— Как будто бы все благополучно. Дней десять тому назад я видел твою мать с сыном — вела его за ручку. Видимо, из магазина шла.
— Ты видел Батыр-джана?
— Да.
— А разве он у моей матери? Почему?
— Да жена твоя бывшая подбросила, а сама уехала куда-то. Отдыхать, что ли…
— Ну и ну!
— Вообще-то про нее болтают всякое…
— Что?
— Так вот она, говорят, ударилась в торговлю. Спекуляцией занялась — привозит из разных городов дефицит, а потом перепродает. Но, может, это всего лишь сплетни? Да ты не переживай. Ведь вы же теперь чужие люди. Какое тебе дело до нее? Брось!
— Так-то оно так! Но я о чем думаю? Ведь как бывает: человек оступится один раз — переживает, в другой — уже меньше переживает, а потом уже и не думает о последствиях.
— Да, такие люди, как она, ничего не стыдятся, ничего не боятся. Скатываются вниз по наклонной плоскости, пока не свалятся в омут головой. А когда спохватятся — уже поздно: грязи с макушкой.
— Вот мне и стыдно, и обидно…
— Тебе-то отчего стыдно?..
— Неужели не понятно? Ведь она моя жена, хоть и бывшая. И что бы она ни натворила, люди скажут — это жена такого-то…
— Скажешь тоже! Кто знает об этом? Я лично узнал обо всем лишь на партбюро. Да и то после того, как ты сам рассказал. Ведь в Газ-Ачаке сейчас много новых людей, а они вообще ничего о тебе не знают. "Бывшая", "будущая"… Разве в этом дело? Думаешь, у людей только и забот, как выяснять твои личные дела?
— Так-то оно так…
— Не "так-то оно", а именно так.
— А пятьдесят пятая до сих пор горит?
— Да, до сих пор. Миллион кубометров газа в сутки уходит на ветер… И что только не предпринимали, чтобы потушить пожар! Кто один вариант предлагает, кто другой. На днях будет сделана еще одна попытка. Хорошо, что ты подоспел.
— Как там Ата Кандымович, Торе-ага — все у них в порядке?
— У них открывается объединение. Ты в курсе?
— Нет. Ничего не знал. А когда?
— Во вчерашней или позавчерашней газете был указ. Не знаю, правда ли, но давно ходят слухи, что Ата Кандымовича берут в объединение. А Торе-ага все так не… работает.
— Какие еще новости?
— Новости? Управлению дали специальный самолет. Из Махачкалы рабочих доставляет. Кадров у нас не хватает, рабочей силы… Но это, разумеется, не новость. В строительстве дела такие же — нет людей. Сдали в эксплуатацию два четырехэтажных здания. Строят, конечно, наш Газ-Ачак, но все это так медленно… Узбеки за рекою позже нас начали строить город, а у них уже большой жилой массив из многоэтажных домов. И каких домов! Много высотных и все украшены ярким национальным орнаментом. Улицы прямые, широкие. Город они свой назвали — Дружба. Хорошо, да? Вечером выйдешь к реке, а там у них кругом огоньки и разноцветные искры — сварщики работают. Красотища! Аж завидно. У нас же кое-где вспышки, в двух-трех местах. И строительство ГРЭС они тоже почти заканчивают. Огромное сооружение. Работы у них идут и днем и ночью. Нашим начинаешь в пример ставить, так говорят, что за рекой оттого дела хорошо идут, что людей много. И хлопка много дают по той же причине, и строят быстро. Хорошо, пусть так. Но ведь создай здесь людям условия!.. Конечно, если в песках Каракумов в сорокапятиградусную жару заставлять людей жить в вагончиках с железной крышей, да еще работать — а работа, сам знаешь, у нас не самая легкая, — что они ответят? "Нашел дураков!" Работу такую и в другом месте можно найти, где условия получше… Так-то вот. А если бы создать людям хорошие условия, и в первую очередь жилищные, то не пришлось бы из других республик на самолетах рабочих доставлять. Но для этого надо руководителям нашим пошевелиться немного. А они не хотят. Зачем? Так спокойнее жить, ничего не затевая, ничего не меняя. Грей себе кресло, пока сидишь на нем, а будешь суетиться — мало ли что! — завтра могут другого посадить. А что рабочих за тридевять земель возить приходится — так и что? Не из своего же кармана расходы. Государство у нас богатое, выдержит. Не думают, что те деньги — около миллиона рублей, что Аэрофлоту уплатили за доставку рабочих из других республик, — могли бы пойти на строительство жилых домов со всеми удобствами. Да разве только эти деньги выбрасываются на ветер? Хоть бы кто-нибудь подумал обо всем серьезно. Э-э, да что говорить? Думаю, всем это известно. И нам, и тем, кто повыше сидит. Да задуматься никто не хочет…
Шохрат в сердцах махнул рукой и некоторое время сидел молча, отвернувшись к окну. Колеса отбивали четкий ритм. Вдруг он резко повернулся ко мне;
— Как ты понимаешь слово "рок"?
Вопрос показался мне довольно странным, неожиданным. Я молчал. Шохрат настойчиво, глядя мне прямо в лицо, вопрошал:
— Что значит, по-твоему, покорность судьбе?
— Знаю я, конечно, что такое рок. Но почему ты об атом спрашиваешь? — сказал я наконец с натянутой усмешкой.
— Меня интересует твоя точка зрения.
— Тогда, позволь, я отвечу тебе старой пословицей: "Раб, обладающий терпением и выдержкой, рано или поздно обретет радость".
— Да, действительно старая пословица. Но она не отвечает на мой вопрос. Я тебе один случай расскажу. Не обидишься?
— Что ж. Говори. Только трусы да дураки обижаются, когда им в лицо говорят правду.
— Тогда слушай. В то время я был еще совсем мальчишкой — лет девяти-десяти. Старший брат моего отца взял меня с собой на базар. Он собирался купить себе осла. И дома, и по дороге он без конца твердил, что никаких денег не пожалеет за хорошего, сильного осла, только чтобы он бегал быстро. Пришли мы с ним на базар. Ослов — тьма. Куда больше, чем людей. Фырканье, рев! Оглохнуть можно. А запах — тяжелое свинца, дыхание перехватывает. И каких только мастей там не было: белые, черные, стальные, серые.
Ата[48], я так называл тогда дядю, крепко держал меня за руку, опасаясь, как бы я не зазевался и какой-либо ишак не лягнул меня копытом. Мы шли вдоль рядов, то и дело останавливаясь возле каждого торговца. Они о чем-то говорили, а я глазел по сторонам. Наконец ата нашел какого-то маклера, знатока, зарабатывающего себе на жизнь посредничеством между покупателем и продавцом на ишачьем базаре. Маклер поинтересовался, какого осла хочет купить дядя. Тот объяснил — быстрого, как конь, выносливого и удобного для езды, как верблюд…
"А денег не пожалеешь?"
"Нет. Если найду такого, какого хочу, — отдам, сколько запросят".
"Тогда идем".
Теперь мы пошли втроем. Старик маклер останавливался у какого-либо осла, осматривал его, вопросительно поглядывал на дядю.
"Как, не подойдет?"
"Что вы спрашиваете у меня? Разве на этом базаре кто-либо распознает лучше вас, где хороший осел, а где плохой".
Старик довольно хмыкал — нравились ему слова дяди.
"Что ж, тогда пойдем дальше".
Старик подвел нас к ослу серо-стальной масти.
"Продаешь?" — спросил он у хозяина.
"А ты как думаешь, зачем я торчу на ишачьем базаре? Продаю, конечно!" — ответил здоровенный усатый детина с красными выпученными глазами.
"Сколько ему лет?" — спросил дядя, слегка хлопнув осла по крупу.
"Только четвертый пошел".
"Правду говоришь", — подтвердил слова хозяина маклер, предварительно осмотрев зубы осла.
"А я всегда правду говорю", — отозвался тут же верзила, довольно поглаживая свои пышные усы.
Между тем наш провожатый продолжал осматривать осла, что-то бурча себе под нос: ощупал ноги, постучал кулаком по ляжкам животного, надавил несколько раз на круп и позвоночник. Осел стоял как вкопанный.
"Ну что ж, повреждений никаких нет, — констатировал наш специалист. — Теперь давай посмотрим, как быстро он бегает. Оседлай его", — обратился он к хозяину.
Усач подхватил лежащие рядом седло и потник и вмиг сделал все, что надо. Маклер сел на осла. Тот стоял спокойно. Но вот старик сделал едва заметное движение ногой, и осел послушно засеменил, легко и быстро перебирая ногами. Толпа, собравшаяся вокруг нас, громко выражала свое восхищение:
"Ай-яй-яй! Как уверенно ходит! Только бы не сглазить".
"А уши торчат — прямо как у коня!"
"А выносливый, выносливый-то — сколько ни грузи на него, наверно, и не почувствует".
"А как плавно бежит! Сиди, чай пей — пиалки не расплескает!"
Дядя довольно улыбался. Видно было, что осел ему понравился.
Тут подошел какой-то человек. Он шепнул что-то дяде на ухо и мгновенно исчез, растворился в толпе. Дядя сразу нахмурился, выхватил у стоявшего рядом зеваки кнут с железной цепочкой и крикнул старику, уже остановившему осла:
"Подожди-ка, не слезай. Ты его теперь кнутом попробуй погони, посмотрим, как он побежит…"
Услышав эти слова, усач вытаращил глаза, — казалось, они выскочат из орбит. Маклер подхватил кнут у дяди, но едва он замахнулся им, бедное животное тут же резко опустило морду и завертелось на месте. И как ни старался наездник остановить осла, тот крутился все быстрее.
Это зрелище надо было видеть! Люди хохотали, хлопая себя по коленям, подталкивая друг друга. Хозяин осла наконец опомнился, подбежал к нашему посреднику, выхватил у него кнут и отшвырнул в сторону.
Как только перестала звенеть цепочка кнута, осел остановился.
"Вай-вай-вай! Голова закружилась… — проговорил старик, слезая с осла. — Осел прекрасный, то, что надо, да только ты его испортил, дорогой. — Он сунул уздечку в руку хозяина и, не глядя в его сторону, дернул дядю за рукав: — Пошли отсюда…"
Когда я спросил у дяди, почему так все получилось и отчего так странно вел себя осел, — голосом, полным горечи и сожаления, дядя объяснил мне, что хозяин плохо обращался с ним, бил его по голове и до того запугал бедное животное, что стоило тому увидеть плеть, как он начинал вертеться. Я уж не помню, какого осла мы тогда купили, но история эта запомнилась мне хорошо… А ведь хороший осел был. И не имел больше ни одного изъяна…
Я слушал рассказ Шохрата молча, вначале не понимая, куда он клонит, но потом мне стало не до себе. Слов