Теперь, как и тогда, я почувствовал, как давит его многословие. Хотелось выскочить из кабинета, не дослушав. Уже после нескольких первых его фраз я понял, что меня ждет: мне надо уходить. Увольняться. Вернее, меня и так увольняют как несправившегося. Вся неестественность ситуации, несправедливость отношения требовали какого-то решения, нужно было что-то сказать, что-то предпринять. Но я промолчал. А потом подумал: что ж, буду работать, как назначили, — будь что будет. Жизнь покажет, кто прав, а кто виноват. "Мое дело — победить, а там уж найдутся адвокаты, чтоб защитить меня", — что-то подобное, кажется, говорил Наполеон. Этой фразой я себя и утешил тогда…
…Оторвавшись от воспоминаний, я заметил, что шофер все еще ждет моего ответа. Он то и дело косил на меня глазом, мельком бросая взгляд на дорогу.
— Да, была у меня другая причина…
Водитель, собравшийся было обогнать идущий впереди "рафик", вдруг сбавил скорость.
— Какая же причина, если не секрет?
— Да нет, не секрет, — сказал я, снимая очки, — видите мой левый глаз?
— Да-а. Это там случилось?
— Там, на пожаре, — ответил я с невольным вздохом.
Таксист соболезнующе прицокнул языком, покачал головой и замолк, чувствуя, видимо, некоторую неловкость. Мне же просто не хотелось разговаривать — я был все еще там, в своих воспоминаниях, в своем прошлом.
Мы мчались вперед по раскаленной дороге мимо выстроившихся по обеим сторонам высоких тополей. Обогнали мальчика, идущего с хворостиной за бокастой пятнистой коровой, осла, нагруженного травой, из которой виднелась маленькая черноволосая головка с торчащими в разные стороны косичками…
Долго молчать мой водитель не мог. Глубоко вздохнув, так что живот его коснулся баранки, он засопел и, всем своим видом выражая сочувствие, вновь заговорил:
— Да-а, несчастье какое… Но что поделаешь, от судьбы, как говорится, не уйдешь. Чему быть, того не миновать. В народе говорят: "Глаза — святыня", а уж народная мудрость… Хорошо еще, что один только глаз пострадал.
— Это заслуга врачей из Москвы. Им благодарен на всю жизнь…
— Вот оно как!.. Значит, лечились в Москве… Слыхал я, что сейчас там врачи чудеса творят…
Я молча кивнул в подтверждение его слов.
Мы въехали в город. Из-за интенсивного движения на перекрестках водителю то и дело приходилось менять скорость. Все внимание его теперь сосредоточилось на дороге, и разговор наш прервался.
Вот и привокзальная площадь с бронзовой фигурой Ленина в центре. Расплатившись с водителем, я направился к кассам.
Большинство поездов, идущих из Москвы в столицы республик Средней Азии и ее крупные города, проходит через Ташауз: Москва — Ашхабад, Москва — Душанбе, Москва — Ташкент, Москва — Самарканд. Если сесть на любой из них, то через три часа будешь в Газ-Ачаке. А если ехать поездом на Ашхабад, то приедешь только через сутки. Я, естественно, выбрал кратчайший путь. Уж очень хотелось поскорее домой.
Пробираясь по узкому коридору спального вагона, я вдруг почувствовал, что кто-то сзади коснулся моего плеча рукой. Я в недоумении оглянулся.
— Здравствуй, Мерген!
— О, Шохрат! Здравствуй, здравствуй! Откуда ты?..
— Ты-то как? Выздоровел?
— Да вот видишь…
— А я из Ашхабада, с пленума ЦК комсомола. Идем ко мне в купе. Там свободно. Да и вагон почти пустой.
Шохрат открыл дверь в ближайшее купе.
— Вот здесь, я устроился. Давай твои вещи, — он взял сетку из Моих рук.
Расположившись на нижних полках, мы уселись друг против друга за столиком у окна. Возникло неловкое молчание — каждый ждал, что разговор начнет другой. Но не находилось подходящей темы. Мы исподволь изучали друг друга…
Шохрат совсем не изменился. Выглядел так же, как и в тот день, на партбюро, когда меня принимали в партию. Так же аккуратно набок зачесаны черные блестящие волосы. Тщательно выбрит смуглый подбородок. Вот только одежда…
Сейчас он был в темно-синем костюме, а тогда мне почему-то больше всего запомнились его смуглые, почти черные руки — короткие рукава голубой тенниски лишь подчеркивали их черноту.
Я смотрел на Шохрата и вспоминал, как тогда на бюро он выступал в мою защиту:
"Нечего из мухи делать слона. С заявлением Аллаяра Широва я не согласен. Мергенов уже пять лет как разведен с женой. И разведен официально, советским судом. Какие тут могут быть упреки? Я думаю, что нет оснований не верить рекомендациям, которые дали товарищу Мергенову преподаватели института, известные профессора. Их знают и уважают не только в нашей республике, но и по всему Союзу — немало учеников подготовили они. Не думаю, что эти серьезные ученые дали рекомендацию Мергенову за красивые глаза. Видимо, они знали его и верили, что он будет честно трудиться на благо нашей Родины, в передовых, рядах тех, кто добывает "черное золото" и "голубое топливо". Я присоединяюсь к их мнению и вношу предложение принять в ряды Коммунистической партии Мергена Мергенова, с честью прошедшего кандидатский стаж…"
Помню, как сдавило мне горло в эту минуту от этих, может, несколько торжественно прозвучавших слов, от чувства благодарности к Шохрату Багшиеву, сумевшему разобраться во всем, понять меня. Хотелось вскочить и обнять его: "Ты настоящий друг!" Но я промолчал тогда. А теперь? Как сказать теперь, что?..
…Вагон качнулся, и поезд медленно тронулся, вначале бесшумно, а потом все громче и чаще стуча колесами.
Мы по-прежнему молчали. В куне, кроме нас, никого не было, никто не мешал мне сказать все то, что я должен был, как мне казалось, сказать ему.
— Большое тебе спасибо за то выступление, Шохрат. Ты поддержал меня…
— Ну и ну!.. Ты что, об этом сейчас думал? А я смотрю — сидит, молчит. Когда это все было! Как старики наши говорят, что прошло — то прошло. Те неприятности позади. Давай думать о будущем и не будем повторять ошибок прошлого. Мой отец любил повторять: "У слепого только раз отнимешь палку". Знаешь такую поговорку?
"Так-то оно так, но…" — Я глубоко вздохнул, подумав почему-то в эту минуту о Марал.
— Да, действительно, — продолжал Шохрат, приняв мой вздох за согласие, — споткнувшись раз, человек идет осторожнее или совсем обходит опасное место стороной. Ошибку надо исправлять. "Ошибки, которые не исправляются, — вот настоящие ошибки". Это слова Конфуция.
"А Марал, — горько подумал я, — тут уж ничего нельзя ни обойти, ни исправить".
— А обвинения, что выдвинул тогда против тебя Ал-лаяр Широв, были что каракумский песок в кулаке. Ему потом, когда ты ушел, так все и сказали. В том числе и Ата Кандымович.
— Я слышал, что Широв убрался из нашего УБРа[47].
— Это его Торе-ага доконал. Он раньше всех раскусил эту хитрую лису. Ну и пришлось ему уволиться — сам заявление написал. Но вообще-то остался в Газ-Ачаке. Не уехал. Недавно я сам видел его в кабине машины, которая привозила дыни и арбузы в новый ресторан. Сидит надувшись, как бурдюк с вином.
Наш спокойный разговор прервала яркая блондинка в белом халате с корзиной, накрытой марлей:
— Чебуреки, сыр, печенье, курица отварная, конфеты шоколадные, свежая сметана… Есть желающие?
— Давайте сюда! — отозвался Шохрат.
Женщина поставила корзину на край полки, легким, быстрым движением руки откинула марлю.
— Так чего вам? Пока поедите — незаметно и время пролетит. Курицу? Две?
— О, да они у вас крупные, как бараны. Хватит и одной.
— Да, крупные. Импортные ведь. И жирные они, и варятся быстро. Только бульон закипит — так курица и готова. А наши варишь, варишь… Пока сваришь, есть не захочешь… Что еще вам дать?
— Два чебурека, два сыра и две плитки шоколада…
— Все?
— Все, спасибо.
Привычным движением заправив крашеную прядь волос, женщина достала крошечный блокнотик и стала что-то быстро черкать в нем огрызком карандаша. Получив деньги, она небрежно сунула их в большой карман халата, легко подхватила корзину и вновь понеслась по вагону.
Шохрат встал и плотнее прикрыл дверь.
— Мерген, а что, если нам пропустить по сто грамм за встречу? — Не дожидаясь моего ответа, он щелкнул замком "дипломата", и перед нами эффектно предстал "натюрморт": блокнот, электробритва, аккуратно сложенный носовой платок и две бутылки туркменского коньяка "пять звездочек". Одна бутылка тут же перекочевала на столик. Захлопнув "дипломат", Шохрат отставил его в сторону.
— Знаешь, я после операции пить много не могу.
— Сколько сможем — столько выпьем…
Разумеется, первый тост мы подняли за здоровье.
— Ну, будем здоровы! Как говорили наши предки, было бы здоровье, придет и приволье. Это такая штука, которую не купишь, не найдешь и в долг не возьмешь… Словом, да будет здоровье!
Мы чокнулись и выпили. Затем Шохрат начал хвалить коньяк:
— Хорош? Его начали ценить только недавно, — постучал он ногтем по наклейке на бутылке. — Раньше полно было туркменского коньяка — прилавки ломились. А теперь попробуй найди! Куда ни ткнись — везде азербайджанский. По мне — так он и нефтью попахивает, и горло дерет…
Я с деланным вниманием слушал его рассуждения, поддакивал, а мысли мои были в Газ-Ачаке. Хотелось поскорее узнать, что там нового, как там мои…
Газ-Ачак — поселок небольшой, там всем и всё друг про друга известно. Про такие места говорят: в одном конце чихнул — в другом "Будь здоров!" кричат, а уж если кто кому-либо на ухо шепнул вечером, то к утру все этот слушок "по секрету" знают…
Интересно, справились ли с пожаром, что случился на пятьдесят пятой? Наргуль мне писала в письме: "Мы все еще не можем потушить пожар на пятьдесят пятой. Приезжало много опытных специалистов из Тюмени, Грозного… Были даже ответственные работники из Москвы. Но пока ничего не могут сделать".
Да, пожар на буровой — дело серьезное. Как там сейчас?
…А Шохрат все говорил, хотя я почти не улавливал смысла его слов.
— Шохрат, тебе что-нибудь известно о моих, как они там? Все ли живы-здоровы?