Наргуль, и хочет, чтобы я оставил в покое ее единственную дочь?
Капельки пота выступили у меня на лбу.
Она медленно пила чай и вела с матерью неторопливый разговор о здоровье, о землетрясении, о пожаре на буровой. Наконец гостья заговорила о том, что ее привело к нам.
— Мерген-джан, я ничего не хочу скрывать от вас. Если уж джейран нарвался на охотника, то пусть винит свои глаза, говорили наши предки, — начала она издалека. — Я не знаю, какие у вас с Аллаяром отношения. Он очень странный человек. Я и сама-то с ним не всегда нахожу общий язык…
Теперь мне стало ясно, в чем дело, что привело в наш дом тетушку Бягуль.
— Я пришла просить вас, чтобы вы простили… Ширгельды.
Я растерялся. Разве можно простить человека, покушавшегося на твою жизнь?!
— Тетя Бягуль…
— Знаю, Мерген-джан, знаю, что ты хочешь сказать. Ширгельды виноват. Но он сам не знал, что делал. Водка эта, проклятая, его с ума свела. Жалко парня. Потому и пришла к вам. Простить виноватого — у туркмен в обычае.
В старину, если человек приходил с повинной, его прощали. Даже если его вина была такая, что ее только кровью можно было смыть…
Она замолчала.
— Тетя Бягуль, я вам честно говорю, если бы кто-нибудь другой пришел и все это мне сказал, то я и слушать бы не стал.
— Спасибо, — довольно улыбнулась она.
— Но вам хочу сказать, что прощать или не прощать Ширгельды — не я решаю, а Шохрат. А он в больнице.
В это время раздался телефонный звонок’.
— Это вы, Мергенов? — послышался в трубке голос секретаря Ата Кандымовича. — Здравствуйте!
— Слушаю вас.
— Ата Кандымович ждет вас.
— Сейчас буду. Я зашел домой переодеться.
— Пожалуйста, поторопитесь…
— Вы уж извините, — обратился я к тетушке Бягуль, — но мне надо срочно идти. Начальник вызывает. Собственно, я и приехал поэтому.
— Что-нибудь стряслось, сынок? — встревожилась мать.
— Да нет, мама, все в порядке.
Я извинился перед гостьей и поспешил в управление. Секретарша была, видимо, предупреждена и сразу провела меня в кабинет.
Ата Кандымович поднялся из-за стола и, протянув руку для приветствия, сделал несколько шагов навстречу.
— Однако, заставляете себя ждать, товарищ Мергенов, — пошутил он.
Я извинился, стал оправдываться, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Садись, садись, — пододвинул он стул, — как у тебя дела?
— Все нормально, Ата Кандымович, спасибо.
— На пятьдесят пятой давно был?
— Последний раз — позавчера. Там все в порядке.
— Что ж, прекрасно. — Он посмотрел на меня с любопытством, как на незнакомого человека. — Ты не догадываешься, зачем я тебя пригласил?
— Нет.
— Так уж совсем? И сердце ничего не подсказывает?
— Наверное… Думаю, что из-за письма, которое я послал в Центральный Комитет.
— Письмо? Оно сейчас рассматривается, и, по-видимому, по нему будет принято положительное решение. Но я тебя не за этим пригласил. Есть предложение назначить тебя начальником управления. На мое место. Я ухожу в Объединение…
— Ата Кандымович!.. А справлюсь ли я?
— Справишься. У тебя есть все данные. Чего не знаешь — подучишься. Так что ни пуха тебе ни пера! Сегодня отдыхай, а завтра — в Ашхабад, к Перману Назаровичу. А сейчас свяжись с Наипом и договорись, чтобы тебе нашли замену.
Из кабинета я вышел как в полусне. Не заметил и сам, как прошел коридор и оказался перед дверью, на которой висела табличка "Геологический отдел". Толкнув дверь, я увидел Наргуль. Она стояла возле развернутого листа кальки с карандашом и линейкой в руках.
— Это ты? Входи…
— Нет, некогда… Ты очень занята?
— Что случилось? Ты когда приехал?
— Идем на улицу, я все расскажу.
…Первый осенний дождь омыл землю. Арык несет желтые осенние листья. Теплый ветер шевелит волосы Наргуль.
— Ну, расскажешь ты, наконец, что стряслось…
— Сейчас, сейчас. Новостей очень много, Наргуль! Расскажу все по порядку…
Перевод П.Ульяшева
Золотые монеты(повесть)
"Неужели все?.. Неужто конец?.. Нет! Не-е-ет!.. И голос пропал. Но голос, а еле слышный сип вырывается из пересохшего горла. Хоть бы каплю воды. Хоть бы каплей смочить потресканные саднящие губы, облепленные песком. Песок хрустит на зубах, лезет в ноздри, и глаза. Подует ветер — все, погиб. Нет больше сил шевелиться. Песок, мягкий, горячий, облегает тело. Даже приятно на нем лежать и не двигаться, если, б только не жажда… О святой Мухаммед-пир[52], прости грехи мои, пришли кого-нибудь!.. О-э-эй, лю-у-уди-и!.. Не дайте умереть, люди!.. Надо ползти. Нет, никак, песок течет из-под колен, из-под рук, как вода… Воды-ы… И голову не поднять, не держится на шее, точно у младенца, качается, падает. Снова щеку царапает песок, набивается в нос, в уши, в полосы… А что же там блестит? Совсем близко. В глазах поминутно темнеет, остается только этот режущий блеск. Ба, да это же вода! Вода! Целое озеро. Близехонько. Поверхность его рябится от ветерка. И чайки летают и садятся на воду. О Мухаммед-пир, ты простил меня! Простил. Больше никогда не усомнюсь в силе твоей. И детям накажу, чтоб не сомневались. Вот только б добраться до воды, прохладной, чистой, доползти, погрузить в нее с наслаждением голову. И пить. Пи-и-ить!.. Вот она, блестит, рябится. Уже близко. Осталось дотянуться руками. Вот она-а!.. Но что это в ладонях? Золото. Золотые монеты! Меж пальцев стекает носок, и остаются монеты. Чтоб вам сгинуть, пропасть!.. О Мухаммед-пир, ты обманул меня. Видишь, я плачу. Слез нет, но я плачу. Мне не нужны твои монеты, возьми их обратно. Возьми. Мне и озера не надо, которым ты меня дразнишь. Мне б только каплю воды. Одну капельку. Капелюшечку… Ты слишком жесток, Мухаммед-пир. Слишком. За что ты меня так?.. Говоришь, есть за что? Велишь напрячь память и припомнить? Я все помню, Мухаммед-пир. Но сжалься…"
Возле тлеющего костра Сапалы расстелил хурджун. Опустился коленями на чистый мягкий песок и осторожно наклонил кувшин, придерживая у горлышка ладонь. На хурджун высыпалось несколько золотых монет. Они сияли на солнце так, что казалось, прикоснись — обожжешь пальцы.
Сапалы сгреб монеты и, подняв руки повыше, вновь рассыпал их по хурджуну. Раздавшийся звон показался ему самой красивой на свете мелодией. Никакая музыка так не волновала его, не заставляла трепетать сердце. Он хватал монеты обеими ладонями и вновь сыпал. Хватал и сыпал. И чем звонче гремели они, падая одна на другую, тем громче становился его смех. Он смеялся беспрестанно и не замечал, что смеется. Потом его голову пронзила мысль о том, что это золото не так-то просто будет обратить в деньги. Его смех оборвался, и лицо сделалось серьезным — давно не мытое, обросшее лицо человека, проведшего много дней в пустыне.
"Если я принесу в банк все сразу, у меня могут спросить, где я взял столько золота. Конечно, велик соблазн получить сразу кучу денег, но не дурак же я. Буду носить постепенно, по две-три монетки. Впрочем, и другие возможности имеются. Надо только поближе познакомиться с ювелиром в комбинате бытового обслуживания "Овадам". Есть и еще вариант: стоматологи. Ого, сколько им нужно золота, чтобы вставлять золотые зубы и коронки. Придется обзавестись верными друзьями и среди стоматологов. Да какие могут быть проблемы?! Если у тебя есть золото, друзья ли не найдутся?"
Сапалы представил себе пачки новеньких купюр, хрустящих, гладких, и то, как он их считает. У него зашлось сердце. Он хохотнул и вновь, схватив монеты, стал медленно пересыпать их.
"Нет, в городе, конечно, со всем этим сокровищем лучше не появляться. Я возьму из кувшина сколько мне надо, а остальное зарою где-нибудь. В пустыне. Но так, чтоб не слишком далеко. Хи-хи… Джовхар и не узнает. Ей скажу: "Вот все, что я нашел!.." Потом, когда захочу, тогда и буду брать понемногу. Не стану ни от кого зависеть. Даже от Джовхар. Трать себе, не считая, наслаждайся жизнью. Все равно на твой век хватит. Роскошный автомобиль, огромный дом… Я куплю себе "Волгу", с которой еще заводская смазка не смыта. Еще б красивую женщину. Молоденькую. Главное, чтоб тихая и не собиралась рожать. Деньги тебе нужны? На! Наряды? Пожалуйста! Кримплен, панбархат, велюр! Еще что? Бери! Только не проси, чтобы я с тобою на людях бывал, в кино да театры тебя водил, где можно Попасться на глаза знакомым. Ведь люди-то теперь какие: только рядом с женщиной увидят — тотчас донесут и жене, и на работу…
Да что там, если у тебя "Волга", деньги, за развлечениями дело не станет. Вот с диссертацией надо поскорее справиться. Где б найти человека, который и язык умеет держать за зубами, и, написав за тебя докторскую диссертацию, скажет: "Получай, дружище. Стоит она столько-то!" Пусть только назовет цену, а остальное его не должно беспокоить. Если хорошенько поискать, такой человек отыщется. Никто не устоит перед кладом Мухаммед-пира. Недаром же отец Искандера Зулькарнайна[53], завоевавшего полмира, говаривал, поучая сына: "Даже осел, если навьючен золотом, может многого добиться". А я же, слава всевышнему, не осел. Я человек. И золота у меня столько, что самого Искандера Зулькарнайна, пожалуй, завидки бы взяли. Я не стану, как он, завоевывать мир, но славы добьюсь не меньшей. Нашему научно-исследовательскому институту присвоят имя Сапалы Балканова. И все ученые мужи будут счастливы, если только я соглашусь поставить свой росчерк рядом с их подписями над научными трудами. Так будет. Очень скоро будет. Лишь бы благополучно да побыстрее добраться до дому. Об остальном я сумею позаботиться. — Взгляд Сапалы задержался на глиняной фляге, обтянутой войлоком. Она стояла по ту сторону погасшего костра, до половины закопанная в песок. — В ней еще воды достаточно. С ней верхом на верблюде можно преодолеть немалый путь и выехать к трассе, где снуют грузовики геологов, геодезистов. Да и колхозники из дальних аулов по тем же дорогам ездят на базар. Лучше ехать ночью, когда прохладно. А днем разумнее пережидать жару где-нибудь в тени. Не исключено, что мне на пути попадется чабанское стойбище или лагерь геологов. Лучше держаться подальше от них. Стоит ли с такой ношей, как у меня, попадаться лишний раз кому-то на глаза…"