— Что же ты помалкивал, когда этот олух еще был здесь? У тебя что, язык отнялся? О аллах, подумать только, целый кувшин золота! Как же ты мог до сих пор спать спокойно? Ах!.. Я теперь глаз не сомкну. Надо же, целый кувшин! Ты бабой будешь, если не разыщешь это золото и не привезешь домой!.. Вах, вах… за всю жизнь мы не наживем такого состояния! Как ты мог не вызнать все подробно? Эх, не знала я, а то бы заставила твоего недалекого братца расколоться. Да я бы ему в горло вцепилась, не отступила бы, пока не скажет! А ты… Эх, мямля!
Сапалы уже не рад был, что проговорился. Джовхар и в постели все не могла никак успокоиться. Вздыхала, ворочалась, бормотала что-то. Едва Сапалы уснул, она его растолкала:
— Открой глаза! Скорее открой!
— Ну что ты?
— Вот! Полюбуйся! — Джовхар помахала перед его носом листком бумаги.
Он потянулся за бумагой, но Джовхар, смеясь, спрятала ее за спину.
— Ступай умойся. Придешь, все объясню.
— Не могла до утра подождать? Пропала бы, что ли, твоя бумага?.. Эх-ха-а… — зевнул Сапалы и, бурча что-то под нос, удалился из комнаты.
Он прошел на цыпочках мимо детской и вышел во двор. Светало. Но город еще спал. Лишь со стороны аэропорта доносился гул моторов.
"И кто меня за язык тянул? Теперь и ночью не будет покоя, не даст спать. А в эту нору самый сладкий сон. Замучила меня эта женщина!.."
Пустив из колонки шумную струю, он сделал вид, что умывается. Затем, покряхтывая, поспешил в дом, чтобы поскорее узнать, что это у Джовхар за бумага, будь она неладна. А потом, может, удастся еще немного подремать.
Джовхар уже надела длинный шелковый халат и сидела за столом. Она сосредоточенно чертила что-то карандашом на листке бумаги.
— Знаешь, что я подумала, Сапа-джан? Вот взгляни-ка. Ах, моя золотая головушка, мм-а… — чмокнула она Сапалы в макушку. — Смотри! Это Кервон-Гыран, так? Дорогу туда ты знаешь. Допустим, уже прибыл. Отсюда идешь на север. Идешь ровно три часа. Прошел? Та-ак, делаешь пометку: допустим, воткнешь в песок палку, да подлиннее, чтоб издалека увидеть. И отсюда ступай себе, глядя под ноги, но так, чтобы Кервен-Гыран все время оставался слева. И будешь так идти по кругу, пока на кувшин не наткнешься.
Джовхар пальцем выписывала на бумаге спирали, выжидательно глядя на мужа сквозь полусомкнутые ресницы.
— Прямо как у Стивенсона, — сострил он.
— А ты не смейся и глупостей не болтай, — нахмурила брови Джовхар. — Это единственная возможность.
— Не сердись, я не смеюсь. Ты права, дорогая, как всегда.
Придя на работу ровно в девять, сотрудники института обязаны расписываться в специальной книге. И уходя в шесть, тоже оставляют соответствующую запись. Если же утром ты напишешь, что находишься в библиотеке, тебя никто искать не станет. Расписывайся — и шагай себе по своим делам. Главное, не нарушай распорядка, и ни у кого к тебе не будет претензий. Кроме того, в середине недели тебе положен так называемый "библиотечный" день. И это помимо выходных. И именно в середине недели ты самый свободный человек на свете. Про то, что ты не работаешь в субботу и воскресенье, жена знает. Зато про "библиотечные" дни она не догадывается. Эти дни Арслан Агаевич любил проводить за городом, в старой полутемной хижине, неподалеку от прохладного канала. С красавицей Гулька-мар… Эх, какие это были дни!.. Увы, Гулькамар уехала.
И теперь в свои "библиотечные" дни Арслан Агаевич буквально не находил себе места. Ни отдыха, ни работы никакой, все валится из рук. Тоска.
У входа в академию Арслан Агаевич встретил Сапалы. Поздоровались. Пройтись предложил ему, поговорить хотел, душу изболевшуюся открыть. А он:
— Спешу, Арслан Агаевич, извините. Заявление вот подписали, ухожу в отпуск. А вы не болеете? Что-то вид у вас усталый.
— А ты хотел, чтобы я зацвел, когда устраивал мне такую жизнь? Один прекрасный сарай был у нас, и тот ты разрушил, желая превратить его во дворец! А пери мою отнял у меня твой брат, паршивец, — упрекнул Арслан Агаевич, посмеиваясь и вроде бы шутя.
Но Сапалы не глуп, смекнул, что тут не до шуток вовсе. Скоренько распрощался и побежал к подкатившему троллейбусу.
А Арслан Агаевич, заложив руки за спину, неспешно зашагал по тротуару. Проходя мимо кафе, решил зайти, побаловать себя бокалом шампанского. С Гулькамар они всегда пили шампанское. Она любила полусладкое…
Что она у него из головы все никак не выходит? Ночами не спит, о ней думает. Днем — тоже о ней. Неужели весь смысл жизни заключается в этой женщине? Будто мир без нее опустел. Так она и будет вечно у него перед глазами? Да нет, это временно. Пройдут недели, месяцы — и сердце поостынет. А сейчас горит, будто в огне.
"Сам виноват, сам. Привык к ней. Чересчур привык. А не надо было так привязываться. Она ведь предупреждала. Говорила, что не может связь их длиться бесконечно… Или я должен был что-то предпринять, чтобы не потерять ее? Но что? Что предпримешь, когда дома сидит мать моих детей? Жена. И неплохая вроде. Претензий к ней никаких. Живем ничуть не хуже других. Шестерых детей нажили. А теперь что — ни с того ни с чего расходиться? Что я на суде сказал бы? "Наконец встретил настоящую любовь"? А люди обо мне что подумали бы? "Дожил до седых волос, стал ученым и свихнулся, бедняга!" Вот что сказали бы люди…"
В кафе, спрятанном в тени густых деревьев, было прохладно. Арслан Агаевич сел за отдельный столик, заказал бокал шампанского. Они иногда бывали тут с Гулькамар. Ели мороженое, пили вино… Да что он все о ней да о ней! Будто больше думать не о чем. Не сошелся же на ней свет клином, в конце концов! Ну, пусть ушла, пусть теперь в объятиях другого. Не она первая, не она последняя… "Только одного понять не могу: что она нашла в том неотесанном мужлане, который ничего в жизни-то и не видел, кроме бар ханов да баранов? А разговаривает-то как! Словно с верблюда слетел и, головой ударившись, язык прикусил. Вида человеческого не имеет. Гм… а может, есть в нем что-то такое, что женщина ценит выше внешнего лоска? Может, ей, женщине, свойственно разглядеть в нас, мужчинах, то, чего мы сами не видим?.."
Арслан Агаевич маленькими глотками отхлебывал холодное вино, от которого слегка пощипывало язык, и настроение у него улучшилось. Расстраиваться не пристало. Радоваться надо, а не горевать. Радоваться, что легко отделался. Как говорят старые люди: хорошо, когда игрок признает свой проигрыш.
О прошлом следует забыть еще и потому, что Гулькамар стала теперь как бы родственницей Сапалы. Выходит, и его, Арслана Агаевича, родственницей. Ха-ха!.. Вот ото да!.. Нет, в дальнейшем лучше при Сапалы не вспоминать про Гулькамар. Неприлично.
Арслан Агаевич глубоко вздохнул, заерзав на стуле, поманил рукой официанта и попросил еще шампанского. Полусладкого, какое любила Гулькамар.
Из академии Сапалы направился прямехонько к Селиму. Попросил у него верблюда. Мол, на три-четыре дня, не более. Отправляется, дескать, в пустыню по своим научным делам. И в такую глухомань, где ни машине, ни мотоциклу не проехать.
Поколебавшись, Селим уступил. Конечно, дав при этом понять, что по нынешним временам и верблюжьего навоза никто бесплатно не дает.
Сапалы не раз уезжал в командировки. И в другие города его посылали, и в затерявшиеся среди песков аулы. Но еще никогда Джовхар так старательно не собирала мужа в дорогу. Вот уже несколько дней бедняжка крутилась-вертелась дома, по магазинам бегала. Жарила-шкварила, стирала. А возвратится с работы муж, она мотыльком вокруг порхала, пылинки с него сдувала, и голос ее звучал сладко — звучнее самой нежной флейты. Ей всячески хотелось угодить мужу и сделать одновременно вид, что удручена разлукой, хотя и расстаются они совсем ненадолго. И только глаза выдавали ее радость. Ну какая женщина, скажите, не станет радоваться, отправляя мужа за… Тьфу, тьфу, тьфу!.. Лучше не думать про это. Пусть аллах, если он есть на свете, пошлет ему удачу.
Однажды с сумкой, полной продуктов, она возвращалась с рынка. Плечи ломило от тяжести. Пот катился градом. Когда собиралась перейти улицу, прямо перед ней, едва не задев, проехала черная "Волга" с розовыми занавесочками и двумя нулями в номере. Расфуфыренная особа, сидевшая на заднем сиденье, насмешливо усмехнулась, взглянув на Джовхар. "Ах ты, сволочь, чего улыбаешься? Ну сколько еще дней ты будешь так блаженствовать? Как только слетит твой муж со своего кресла, так и тебе не видать этого сиденья! Я-то знаю…" И уже до самого дома Джовхар не могла успокоиться. "Есть же бабенки, которым в жизни повезло. Живут за спинами мужей — как сыр в масле катаются. Пустышки! Гроша ломаного не стоят, а мнят из себя шахинь. Тьфу, провалиться вам!.."
Едва муж сел к столу, она поставила перед ним пельмени с куриным бульоном, проворковала:
— Поди, проголодался… Ешь, мой дорогой, ешь, милый…
"Была б ты всегда такой", — вздохнул Сапалы.
Джовхар пошла на кухню, чтобы принести мясо, для себя. Пока она отсутствовала, Сапалы достал из бара две рюмки и налил коньяк.
— В честь чего это? — улыбнулась Джовхар.
— Чтобы отпуск мне провести на высоте.
Джовхар взяла рюмку двумя пальчиками:
— И пусть поскорее строится наш дом, чтобы поудачнее продать его. Ты перед отъездом посерьезнев поговорил бы со строителями — пусть они не ленятся в твое отсутствие. И путь не дерут с нас три шкуры — ведь стройматериал достают бесплатно. Тащат со стройки, а потом составляют акт и списывают. Может, за дураков нас считают и думают, мы не знаем? Скажи им, что мы все знаем. Пусть не подсчитывают все по базарной цене…
— Ладно, давай выпьем. Когда провозглашаешь тост, старайся говорить покороче, чтобы сидящим не наскучило, — перебил ее Сапалы и, опрокинув в рот рюмку, сморщился. — Уф-ф…
— Отпей скорее бульону.
— Горячий же…
— Тогда вот салатик холодный.
Джовхар придвинула вазу с мелко нарезанными помидорами и огурцами, присыпанными сверху укропом, зеленым луком.