должность бурильщика на скважине № 55.
— Мне, Ата Кандымович, не нужны высокие посты, — спокойно ответил я.
— Выходит, не возражаешь? И отлично!
В голосе Кандымова звучало облегчение. Неужели он думал, что я буду спорить, возмущаться, требовать, жаловаться?
Зато теперь, успокоившись, он явно стал тяготиться моим присутствием: посматривал то на стопку документов, что лежали на столе, то на телефон. И правда: кто пересчитает дела и заботы начальника Ачакского управления буровых работ? Да и в приемной сколько людей ждет… Я поднялся.
— Всего доброго, Ата Кандымович!
— До свидания. Желаю удачи.
Было жалко Ата Кандымовича: он уступил, поддался Аллаяру Широву и очень не хотел обидеть, оскорбить меня. Да, трудно быть руководителем.
На пятьдесят пятой буровой собрали одну молодежь: от помощников бурильщиков и до мастера. В день начала работы сюда съехалось человек, наверное, тридцать: кроме нас были представители Ачакского управления и наипского участка. На месте будущей скважины лопатами вырыли яму в человеческий рост. А когда Марал, Наргуль, Аллаяр Широв закричали: "Довольно? Хватит! А то докопаетесь — фонтан ударит!" — Николай поднял руки вверх, и его за руки извлекли из ямы.
Газовики верят в приметы: Юра, сын дяди Миши, первым бросил в яму монету "на счастье"; кидали и остальные; под конец из ямы слышалось похожее на щебетание птиц позванивание монеток друг о друга. Николай принес бутылку шампанского и что было сил швырнул в яму, воскликнув:
— Пускай подземный газ выстрелит отсюда, как это шампанское!
И бутылка выстрелила, а белоснежное вино пролилось-бурно, обильно и тут же было выпито песком без следа.
Мы обрадовались: не часто удается вот так сразу вылить шампанское! Бывало, уткнется бутылка носом в песок и лежит, пока не разобьют камнями…
Все предсказывало удачу! И больше всех радовался наш молодой мастер Гулдурды Эсенов, даже поаплодировал бутылке шампанского, словно театральной актрисе.
Начались речи. Первым выступил секретарь парторганизации управления Большевик Досов. Не удивляйтесь: одно время во всем мире давали детям имена, придуманные родителями. И, право, имя Большевик ничем не хуже имен Эвир, что означало "Эпоха войн и революций", Зенит, Гелий… Досов закончил так:
— Вам доверена ответственная скважина, поручен поиск: здесь мы попытаемся добыть газ сразу из двух пластов. Сумеете, дадите газ как бы сразу из двух буровых. По такому методу уже работают в Грозном, в Тюмени. Со временем Ачакское управление целиком перейдет на такой способ бурения, и тогда вместо двадцати скважин понадобится лишь десять, вдвое уменьшатся затраты. А это миллионы сэкономленных рублей! Да сопутствует вам успех!
Выступил, конечно, и секретарь комитета комсомола Шохрат Бегшиев. Был он в тенниске, с комсомольским значком и, выступая, снял шляпу.
— Рад, ровесники, что нам оказали такое доверие! Бурить разом два пласта и ново, и трудно. Но не молодежи бояться трудностей. И если нет трудностей, нет борьбы, то нет и победы! Успеха вам, друзья!
А когда руководители направились к машинам, ко мне подошли наши милые геологи Марал и Наргуль.
— Надеюсь, Мерген, ты не сердишься, что не тебя назначили мастером пятьдесят пятой? — спросила Марал, внимательно посмотрев мне в лицо.
Я пожал плечами:
— Вроде бы ты знаешь меня лучше других… Разве я похож на обидчивого, на карьериста?
— Ну, знаешь… Человек меняется! — усмехнулась Марал.
— Бывает, наверное, что меняется. Только не я!
Марал остановилась и снова пристально посмотрела мне в лицо.
— Ты что ж, намекаешь? — спросила, бледнея.
— Понятия не имею. На что намекать?!
Марал словно бил озноб, она дрожала. Наргуль не выдержала, взяла ее под руку и повела прочь, говоря:
— Да что это с вами, друзья? Наскакиваете друг на друга, будто юные петушки… Полно!
Но Марал вырвала руку, обернулась ко мне, крикнула:
— Ты что?! Ты что?! Хочешь сказать, что я изменилась. Обиделся, а на мне срываешь обиду?! Да? Иди отсюда… Срывай обиду на жене, которую выгнал из дому…
Мгновенная тьма окутала меня: солнце померкло или ослеп? Не мог идти. Стоял и бормотал неслышно, невнятно:
— Значит, и ты тоже?.. Я темный, я слепой, не разбираюсь в людях… Была жена, которая оказалась ведьмой… Был Аллаяр, оборотень, шакал, притворялся другом… Теперь ты… Ты, моя Марал. Моя звезда, солнышко, которое согревало… Светило… Радовало. Ничего нет… Думал, мед, а оказался яд.
Теперь и меня бил озноб. Болела голова. Брел, шатаясь как пьяный.
Но почему? Почему? Кому я сделал худое? За что презирают, травят, как зайца? Я никогда никому не причинил зла. И что стряслось с Марал? Отчего так нагрубила? Не собирался ее обижать. Сказал, что есть люди, которые меняются. Нет, тут что-то другое! Нельзя было так рассердиться. Что-то другое. С тех пор как она приехала, что-то переменилось. Чувствовал: с каждым днем отдаляется… И почему упрекнула женой? В первые же дни знакомства честно рассказал обо всем. Она пять лет знала и пять лет молчала, а теперь… Так злобно, так гневно упрекнула! Бывало, вспомню, она прерывала: "Мерген-джан, не вспоминай эту недостойную женщину, не вороши прошлое!" А теперь…
Подошли Николай и Юра.
— Что с тобой, Мерген?
— Голова чего-то разболелась, ребята…
— Зайди в вагончик, приляг…
Они уложили меня, Юра принес мокрое полотенце, покрыл им лоб. Сделалось словно бы легче.
— Спасибо, ребята.
Они ушли. И я остался один. Один. Совсем один…
Оказывается, это очень страшно — остаться в полном одиночестве среди беспредельной песчаной пустыни… Ну кому хотя бы рассказать о моей беде, с кем поделиться? Как у нас говорят: "Думал, это святой пророк Хыдыр, а, оказывается, это медведь!" Кому расскажешь? Бедной старушке матери? Чем она поможет? Только причиню боль… А кто еще есть у меня? Может, напиться? Нет! Глупо и ни к чему, только потеряешь силу, уверенность, ясность головы и тогда станешь некудышным работником. На радость разным шакалам, Аллаярам: они, мол, давно предсказывали! И своими руками подарить им такую победу? Нет, не дождутся!
Что же делать? Плюнуть на все, оставить эту буровую, эту пыльную пустыню, уехать куда-то за горизонт… А куда? И от кого удирать? От бывшей жены Айны? Так она уже пять лет чужой для меня человек. Пусть живет как хочет, какое мне дело?! От Марал? Ну нет, это значит опережать события. Мало ли что человек может сказать в минуту гнева! От Аллаяра Широва? Но как еще может он укусить меня после того, что сделал уже? Да ну его к шайтану, Аллаяра! Подумаешь, тигр Каракумов! Всего лишь шакал…
Если сам не поддамся, не ослабею, победа будет моей! Да, да! В чем моя главная сила? Да прежде всего в молодости. В честности. В любви к своей работе. В преданности правде… Только не ослабеть! И эта сила, как горная река, не оставляющая камня на камне в шумном своем течении, сметет все преграды. И потом, есть же здесь светлые, чистые сердцем, мудрые люди, вот хотя бы Торе-ага.
Наконец-то нашел! От мысли о Торе-аге стало легче дышать, и даже улыбка шевельнула губы.
В вагончик вошел Гулдурды Эсенов:
— Что стряслось с тобой, Мерген? Вроде бы только что был здоров…
— Ничего страшного, мастер. Начинался приступ мигрени… Сейчас уже легче!
Я поднялся.
— Работать-то сможешь?
— Смогу, мастер! Конечно, смогу…
И мы вдвоем пошли к вышке.
Я ждал конца смены нетерпеливо, точно влюбленный, которому назначено свидание. Но на этот раз мечтал встретиться не с девушкой, а с милым старым мудрецом, с Торе-агой.
Внезапно по радио нам сообщили, что вахтовая машина поломалась и сменщики идут к нам пешком, пешком по барханам! И нам с работы придется тоже брести, увязая в песках…
Вот так новость! Пешеходы в пустыне…
Смена негодовала. Смена проклинала бесхозяйственного, беспутного, беззаботного начальника участка Нанна.
— Чтоб он лопнул, этот прокопченный, пыльный бурдюк, Аллаяр Широв! — кричал Николай и плевался. — Его б заставить прогуляться по барханам, свалился бы на втором холме, пришлось бы тащить волоком… Небось повытопилось бы из этой туши баранье да заячье сало! Похудел бы, собачий сын! Тьфу!
Что и говорить, лучше пятнадцать километров шагать по твердой и ровной дороге, чем пять километров тащиться, увязая в песке и вздымая пыль, по барханам.
Первые наши сменщики появились, опоздав на полчаса; еще через двадцать минут прибыли наконец остальные, и можно было уходить домой…
— Ну как мы будем работать всю ночь?! — кричали сменщики, обступив мастера. — Мы ж из сил выбились, ноги дрожат"…
Что мог ответить Гулдурды?
— Правильно, ребята, безобразие! Поговорим на разнарядке…
— Если повторится, можете нас не ждать, пешком больше не потащимся. Не нанимались песок ногами месить.
— Вот будет собрание, пропесочим виновных. До самой смерти не забудут.
— Давайте напишем в "Токмак" ("Колотушку"), пусть проверят да напечатают фельетон.
— А что ж, и напишем!
— Ай, пиши не пиши, что изменится? Появится журналист, поедет с Алимирзой стрелять зайцев…
— Хватит шуметь, парни! Начинайте работу…
— Что за работа, если на ногах не держусь?!
— Вставай, вставай, не прикидывайся. Мы тоже не на "Жигулях" приехали…
Идти трудно. Шайтан его знает, как песок ухитряется проникать в сапоги… Ноги трет… Бредем по двое, по трое, болтаем о том о сем, а в общем — ни о чем. Дважды Николаи садится на песок отдохнуть и покурить и вновь начинает ругаться:
— Попадись мне сейчас Аллаяр, сожрал бы сырым и немытым, а кости раскидал бы собакам да шакалам!
И звучно плюет в песок.
— Идем, Коля, идем! — отвечаю я. — Сказано нашими дедами: "Дорогу одолеет идущий…"
Юра, бедняжка, голоса не подает, просто следует за нами точно тень: мы идем — и он идет, мы садимся — и он садится.