатом веке здесь побывал китайский путешественник и после написал, пораженный: "Я видел там невероятный огонь, что горел ночью и днем, вырываясь из земли, и не гас ни в дождь, ни в ветер. В это священное пламя ежегодно бросают двух человек — в жертву богу огня".
Да, был когда-то такой жестокий обряд.
А потом пришли сюда братья Нобели и в 1878 году стали вывозить челекенскую нефть на мировой рынок…
Вертолет внезапно повис, словно беркут над добычей, и резко снизился. Я очнулся и посмотрел: мы опустились рядом с буровой вышкой на песчаной площадке. Лопасти уменьшили обороты, и летчик кивнул мне, разрешая выйти, а едва я сошел, вертолет снова набрал высоту.
Из деревянного домика возле вышки вышел человек лет сорока. Ну конечно, это был прошлогодний знакомый: ежедневно обедали за одним столом в столовке; на его круглом лице под носом издали видна черная родинка, похожая на кишмиш.
Улыбаясь, протянул мне руку, большую, как бычье сердце.
— С приездом. Все благополучно?
— Спасибо.
— Пойдем-ка в вагончик. Теперь ты будешь отвечать за эту вышку! — Аллаяр Широв, заложив за спину руку, шагал рядом.
Вошли… Я поставил чемодан. Аллаяр налил крепкого чаю. В окошко было видно вышку, работающих людей, доносились шумы: то вроде бы пулеметная очередь, то глухое шипенье.
— Меняем долото, — объяснил Аллаяр и взглянул на часы. — Должны закончить до новой вахты. А тогда уйду на участок…
— Уйдете? — Я поднялся. — В таком случае идемте вместе на буровую.
Когда подошли к скважине, начальник участка, напрягаясь и оттого багровея, прокричал мне в самое ухо и показал рукой на краснолицего небритого человека, который держал рычаг тормоза:
— Это Магомед Салихбеков, лучший бурильщик. — И, повернувшись к Магомеду, проорал: — А это ваш новый мастер. Звать Мергеном. И фамилия Мергенов.
Здесь Аллаяр отступил в сторону и поскользнулся на липкой жидкости, что была разлита по деревянному настилу, пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за меня… Магомед в это мгновение взглянул на меня, понял и позвал помощника, который поодаль выбирал лопатой из колоды с баритом камешки и колючки. Впрочем, тот не услышал: слишком шумел компрессор. Но стоявшие у дизеля поняли и передали…
В общем, минут через пять явился медлительный узбек Джуманияз со шлангом и лопатой и почистил деревянный настил.
Предстояло отправить в землю еще добрых двадцать труб.
На вышке, на высоте семиэтажного дома, помощник бурильщика, которого для краткости звали "верховым", одну за другой закреплял трубы в элеваторе. Трехтонный блок отправляет трубу вниз, и когда ее конец появляется возле бурильщика, тот нажимает на тормоз, а его подручный с помощью ротора прижимает трубы металлическим клином. Трубы свинчивают, затем новая труба опускается вниз, а блок прихватывает элеватор и поднимается за следующей…
И так будет повторяться, пока трубы не достигнут заданной глубины.
Работа у бурильщика шла нормально; и мы с Аллаяром проверили вязкость раствора вязкомером, а затем я не удержался, понюхал раствор: густой, маслянистый, покрытый пузыристой пеной, он пах землей, газом, нефтью… Аллаяр расхохотался, и черная родинка под носом затряслась.
— Что, как повар, хочешь определить вкус по запаху?
Я отозвался пословицей:
— Благое намерение — половина богатства.
Аллаяр сел в тени цистерны с водой прямо на песок и показал место рядышком. Я присел на корточки.
— Подвигайся в тень, поближе. Еще стукнет солнечный удар, попадешь в больницу вместе с Торе-ага. У бедного старика аппендицит.
— Слышал. Но если операция пройдет удачно, через пару недель вернется…
— Операция закончилась удачно, я говорил с Джумой…
Помолчали. Я рассматривал пески возле вышки: вокруг валялись ящики из-под керна, долота, разный инструмент, разодранные мешки, в которых были когда-то порошки для раствора.
— Аллаяр Ширович, разве нельзя навести порядок, разложить все это по местам?
— О чем говорить! Конечно, было бы хорошо… Понимаешь, уже два дня разрывают на куски: надо здесь побыть, с других вышек радируют, требуют, зовут. Правду сказать, чуть не спятил. А Торе-ага — старенький да мяконький, старается муху не обидеть. Должно, сказал пару раз, чтобы прибрали, да и замолчал… А мне неудобно с него требовать строго. — Помолчал, что-то прочертил прутом на песке. — А дома был? С матерью разговаривал? — Аллаяр теперь пристально смотрел на меня. — Ты не удивляйся, я ведь тоже из вашего селения. Да, по правде говоря, мы и племени одного. И некуда нам деваться друг от друга, брат!.. Давай условимся: если что-нибудь не заладится, ты потихоньку скажи мне. Мало ли надо для буровой: то и дело требуются, например, дефицитные инструменты… Иной раз их нет и на складе… Да, поди, и сам знаешь по прошлому году…
Ну конечно, я знал, как много всего надо на буровой скважине: вода, цемент, масло, долота, трубы… Да что там вода, чернил не будет для картограммы — и то простой!
— Понимаешь, — продолжал Аллаяр, — к новому работнику начальство зорко приглядывается. Если скажут, что, мол, "парень с мозгами и хваткий", то это, брат, аттестат на двадцать лет. А прослывешь неумехой и зевакой, потом хоть из шкуры вылезай, а мнение не переменят. Разве не правда?
— Вам виднее: опыт многолетний. Постараюсь не подвести.
— Старайся, брат, а мы поможем… Ага, с трубами покончили. — Аллаяр поднялся. — Вон тот парень, "верховой", он цыган, очень толковый человек. Что поручишь, все выполнит в точности, как велишь… Будулай! — окликнул он только что сошедшего с вышки парня.