К нам подошел широкоплечий красавец с густой курчавой гривой волос.
— Вместе с Джуманиязом соберите-ка все это добро! — И кивнул на разбросанные долота, ящики, мешки.
— Сейчас. Только забегу напиться.
Вскоре они уже собирали новенькие долота, стирали аыль, смазывали, укладывали на доску.
— Разве здесь долота девать некуда? — спросил я начальника участка.
— Какое там! Вчера на четвертой буровой кончились долота, так пришлось им полтора часа свистеть в кулаки… И здесь было: ответили, что долота отправлены в ачакскую контору, и прибыли они лишь на второй день. Вот Торе-ага, рассердись, поехал сам и привез сколько сумел забрать…
— В прошлом столетии, — произнес я медленно невнятно, — путешественник Джеймс Кук писал, что на Полинезийских островах жители за один-единственный гвоздик охотно отдавали двух свиней… А здесь валяются не гвозди, а целые долота.
— Оей! Пару свиней меняли на гвозди?! — воскликнул Джуманияз, изумленно глядя на меня.
— Сам читал.
— Должно быть, там нет металла! — произнес Будулай.
— Раз мы богаты металлом, это еще не причина смешивать инструмент с каракумским песком. Выходит, ложками собираем, а чашками выплескиваем. Когда бы покупали инструмент для своего дома, наверное, сумели бы сберечь…
Говорил и слышал, что голос прерывается, а лицо, чувствовал, горит.
— Не сердитесь, мастер! — откликнулся Будулай. — Сейчас соберем…
Из-за бархана показалась вахтовая машина. Аллаяр отдал мне свой завтрак — колбасу и вареные яйца, — а сам с Магомедом Салихбековым уехал на участок.
Я попросил Салихбекова побыть на разнарядке.
Теперь за рычаг тормоза взялся бурильщик Анатолий Чернов, невысокий, широкогрудый, веселый парень. Одному помощнику он велел проверить раствор, двоим поручил собрать раскиданные трубы. Остается пробурить сорок метров; там геологи предсказывают газ: "Должен ударить газовый фонтан!"
Поздним вечером я передал по радио Аллаяру первую сводку:
"Глубина — 2210 метров.
Нынешняя проходка — 6 метров.
Глина — 1,30; 45; 6; 5.
Бурение продолжаем. С вахтой пришлите питьевую воду: кончается. Настроение хорошее…"
К ночи унялся раскаленный суховей, что весь день дышал как из раскрытой печи. Теперь повеяло прохладой, разнесся пряный дух пустынных растений.
Я поднимаюсь на гребень ближайшего бархана.
Наша вышка, точно гирляндами, увешана лампочками, и возле нее светло, хоть иголки собирай. Вижу, как Анатолий Чернов изредка машет рукой, подзывая кого-то из помощников, а когда тот подходит, что-то говорит в самое ухо… Даже здесь, на бархане, кажется, будто ты сидишь в самолете, который вот-вот разбежится и взлетит: так мощно гудит буровая.
Вдали, за барханами, видны такие же вышки, подобные разукрашенным огнями рождественским елкам. И на каждой у рычага стоит свой Анатолий Чернов.
Давно ли здесь было пустынно и дико, лишь беркут кружил над песками да свистел беспризорный ветер Каракумов — Черных песков?
На другой день я сам присутствовал на разнарядке у Аллаяра. Внутри вагончика стояли маленький стол и целый ряд стульев; больше ничего не было. Познакомился здесь с другими мастерами. В уголке рядом с переходящим Красным знаменем сидел сотрудник комсомольской газеты из Ашхабада.
Окна и дверь были растворены настежь, но крепкий табачный дым плавал в воздухе.
Мастера жаловались, ругали хозяйственников, кричали: "Да сколько, наконец, можно ждать?!" Аллаяр записывал жалобы в толстую тетрадь и кивал.
Наконец гомон утих.
И тогда Аллаяр спросил усатого азербайджанца, что сидел поодаль, поставив меж коленей охотничью двустволку:
— На охоту, что ли, собрался, Алимирза? Скажи и ты что-нибудь.
— Да, выхожу на охоту! — проворчал Алимирза, и полу-седые его усы хищно приподнялись. — Боюсь, нынче вместо меня заговорит мое ружьишко…
Вокруг захохотали.
— Да, я всерьез, не смейтесь.
— Аллах, спаси и помилуй! — воскликнул Аллаяр и уже серьезно спросил: — Чего ж у тебя не хватает?
— Вчера говорил и позавчера говорил. Если надо повторить, повторю третий раз: нет долот! А те, которыми работаю, сточились, как старушечьи зубы…
— Как? Сегодня отправили тебе новые долота. Клянусь!
— А, хватит тебе, Аллаяр! Вечно клянешься и вечно лжешь. Где эти долота?
Аллаяр покраснел, грохнул кулаком.
— Сам погрузил на машину, что везла цемент на седьмую скважину.
— И цемент, и долота сгрузили у нас, — откликнулся мастер с этой буровой.
— А, шайтан косомордый, этому шоферу башку мало свернуть. Пусть только попадется! Где надо позарез, туда не довозит, где достаточно, туда валит еще… Вон на тринадцатой валяются прямо в песке. Ты, Алимирза, потом на вахтовой машине съезди и забери на седьмой, а то и на тринадцатой, где сподручнее.
— А я без долот и не вернусь, не беспокойся!
Ворча и поругиваясь, разошлись мастера. Алимирзу, журналиста и меня Аллаяр пригласил выпить чаю. Вышли и сели у вагончика на топчан, застеленный кошмой и ковром.
Немолодая смуглянка принесла четыре пиалы и огромный чайник.
— Каракыз! — воскликнул Алимирза. — Нос чайника нам сейчас вроде дула пушки… Принеси-ка чего-нибудь пожевать горяченького, а? Положи зайчатину на минуту в горячее масло — и готово! Тут нет больных желудком.
— Обождите: газ кончается, чуть-чуть теплится, вроде свечи! — отозвалась Каракыз и ушла.
— Газ и то кончился некстати, — проворчал Алимирза и прилег. — Вот уж точно: сапожник без сапог.
— Как, как? Сапожник без сапог? Хорошо сказано! — обрадовался журналист и записал. — А разве у вас не природный газ в вагончиках?
— Э, газ, что добыл Алимирза, давно за Москву ушел. А нам привозят баллоны, — объяснил Аллаяр и разлил чай в пиалы.
— А с чем еще у вас затруднения?
— Разве вы собираетесь критиковать нашу контору?
— Нет, зачем же? Но для очерка нужен конфликт. Без сопротивления, без недостатков нет ни борьбы, ни победы…
— Ага! Всюду так… — согласился Алимирза и сел, глядя на Каракыз, что вошла с блюдом.
— Ого! Откуда ты пронюхал, что готовят зайчатину?! — воскликнул Аллаяр.
— Вот чудак! Разве покупатель назначает цену продавцу, а?
Аллаяр вынес бутылку водки, устроился поудобней.
— Много зайцев? — спросил журналист и поглядел на серые, точно джидовый лист, усы Алимирзы.
Сквозь полный рот, жуя и чавкая, тот невнятно прогудел:
— Хотите… возьму и вас… втроем прямо в пустыне… пожарим на саксауле… Вах, вах!.. Еще не уедете?
— Пробуду деньков пять.
Наконец Алимирза прожевал и проглотил.
— Непременно поедем. Один подержит лампу, другой будет подбирать зайцев… Я еще зря не тратил пуль!
— Охота теперь запрещена: зайчихи-то на сносях. — покачал головой Аллаяр.
— Не волнуйся! Стану бить лишь самцов да яловых самок.
Теперь Алимирза облизывал жирные пальцы.
— Да разве ночью узнаешь, где самка, а где самец? — удивился журналист.
— Как не узнать! Животное на сносях поперек себя шире, а самцы тонкие да тощие. Мои глаза еще ни разу не ошибались. Будьте уверены!
Зайчатину запили зеленым чаем. Пили с блаженством, жадно. Затем Каракыз подала на хивинском глиняном подносе курящийся паром плов.
И опять чай.
Приближалась полночь, когда мы поднялись, чтоб уехать с вахтовой машиной. Аллаяр протянул мне и Алимирзе две лепешки с кусками мяса:
— Это вам на завтрак! Берите.
Журналист пожелал заночевать у меня на буровой… Вскарабкались на "КрАЗ", у которого колеса в мой рост. Ехали напрямик по бездорожью, по барханам: нашим "КрАЗам" всё нипочем! Вот уж воистину вездеходы! У бортов сидели тесным рядом рабочие; корзинки с едой кто держал на коленях, кто поставил у ног. Прямо поверх одежды все натянули старые комбинезоны, брюки, замасленные, точно у маслоделов.
Я огляделся: менялась погода. Стирая яркие звезды, черные тучи разбрелись в небе. Растения пустыни, обиженные такой непогодой в июле, тихонько качали головами.
А газовики будто и не замечали ничего, шумно спорили о футбольных командах. Иной раз казалось: вот-вот от слов перейдут к взаимным затрещинам; но взрывался оглушительный смех, и парню, который слишком разгорячился, оставалось лишь улыбнуться. Каждый знал: если почувствуют, что разозлился всерьез, берегись! Закидают остротами и насмешками безжалостно.
— Джуманияз, ну как твой "Пахтакор"? — первым спросил Николай, тот самый, что в день моего приезда пригласил меня на пиво.
— Проиграл…
Рабочие захохотали.
— Э, постарели ваши нападающие. Вот бы Джуманиязу с Будулаем пойти в "Пахтакор", забили бы по голу каждый — и назад, на буровую. Клянусь, тренер приехал бы и пал к ногам Аллаяра Шировича: мол, отдайте этих парней, спасите "Пахтакор"!
И вновь хохот, многие хватались за животы; почему-то особенно смешили коленопреклоненный тренер и гордо восседающий перед ним Аллаяр на стуле в своем вагончике.
— А правда, Будулай, отчего нет цыганской команды?
— При чем здесь Будулай?
— Уверен, если создать цыганскую команду, сразу обыграют бразильцев. Они ж всю жизнь тренировались в беге за табором, а не какие-то несчастные девяносто минут.
— Сами не играем, мы вам готовим игроков! — возразил Будулай.
И снова взрыв:
— Гол! Ха-ха!
— Один — ноль! Хе-хе-хе!
— Будешь знать, брат, как трогать Будулай.
Прорываясь сквозь тучи, луна ярко осветила нашу машину, и я узнал Будулая: это он лежал тогда, прикрыв полотенцем лицо. Те же кудри, тот же подбородок, тот же голос.
Тем временем журналист, который уже пожаловался, что его тошнит от запаха нефти и газа, нагнулся за борт, и мы услышали странный звук: "Э-гм!"
— Вот, от острот Будулая кто-то уже забеременел!
И опять взрыв смеха.
— Ребята, — сказал я громко, — это же гость! Друг над другом можно смеяться как пожелаем, но гостя следует уважать.
Смех стих.