— Почему ты думаешь, что там умер Мухаммед-пир?
— А ты разве не знаешь? Во времена басмачества Мухаммед-пир с женой и ребенком бежал в пустыню и там, говорят, погиб. Чьи же тут могут быть кости, как не Мухаммед-пира?.. Стою я ни жив ни мертв, не знаю, что делать. Шагу не могу ступить, словно поги одеревенели. Вдруг гляжу — кувшин лежит рядышком, его выпуклый бок едва виден из-под песка. Я бух на колени, разгреб ладонями песок и едва поднял кувшин. Вроде небольшой, а такой тяжелый. "Что же в нем может быть?" — думаю. А горлышко куском черной кошмы заткнуто. Вытаскиваю я эту кошму и… Глаза мои от блеска чуть не ослепли… У ног просыпалось…
— Что? Золото? А?.. — Не в силах унять сердцебиение, Сапалы резко сел, отбросив одеяло.
— Конечно. Что же еще!.. Полный кувшин… к счастью, вспомнилось мне, как отец говорил, что золото приносит людям одни напасти. Прочитал я молитву, заткнул кувшин, положил его на старое место и попятился. Потом одним махом вскочил на верблюда и дал деру.
— И ни монетки не взял? — сдавленным голосом закричал Сапалы. Его трясло как в лихорадке.
— Ты что, как можно? Над этим местом витает заклятье, не иначе.
— А где это место, а? Ну хотя бы приблизительно, а? — перешел на шепот Сапалы, тщетно стараясь скрыть волненье.
— Не знаю. Я даже не оглянулся. И по сторонам не глядел. К тому же стемнело совсем.
— Ну вспомни!
— Не помню. Убей, не помню.
Сапалы прополз по кошме через середину комнаты и схватил Вепалы за руку:
— Вспомни, брат, вспомни, подумай хорошенько, а…
— Что с тобой, братишка? Зачем только я тебе рассказал об этом! Могучий дух Мухаммед-пира не подпускает к этому месту ни одного человека.
— Но ты-то как туда попал?
— Он знал, что я не возьму.
— Брат, все равно это золото найдут. Кто-нибудь да набредет на него. Все Каракумы сейчас исхожены, изъезжены вдоль и поперек, перерыты и просеяны, ищут то газ, то нефть. Пусть не достанется этот клад посторонним. Если мы его возьмем, печалей знать не будем, и дети наши смогут безбедно жить до скончания века.
— Нет-нет, побойся бога. О могучий Мухаммед-пир, ты не слушай его слов! Это не он произносит, а за него говорит шайтан!
Сапалы дрожащими руками достал сигарету и прикурил от лампы. Он понял, что брат ни за что не откроет ему тайны. Если, конечно, он, Сапалы, не подберет ключа. Ему прежде всего надо успокоиться и хорошенько подумать. Может, что-нибудь да придумается. Но что? Как заставить дурака развязать язык? Ну намекнул бы хоть, в какой стороне это место и что приметное поблизости, чтоб ориентироваться…
"Нет, Вепалы, я заставлю тебя сказать. А станешь упрямиться, не жди от меня добра. Я приставлю к твоему горлу нож, глупец несчастный!.. Говорят же: "Если бог дает своему рабу, то кладет прямо на его дороге". Ведь так говорят! Так что же ты?.. Можно подумать, если ты не взял этого золота, то Мухаммед-пир тебе прибавит несколько лет жизни? Ну и дуралей, по твоему лбу хоть мешком из-под муки бей, и то не побелеет!.."
Выкурив сигарету и отправив окурок щелчком за порог, Сапалы сидел некоторое время, обхватив колени. Потом отпил из носика чайника остаток горького чая и, утирая губы, сказал:
— А что, если нам поступить так…
— Нет-нет, хватит, ты мне лучше совсем больше не говори об этом…
— Да постой же, заладил "не говори, не говори"! Тоже мне, святоша!
Вепалы промолчал. Только дыхание его сделалось глубже. А Сапалы после недолгой паузы заговорил опять вкрадчиво:
— Я не думаю, чтобы всемогущему Мухаммед-пиру нравилось валяться в пыли да грязи. Если мы соберем его кости и похороним, а над могилой возведем гробницу с кирпичным куполом, тогда как? Не согласится ли он тогда отдать нам часть своего золота?
Вепалы не принял предложения брата:
— Не-ет… Может, всемогущему Мухаммед-пиру нравится лежать так, на голой земле. Ему, может, аллах так велел.
"Ну что ты с ним поделаешь!" От негодования не находя более слов, Сапалы в сердцах хлопнул себя по коленям.
Если завладеть кладом, то враз осуществились бы все замыслы Сапалы. Интересно, сколько там, если перевести на деньги? Ну, если не миллион, то около того. С такими деньгами можно позволить себе все, что угодно. Имея такие деньги, и кандидатской не нужно. Сразу доктором можно стать…
— Ну, какой же ты родной брат? — брызжа слюной, заорал вдруг Сапалы. — Все равно найдет кто-нибудь! Най-де-ет!..
Потом он опомнился, встал и попятился. Шагнул за порог. Встал у двери, прислонясь к стене и глядя на звезды, которые мерцали, дразня, как рассыпанные по темному полю золотые монеты.
"Не дай аллах, услышу, что кувшин уже кем-то найден, сердце мое не выдержит, разорвется. Умру в мучениях, как проглотившая иголку собака. И в этом будет виноват мой брат! Родной брат…" — думал Сапалы, хватая ртом воздух; он задыхался.
Но как на смену ночи приходит день, так и мрачные мысли сменяются светлыми. "А может, судьба все же мне улыбнется и кувшин с золотом попадет в мои руки?.. Кто знает… может, он мне предназначен свыше, потому Вепалы и набрел на него? Ведь не случись этого, я бы никогда не узнал о его существовании. Все, что ни делается, — к добру…"
Стелясь понизу, подул обжигающий ветер, взъерошил гривы барханов. Казалось, повеяло жаром из отверстия гигантского тамдыра. Зарылись в песок ящерицы. Угомонились и суслики, утром бегавшие, посвистывая, среди кустиков евшана. Все живое попряталось от зноя. Только Сапалы не мог никуда спрятать даже голову. Отекла шея, и стоило немалых усилий шевельнуть ею. Он ткнулся в раскаленный песок лбом и закрыл глаза. Ему хотелось плакать. Но и слезы, кажется, высушил зной. Распухший язык с болью отдирался от нёба.
"Неужели эта тварь так и будет сидеть на мне верхом, пока я не отдам концы?.. Или чувствует, что я все еще дышу, потому и не двигается с места?.. Пырнуть бы его чем-нибудь в брюхо!.."
Верблюд время от времени высоко задирал голову и беспокойно озирался. Ветер срывал с его губ белую пену, разбрасывал по сторонам.
Золотые монеты то исчезают под песком, то, оголяясь, вновь жарко горят на солнце. Так жарко, что невозможно смотреть. Ослепляют. Зажмуришься, а они все равно перед глазами.
" Бул-бул-булл!.."
"Что ты все рыгаешь, гад?! Мне бы только выползти из-под тебя да успеть добежать до хурджуна, в котором ружье. Вон он, шагах в тридцати. Уж я с тобой рассчитался бы сполна!.."
Джовхар мотыльком порхала по дому, как могла угождала деверю. Вымыла содой до блеска самые красивые чайники, пиалы, заварила крепчайший чай. Усадила Вепалы на диван да еще подушку за спину подсунула, поставила перед ним шоколадные конфеты в коробке. Наполнила хрустальную вазу медом и тоже поставила на стол. И все сама, сама. Кейик помочь не просила. И чай наливала собственноручно — сначала гостю, потом мужу. Не успел Вепалы выпить и двух пиалок, принесла чебуреки, испеченные в газовой духовке.
— Берите, угощайтесь. Наверное, проголодались с дороги, перекусите пока. А я сейчас обед приготовлю.
И детишки заметили сразу, что мать сегодня особенно добра, — разыгрались, расшумелись. То из одной комнаты, то из другой раздавались их звонкие веселые голоса. Они могли брать сейчас любые игрушки, и мать не заругает, не отберет.
— Кейик-джан, пока я буду прокручивать мясо, посмотри за младшими, доченька!
Джовхар была сама доброта, и голос ее звучал нежно, ласково. Кейик давно не видала такого обращения. Она взяла детишек за руки, увела на улицу, чтобы они не мешали взрослым.
Сапалы подал брату еще одну подушку:
— Возьми, подложи под локоть… А тот человек, на которого ты оставил свою скотину, надеюсь, надежный?
— Ну да… Я попросил: "Завтра, мол, погоню этих овец на базар, посмотри за ними до утра". А он говорит: "Оставляй и будь спокоен, присмотрю". Чаем меня напоил, накормил.
— А корову ты, значит, раньше пристроил?
— Ну да… Земляк купил. Хорошая была корова, много молока давала…
— За сколько продал?
— За семьсот.
— Вместе с теленком?
— Ну да…
— А ведь теленок уже большой был. Тут на базаре больше бы дали.
— Земляк купил. Больше просить неудобно было.
От горячего чая лицо Вепалы покрылось испариной. Капли пота заполняли морщины на его широком лбу, сливались в ручейки и бежали вниз, огибая брони. Он совал руки в карманы и, видимо, но находил платка. Сапалы протянул брату полотенце. Однако Вепалы не решился утереться им, поблагодарил, положил полотенце на край стола и, по старой привычке, утерся полой халата.
Старший брат стеснялся младшего. Хотя в большинстве случаев бывает как раз наоборот. Даже разговаривая с младшим, Вепалы не решался смотреть ему в глаза. Может быть, от воспитания?
Когда отец погиб на войне, Вепалы бросил учебу в школе. Он был старшим, на целых девять лот старше Савалы. Мать не справлялась одна, ей надо было помогать. И Вепалы стал работать. А когда Сапалы исполнилось семь лет, председатель помог устроить его в интернат в райцентре. Там Сапалы закончил школу. Потом в городе учился. Институт закончил. Женился, домом обзавелся. И навсегда стал горожанином. С тех пор не так-то уж и много лет прошло. Но за это время каждый из них стал совсем другим человеком.
Прежде Вепалы был сильнее Сапалы. А теперь, наоборот, Сапалы сильнее. Он образованнее. И брат признает в нем это преимущество. Сапалы может им повелевать как хочет. Захотел — переселил в город. Велел распродать скотину — и тот согласился. Но не решается его полотенцем вытереть пот, боится испачкать.
Сапалы посмотрел на его руки. Все те же знакомые с детства большие ладони со следами порезов, ссадинами, корявые крепкие пальцы с широкими ногтями с чернотой под ними. Несмотря на внешнюю грубость, эти пальцы были очень подвижные и ловкие. Половчее, чем у многих. В детстве, играя с мальчишками в альчики, Вепалы неизменно выигрывал. Правда, он не любил этих игр, но иногда принимал в них участие из-за Сапалы. Потому что братишка чаще всего проигрывал. Когда младший уже готов был расплакаться от горя и досады, в игру вступал Вепалы. К концу игры мешок его доверху наполнялся альчиками. Он отдавал их Сапалы. Тот включался в игру — и опять неудачно. Вепалы снова за него отыгрывался…