больше, чем в московском ГУМе.
— Такого товара нигде, брат, не купишь, — настаивал Будулай.
— Что же такое, непродажное?
— Вот если бы одна из девушек-геологов здесь, на кухне, стряпала плов с курицей… Тогда б и у домика был другой вид. И у нашего мастера Мергена…
— Ох и болтун же ты, Будулай! — отмахнулся рукой, как от пчелы, Джуманияз. — А я сдуру и уши развесил. Что ж это, думаю, такое, что даже в нашем магазине не купишь… А ты вон о чем!
— Спасибо, ребята! — прервал я. — Хорошо поработали. Теперь давайте помоем руки да немного подкрепимся. По-моему, мы здесь научились стряпать не хуже девушек.
— Верно сказано, мастер!
— Много раз, Джуманияз, ты похвалялся умением искусно стряпать плов. Не желаешь ли подтвердить слова делом?
— Может, лучше сварим плов завтра, когда соберемся на реке? — отозвался Джуманияз, снимая рубаху и подходя к крану.
— У реки будет иное меню: шашлык и пиво! — возразил Будулай.
— А в котором часу соберемся? Ребят известили?
— Все сделано, мастер! Мой отец Торе-ага купил здоровенного барана, килограммов на сорок. С утра пораньше, часов в семь, будем собираться возле базара. Все оповещены.
Такова традиция у газовщиков: закончили бурение, открыли еще одну дверь в подземную кладовую, устраивайте в складчину праздник на берегу реки, озера, пруда… Вот и сейчас Будулай собрал по семь рублей с человека и взялся закупить и приготовить угощение.
Быстро темнело, спадала жара. Ребятишки, что весь день шмыгали шумными воробьиными стайками, разошлись по домам.
Из библиотеки я притащил домой груду журналов и книг: хотелось попытаться наконец осуществить задуманное — подобрать состав раствора для засоленных земных пластов и пород, улучшить нашу растворомешалку, маленькую и уже устаревшую машину… Сложил стопкой, на столе годовой комплект журнала "Газовая и нефтяная промышленность Средней Азии", приготовил тетрадь и карандаш, чтобы делать выписки, и стал перелистывать, просматривать номер за номером.
Кто-то негромко постучался.
— Войдите! — отозвался, не оглядываясь, уверенный, что пришел кто-нибудь из ребят.
Но ребята входят уверенно, весело, а тут вошли почти бесшумно. Кто же?!
Резко обернулся и растерялся… Так растерялся, что даже не встал, хотя гостя у нас всегда встречают стоя.
— Добрый вечер!
— А… Здравствуйте! Проходите, пожалуйста…
— Что это вы так испугались?
— Нет, что вы! Я не испугался…
Тут я понял, что все еще сижу, и вскочил словно ошпаренный.
У двери стояла в нерешительности геолог Наргуль Язова, высокая, в красном шелковом платье, которое переливалось и мерцало при свете лампочки. Почувствовал, что краснею, и обозлился на себя… В первую встречу покраснел от неожиданности, услыхав ее имя. Ну а сейчас почему? Потому что красива?
— Да что вы стоите? Проходите, садитесь…
— Я просто зашла, как говорится, на огонек: поздравить с квартирой. Мне только что сказали про это ваши помбуры. — Она засмеялась.
Почему-то меня испугала мысль: вот сейчас поздравит и уйдет! Надо задержать…
— Спасибо на добром слове… А я… я просто еще не видал вас в таком великолепии, почудилось: в дом залетела жар-птица… Ну и растерялся! Понимаете, не умею встречать жар-птицу, не доводилось…
— Ох, сколько ж вы начитались классиков!
В голосе ее я услышал обиду.
"Ну чего болтаю?! — подумалось. — Вот расскажет Марал, что тогда делать? А может, Марал ее подослала: шутка, но и проверка?"
— Да что же вы стоите? Садитесь, пожалуйста.
Я пододвинул ей стул.
— Не помешаю? Вы что-то читали.
Она осторожно опустилась на стул, взяла какую-то книгу. Отчего-то хотелось, чтоб Марал задержалась, хоть немного; я пододвинул стоику библиотечных книг. Вполголоса девушка прочла:
— Авербух. "Что можно получить на природного газа". Финкельштейн. "Невидимый клад земли". Уж не задумали ль вы писать диссертацию?
— Нет. Кое-что, правда, задумал… Да вот не знаю, получится или не получится.
— Сомневаться нечего: раз задумали, значит, получится. Вы не забыли, что Серго Орджоникидзе всегда говорил: "Инженер — творческий человек!" А вы инженер… Мы, геологи, по-моему, похожи на беспокойных и решительных героев Джека Лондона. Только его герои могли в снежную непроглядную бурю отправиться на собачьей упряжке в дальний путь ради наживы, ради золота. Мы тоже иной раз в сумасшедшую песчаную бурю отправляемся в пустыню, но не ради наживы, а на поиски газа, тепла для людских очагов… — И вдруг спохватилась. — Ой, простите, заговорилась! Поздно. Мне пора. — Она отодвинула книги, поднялась. — Марал может вернуться, а ключ у меня.
— Разве она ушла? Я б сейчас поставил чайник…
— Нет, чай пить придем с Марал в другой раз. Она поехала в Наип и хотела вернуться к девяти.
— Что ж делать… Только обязательно приходите пить чай, хорошо? Кстати, завтра мы все с тринадцатой скважины едем отдыхать на природу. Поедемте с нами, а?
— Не знаю. Спрошу Марал.
— Утром заедем ровно в семь.
— До свидания.
— Я провожу…
— Не надо, дойду сама. Спокойной ночи.
Бесшумно открыла дверь и пропала, словно растаяла в темноте.
А я окаменел за столом… Наконец попробовал читать, но обнаружил, что просто бегу глазами по строчкам, не улавливая смысла. Попытался припомнить, о чем думал минуту назад, и тоже не смог. Наконец в голове будто пластинка стала вертеться и твердить одно и то же, одно и то же: "Марал… Наргуль, Наргуль… Марал… Наргуль, Наргуль".
Тьфу! Что за наваждение?! Неужели прав Аллаяр Широв, будто я сам запутался? Сам не понимаю, чего мне нужно?
У меня есть Марал. К чему же Наргуль? А если б случайно зашла Марал в это время, что было бы? Потерял бы Марал и остался один…
Перешел на кровать, лёг навзничь. Теперь думалось спокойнее.
Нет, у меня есть Марал, и больше никто не нужен. Не хочу знать никаких Наргуль. Однажды уже был знаком… Хватит!
На реке в этот ранний час была блаженная прохлада, свежесть воистину райская, как выражались наши прокаленные зноем докрасна предки. Под утренним солнцем поверхность воды морщилась серебристой рябью, словно рыбья чешуя. Крохотные волны набегали, сталкивались, лизали прибрежный песок, на котором густо росли камыш и травы, высокие и настороженные, будто прислушивающиеся.
Сегодня здесь отдыхают и празднуют газовики и еще строители, воздвигающие подвесной мост через реку. Люди разбрелись по берегу. Там и сям уже поднялись струйками первые дымки костров. Кто-то катался на лодках, кто-то рыбачил, иные играли в мяч, многие загорали на песке у воды.
Торе-ага подвесил на сук тушу барана и свежует; Магомед Салихбеков с Анатолием Черновым колдуют над огромными кастрюлями и котлами; Джуманияз и Будулай убеждают Марал и Наргуль сесть в лодку, обещая веселое и недолгое путешествие.
Вспомнилось, как я впервые приехал в Ачак, как в общежитии парни пили пиво, как Будулай лежал навзничь на кровати, прикрыв от света лицо полотенцем. Нет, не зря тогда Николай назвал Будулая донжуаном Каракумов: что-то он кружит вокруг Марал, точно пчела над цветком.
— Ага-а, ничего не добились, пареньки! Наргуль и Марал не пожелали садиться в лодку. Умницы геологи! Что ж, остается играть в мяч…
А все-таки удивительное лицо у Будулая: точно собрали красоту лучших парней, как пчелы собирают мед, и наградили молодого цыгана и еще врача Джуму. Что ни говори, а великая эта сила — красота, ослепляет она девушек, как свет лампочки ослепляет и манит бабочек. Говорят, женщина живет ушами: слушает все, что может услышать, и свято верит услышанному. Попробуй сказать ей одно ласковое слово, а потом попытайся спастись бегством: ничего, брат, не выйдет, не уйдешь!
Ох как верна мудрая туркменская пословица: "Пусть чабану и женщине аллах пошлет побольше совести!"
Но что это я окаменел, надумался, заколебался?! Марал не из вертушек, не из легкомысленных. Мало ли было в институте парней еще покрасивей и умнее Будулая!
Я подошел к Торе-аге.
— Баран-то, оказывается, жирный! — сказал старик, разделывая тушу: требуху выбросил, а легкие, печень, почки положил в миску. — Ну как тебе работается, Мерген? Привык к людям?
— Славные парни.
— Парни как на подбор. И веселые, душенные… Надо же мне было заболеть на старости! Даже не успел потолковать с тобой по душам за чайником чая. Му да еще потолкуем… А как там мой сын?
— Это вы про Будулая?
— А про кого же еще? Других у меня нету… Привыкаешь и перестаешь вроде бы видеть. А свежему глазу все заметно! Я, признаться, баловал парня, мог испортить…
— На работе он молодец, никому спуску не дает. А в остальном не знаю, не приходилось.
— Нехорошо похваляться сыном, а только сердце у него чистое. Никогда не обидит человека, не возьмет чужого. Тот год мы работали на буровой в Измаиле, и он на сутки ездил в Ачак по делам. Идет в контору, видит: валяется узелок. Поднял, отряхнул песок, развязал: куча денег! Мог бы парень присвоить, а? Так нет же, положил узелок на стол начальнику управления буровых работ. Оказывается, было в узелке десять тысяч рублей, и накопил их дагестанец Расул. Бедняга с ума сходил по такой потере! Потом лезгинку плясал от радости. Нарочно приезжал в Измаил благодарить Будулая. Предлагал тысячу рублей в подарок, но мой сын отказался наотрез. "Ну ладно! — говорит Расул. — Пойдем вместе в магазин, куплю тебе все, что пожелаешь". Но Будулай опять отказался, поблагодарил за предложение и не взял ни одного рубля. Настоящий мужчина!
Слушая, Торе-ага поглядывал издали на молодого цыгана, и казалось, что растет и преображается он на глазах: вроде бы и крупнее делается, и симпатичнее, и умнее…
А старик не умолкает:
— Всех-то он стремится порадовать и сам всегда бодрый: никто не видал его понурым да мрачным. Если у человека скверно на душе или дело не клеится, надо такого посылать к Будулаю на излечение: трех минут не пройдет, а человек станет улыбаться…