Отец молчал. В машине было душно. Хотелось пить. Но вот, кажется, приехали. Такси, подняв клубы пыли, остановилось у самых ворот.
— Вот дом, яшули, который вы ищете.
— Сколько мы должны, сынок?
— Трешку…
За синей калиткой нас встретил лаем огромный рыжий пес. Звеня тяжелой цепью, он то яростно кидался в нашу сторону, то, тяжело дыша, возвращался в тень. На лай собаки вышел длинный парень в майке и с книгой в руках. По всей видимости, моего возраста. Может, тоже поступает? Длинный — я так его окрестил мысленно — махнул книгой в сторону собаки, и та, высунув мокрый красный язык, затрусила в тень.
— Здравствуйте, — буркнул парень, не проявляя к нам никакого интереса.
— Это дом Бегхана? Все здоровы, сынок?
Длинный то ли не слыхал, то ли делал вид, что не слышит. Когда я уже хотел повторить вопрос отца, парень вдруг ответил:
— Да.
— Ну, хорошо. А он сам дома?
Длинный разглядывал собаку, как будто впервые ее видел. Интересно, кто он такой? Почему так странно себя ведет? Наверное, ему не понравилось наше появление…
Бегхан Шамурадов пил чай в беседке. Рядом сидели двое мужчин среднего возраста и трое парней, Мужчины, как и сам Бегхан, сидели вольготно, облокотившись на подушки, а ребята жались к краю, словно не были уверены в своем праве принимать участие в чаепитии.
Увидев нас, Бегхан приподнялся, сунул ноги в стоптанные тапочки, подтянул пижамные брюки. Подойдя к отцу, он протянул ему вялую ладонь и снисходительно кивнул мне.
— Пиркули, принесите яшули чаю. Заварите и себе да садитесь вон там, — кивнул он в глубь двора, — а то ребятам здесь тесно, да и стесняются они.
Мы направились за Пиркули — так, оказывается, звали длинного.
— Они быстро найдут общий язык. Ровесники все же… услыхал я голос Бегхана.
На третий день отец вернулся в аул. Я сдал документы в университет и уже стал привыкать к семье Бегхана и четырем своим сверстникам — таким же абитуриентам, как и я. Освоился я и в городе: сам находил дорогу в университет, легко разбирался в маршрутах троллейбусов и автобусов.
У меня уже сложился определенный распорядок дни: поднимался чуть свет и два часа готовился к экзаменам. Днем заниматься было значительно труднее: от жары постоянно клонило в сон. Прочтешь пару страниц — и воки слипаются…
После утренних занятий я выполнял различные поручения по хозяйству. В мои обязанности входило: кормить и поить двух токлы — годовалых барашков, которых держали в железной клетке, приносить из магазина хлеб, молоко, кефир, зелень.
Пиркули и другие ребята тоже не сидели без дела — подметали и поливали двор.
Накануне отъезда отец с хозяином дома позвали меня для разговора. Вначале Шамурадов нахваливал меня отцу:
— Смышленый у тебя парень, аксакал. Аллах не даст сглазить, башковитый мальчишка. Даже Гульджемал говорит, что он толковый. (Бегхан с тетей Гульджемал уже погоняли меня по нескольким предметам.)
Отец, я понял это по его сияющей улыбке, был доволен мною.
— Ну что ж, коли так — хорошо. Теперь скажи, сынок, какая учеба тебе по душе?
— Куда ты хочешь поступать, на какой факультет? — поправил его Бегхан, раскрыв мой аттестат.
— Мне политехнический нравится. Если бы удалось поступить в этот институт, на нефтяной факультет…
Отец глянул на Бегхана. Тот поскреб затылок, затем вновь принялся разглядывать отметки в моем аттестате.
— В общем, Шохрат, желание твое неплохое… и отметки у тебя в аттестате… по физике, математике… хорошие. Но… — Бегхан говорил, растягивая слова и постукивая аттестатом по ладони, — понимаешь, есть здесь одно "но".
В молодости часто бывают такие порывы… А молодость проходит быстро, словно жизнь поденки. Это как огромный базар. Придешь утром — чего только нет. В глазах рябит. А не успеешь оглянуться — уже ни товаров, ни продавцов, ни покупателей. Никого…
Бегхан, вздохнув, потянулся к чайнику.
— Чай-то совсем, наверное, остыл…
— Да, Бегхан, ты, конечно, лучше знаешь… Ребята молоды, сами не понимают, чего хотят. Подскажи им, а они как ты скажешь, так и сделают.
— Я, конечно, могу посоветовать, но не знаю, послушаете ли меня. Вот твой сын хочет на нефтяной. Ну, закончит он его. А дальше? Дальше работать придется в пустыне. И ничего больше в жизни не увидишь. Будет ходить все время в промасленной спецовке… Я считаю, что нужно подавать документы в университет. Там и люди свои есть. В нужный момент помогут, поддержат.
— Правильный, очень правильный разговор!
— К примеру, можно пойти на факультет физвоспитания. Получишь диплом — и сбивай пылинки со своей шляпы. Кинешь мячик ребятам — пусть через сеточку его бросают или играют в догонялки. Отработал свои часы — и голова не болит, никому до тебя дела нет. Прекрасная специальность. Никакой нервотрепки… Можно было бы еще на географический факультет пойти. Тоже хорошо. Но туда уже эти ребята сдали документы… К тому же вы все из одного района… Будет в глаза бросаться…
Про географический факультет Бегхан Шамурадов говорил, конечно, потому, что сам был там преподавателем. Отец согласно кивал головой.
— Правильно говоришь. Ты уж подсказывай нам. Будем поступать так, чтоб тебе не повредило. Сколько друзей, столько и врагов. Если не больше. Есть и у тебя завистники, наверное. Не станешь ведь отрицать, так?
— Ну конечно же, яшули. У кого их нет… И у меня немало. Кое-кто от зависти прямо-таки извелся, глядя на мой двор, да на мою машину… Но ты, дружок, я вижу, не согласен со мной, не нравится тебе физкультурный факультет. Тогда подавай на библиотечное отделение. Там тоже можно кое-что придумать…
Я молчал. Для себя я решил, что буду подавать документы только в политехнический. Ни о каком другом институте я и думать не хотел. Отцу же явно нравилось все, что говорил Бегхан Шамурадов, и он поддакивал каждому его слову.
— Да, физкультура хорошо, и библиотечный тоже, наверное, неплохо, по больше все же девушкам подходит. Если мне память не изменяет, то и директор нашей школы окончил физкультурный, так, Бегхан?
— Да, да, совершенно верно. После этого института можно неплохо устроиться… Не обязательно в школе работать.
Словом, взяли меня в оборот, и пришлось мне против воли, против собственного желания согласиться с отцом и подать документы в университет, на факультет физвоспитания.
А потом я вместе с Пиркули пошел провожать отца на вокзал.
Как уже говорил, с ребятами я сдружился быстро. Мы все чувствовали себя как дома. Семья у Шамурадовых была небольшая. Кроме их двоих — дочка Бахар, которую мы по очереди отводили по утрам в садик, а вечером — домой.
Тетя Гульджемал (так мы ее называли) преподавала в университете историю, а Пиркули, поступающий на истфак, постоянно твердил: "Тетя Гульджемал сегодня на консультации говорила…" Мы же постоянно подшучивали над ним: "Что бы она ни говорила на консультации, ты можешь не волноваться, на истфак поступишь, а вот что с нами будет…"
Дом Шамурадовых напоминал дом кадия: здесь вечно толклись какие-то посторонние люди. Некоторые были недолго — пошепчутся минуту-две с Бегханом и уходят, а иные часами распивали чай с хозяином и о чем-то как будто договаривались с ним. Но стоило кому-либо из нас подойти с чайником или еще зачем-то, как разговор моментально прекращался. О чем они беседовали — мы не слыхали, но ведь недаром говорят: шила в мешке не утаишь. Мы конечно же догадывались: речь шла все о том же — о приемных экзаменах. И еще мы заметили, что Бегхан с тетей Гульджемал часто о чем-то спорили между собой. В такие моменты мы старались не попадаться им на глаза. Уходили куда-нибудь подальше под развесистую урючину в глубине двора. Но и тут их голоса, срывавшиеся на высоких нотах, были хорошо слышны. Мы только переглядывались между собой. Было это очень неприятно. Особенно плохо то, что после этих скандалов супруги или не разговаривали друг с другом, или грубили, делая все наперекор. Мы же не знали, кого слушать, как поступать, чтобы не обидеть ни ту, ни другую сторону. Скоро стало ясно, что ссоры возникали после того, как Бегхан приходил за полночь и нетрезвый.
Как-то поздним вечером я долго не мог уснуть, размышляя о предстоящих экзаменах. Я ворочался с боку на бок, стараясь ни о чем не думать. В доме уже все спали. Только Бегхана еще не было. Наконец я задремал, но тут же проснулся: у двора мягко затормозили "Жигули". Один короткий сигнал — и я уже открывал синие ворота. Поставив машину во дворе, Бегхан шатаясь направился к крыльцу.
— Ш-шохрат, закрой сам ворота, — бормотал он заплетающимся языком. Уж не знаю, как он машину вел, а ворота, я думаю, он уже не смог бы закрыть.
Наутро хозяин встал все еще не в себе. Слегка пошатываясь, он подошел к торчащему посредине двора крану и сунул голову под холодную струю воды. Вид у него был помятый. Он умылся и хотел напиться из крана, но поперхнулся и закашлялся так, что я испугался за него. Беднягу просто вывернуло всего наизнанку. Смотреть на него было жалко. И противно. Наконец он успокоился. Еще раз умылся и провел расческой по мокрым волосам.
— Шохрат! — Голос у него был хриплый…
Я подскочил к нему:
— Да? Что-нибудь надо?
— Вымой хорошенько машину. И внутри, и снаружи. Как в прошлый раз.
— Хорошо.
Машина стояла у самого гаража. От пыли и грязи трудно было разобрать, какого она цвета. Уборку я начал с салона. Все-таки немного почище, чем снаружи. На полу, у заднего сиденья, валялись окурки, а коврик был покрыт коркой грязи. Я вытащил его из машины и стал вытряхивать. Тут я заметил на окурках ярко-красные ободки. Помада, догадался я. За спинку сиденья завалились две красивые шпильки. Такие же я видел у нашей учительницы русского языка. Она часто их поправляла: то вытащит, то опять воткнет в большой узел волос.
Шпильки я сунул в карман. Когда машина наконец блестела как зеркало, подошел Бегхан.