, а Пумс уехал в курорт Альтхейде[492] лечиться от астмы – надо же иногда смазать машину. Рейнхольд слегка попивает, ежедневно по несколько рюмочек шнапса, наслаждается человек, привыкает к вину, надо же хоть что-нибудь иметь от жизни, и кажется себе ужасным дураком, что так долго существовал без этого и пил только кофе и лимонад, какая ж это жизнь. У этого Рейнхольда есть пара тысчонок, о чем никто и не догадывается. Ему хотелось бы на эти деньги что-нибудь предпринять, но он еще не знает, что именно. Только не обзаводиться собственной дачкой, как другие. Чтоб не терять времени, он подцепил себе шикарную женщину, которая знавала когда-то лучшие дни, и отделывает ей шикарнейшую квартирку на Нюрнбергерштрассе, туда он и сам может укрыться, если ему вздумается разыгрывать из себя важного барина или если, например, в воздухе запахнет неприятностью. Таким образом, все прекрасно и гладко, у него есть княжеская квартира в лучшей части города, и помимо того – старая конура с какой-нибудь бабенкой, сменяющейся каждые две-три недели, от этого балагана парень никак не может отказаться.
В конце мая несколько ребят из Пумсовой шайки встречаются в Берлине и чешут языки по поводу Франца Биберкопфа. Из-за него, говорят, был крупный разговор в союзе. Этот Герберт Вишов агитирует против Пумсовых ребят, выставляет их подлецами и мерзавцами, уверяет, будто Биберкопф вовсе не хотел принимать участия в деле, будто его заставили насильно, а потом взяли да выбросили из автомобиля. На это Вишову ответили, что Биберкопф собирался выдать товарищей, что о насилии не может быть и речи, потому что его никто пальцем не тронул, но потом действительно ничего другого не оставалось. И вот люди сидят и качают головами, портить отношения с союзом никому не хочется, потому что тогда у вас руки связаны и вы моментально оказываетесь выброшенными на улицу. Наконец додумались: надо проявить добрую волю, надо произвести сбор в пользу Франца, потому что, в конце концов, он выказал себя порядочным человеком, надо предоставить ему отдых в каком-нибудь санатории и возместить расходы за лечение в больнице. Нечего скупиться.
Но Рейнхольд остается при своем: этого субъекта, говорит он, надо совершенно устранить. Остальные не против такого предложения, даже совсем не против; но не так-то легко найти исполнителя, и, в конце концов, можно и пощадить этого несчастного калеку с одной рукой. А затеешь с ним дело, так оно еще неизвестно, что будет, потому что этому типу определенно везет. Ну, словом, ребята раскошеливаются в складчину на несколько сотенных, только Рейнхольд не дает ни пфеннига, и поручают одному из своих отнести деньги Биберкопфу, но лишь когда Герберта Вишова нет дома.
Франц сидит у себя и мирно читает Моргенпост[493], а затем Грюне пост[494], которая нравится ему больше всех, потому что в ней нет никакой политики. Он изучает номер этой газеты от 27 ноября 27 года, ишь, какое старье дорождественское, это, значит, когда у Франца была еще полька Лина, что-то она теперь поделывает? В газете пишут о новом зяте бывшего кайзера[495], новобрачной шестьдесят один год, мальчишке – 27, вот-то будет ей это денег стоить, потому что принцем он все равно не станет. Пуленепробиваемые щиты[496] для агентов полиции, ну, в это мы уже давно больше не верим.
Вдруг из кухни доносится, как Ева с кем-то спорит, что такое, голос как будто знакомый. Она кого-то не хочет пустить, надо самому посмотреть. Франц, держа в руке газету, открывает дверь. Оказывается, там Шрейбер, который тоже состоял в шайке Пумса.
Ну, в чем дело? Ева кричит из кухни: «Франц, ведь он пришел только потому, что знает, что Герберта нет дома». – «Что тебе, Шрейбер, надо, ты ко мне, что тебе надо?» – «Да я Еве уже говорил, только она меня не впускает. Почему? Разве ты тут в плену?» – «Нет, не в плену». Ева: «Вы же только боитесь, что он вас выдаст. Не впускай его, Франц». Франц: «Стало быть, что тебе надо, Шрейбер? Зайди и ты ко мне, Ева, и пускай он выкладывает как есть».
Вот они сидят в Францевой комнате. Газета лежит на столе, происходит бракосочетание нового зятя экс-кайзера, два шафера держат сзади над его головой венец. Охота на львов, охота на зайцев, истина восторжествует. «А что вы хотите дать мне деньги? Я же вовсе не помогал вам». – «Ну как? Ты же стоял на стреме». – «Нет, Шрейбер, я не стоял на стреме, я и понятия не имел, вы меня оставили у ворот, а я и не знал, что мне там делать». Вот радость-то, что я ушел от этой компании, что я не стою больше на этом темном дворе, я даже готов приплатить за то, что на нем больше не стою. «Да нет, это же чушь! А бояться вам меня нечего, я в жизни еще никого не выдал». Ева грозит Шрейберу кулаком. Пусть помнит, что есть еще другие, которые глядят в оба. И как это он рискнул подняться к ним? Будь тут Герберт, он бы едва ли ноги уволок.
И вдруг происходит нечто ужасное. Ева заметила, как Шрейбер сунул руку в карман. Он-то хотел достать деньги и соблазнить Франца видом крупных банкнот. Но Ева не поняла его движения. Она думает, что Шрейбер полез в карман за револьвером и сейчас запалит в Франца, чтобы тот ничего уж не мог больше сказать, словом – что Шрейберу поручено вывести Франца в расход. И вот она срывается со стула, белая как полотно, со страшно искаженным лицом, пронзительно визжит, не переводя духу, падает, снова подымается[497]. Франц вскакивает, Шрейбер вскакивает, что случилось, что с ней такое? А она бежит, скорей вокруг стола к Францу, что ей делать, что ей делать, тот сейчас выстрелит, и – конец, смерть, светопреставленье, я не хочу умирать, не надо в голову, ой, все кончено.
Она останавливается, бежит, падает, стоит перед Францем мертвенно-бледная, трясется всем телом, вопит: «Спрячься за шкаф, убивают, помогите, спасите». Орет, от ужаса широко, как плошки, раскрыв глаза, «на помощь». Обоих мужчин мороз подирает по коже. Франц не знает, что случилось, он только видит то движение, что же будет дальше, ага – теперь он понимает: Шрейбер держит правую руку в кармане брюк. И Франца начинает шатать. Совсем как на дворе, когда его заставили стремить, вот оно, все сызнова. Но он не хочет, уверяю вас, он не хочет, он не хочет, чтоб его бросили под автомобиль! Из груди его вырывается стон. Франц отстраняет от себя Еву. На полу лежит газета, болгарин, жениться на принцессе[498]. Ну-ка, надо прежде всего заполучить в руки стул. Франц громко стонет. Так как он глядит только на Шрейбера, а не на стул, то он стул опрокидывает. Ну-ка, возьмем в руки стул и двинемся вон на того человека. Ну-ка, как это было? В автомобиле в Магдебург, трезвон у дверей клиники, а Ева все еще кричит. В чем дело? Мы-то уж как-нибудь спасемся, пробьемся вперед, выберемся из этой катавасии. И Франц наклоняется за стулом. Тогда перепуганный Шрейбер мгновенно за дверь, это ж черт знает что такое, ведь тут все с ума спятили! В коридоре открываются двери.
В кабачке тоже услышали крики и грохот. Двое мужчин тотчас бросились наверх. На лестнице они встречают бегущего сломя голову Шрейбера. Тот, однако, не теряется, машет руками, кричит: скорее врача, с человеком удар. И – был таков, вот пес!
А наверху Франц без чувств лежит на полу подле стула. Ева сидит на корточках в сторонке между окном и шкафом и визжит, точно ей явилось привидение. Франца осторожно укладывают в постель. Хозяйка уж знает, что с Евой такие припадки бывают, и льет ей на голову холодную воду. И тогда Ева тихонько шепчет: «Мне бы булочку!» – «Ишь, булочки ей захотелось», – мужчины смеются. А хозяйка приподымает ее за плечи, сажает на стул и говорит: «Это она уж всегда так, когда у нее бывают припадки. Но только это не удар. Просто – нервы и вечные хлопоты с больным. Он, видно, у нее грохнулся. А почему он встает? Все ему чего-то надо вставать, а она волнуется». – «Так почему же на лестнице человек кричал, будто с ней удар». – «Да кто кричал-то?» – «Ну, тот, кто нам только что на лестнице встретился». – «Нет, это недоразумение. Я же знаю мою Еву уж пять лет. У нее мать совсем такая же. Как начнет голосить, то только водой и остановишь».
Когда Герберт вечером приходит домой, он дает Еве револьвер, на всякий случай, и не надо ждать, пока начнет стрелять другой, потому что тогда уж будет поздно. Сам он тотчас же отправляется искать Шрейбера, но того, конечно, нигде не найти. Пумсовы ребята все разъехались на каникулы, да никому и неохота впутываться в это дело. Шрейбера, разумеется, и след простыл. Деньги, которые были собраны для Франца, он прикарманил и уехал к себе в Ораниенбург. А Рейнхольду наврал, что Биберкопф от денег отказался, но с Евой удалось столковаться и деньги переданы ей, а она уж все устроит. Чего ж вам еще?
Несмотря на все это, в Берлине наступил июнь месяц. Погода остается теплой и дождливой. На свете происходят разного рода события[499]. Дирижабль Италия с генералом Нобиле потерпел аварию, упал на землю и посылает радиотелеграммы с того места, где лежит, а именно – к северо-востоку от Шпицбергена, куда очень трудно добраться[500]. Зато одному летчику посчастливилось перелететь на аэроплане, без посадки, из Сан-Франциско в Австралию в семьдесят семь часов и благополучно приземлиться[501]. Далее, король испанский все препирается со своим диктатором Примо де Риверой[502], будем, впрочем, надеяться, что дело у них наконец наладится. Приятно поражает состоявшаяся чуть ли не с первого взгляда баденско-шведская помолвка