Но Соней она зовется у него только один день, а затем он просит пощады, терпеть не может он эти иностранные имена. А раз она из Бернау, то она может называться и как-нибудь иначе. У него, говорит он, было уже много подружек, это она может себе представить, но еще не было ни одной, которую звали бы Марией[532]. А такую ему бы очень хотелось иметь. И с тех пор он называет ее своей Мици[533], Мицекен.
И вот немного погодя – этак во второй половине июля – у Франца случается с ней хорошенькая история. Но не то чтоб у нее вдруг родился ребенок или чтоб она оказалась больной. Нет, это нечто совсем другое, что пробирает Франца до мозга костей, но, в общем, не представляет ничего страшного. В те дни Штреземан собирается поехать в Париж[534], а может быть, и не собирается, в Веймаре обваливается потолок в здании телеграфа[535], а какой-то безработный едет следом за своей невестой, укатившей с другим в Грац, убивает обоих из револьвера, а затем пускает и себе пулю в лоб[536]. Что ж, такие дела бывают при всякой погоде, к ним следует отнести и гибель от неизвестной причины всей рыбы в Белом Эльстере[537]. Когда читаешь что-нибудь в таком роде, то поражаешься; но произойди то же самое на ваших глазах, оно не покажется таким грандиозным, собственно говоря, такие дела случаются в каждом доме.
Франц частенько стоит перед ломбардом на Альте-Шенгаузерштрассе[538], беседует в буфете при ломбарде с тем или иным из своих случайных знакомых, изучает в газетах объявления о покупках и продажах, а в обед встречается с Мици. И вдруг он обращает внимание, что Мици приходит к Ашингеру на Алексе, где они постоянно обедают, такой разгоряченной. Она говорит, что проспала и потому очень спешила, но – что-то тут не так. Потом-то он об этом забывает, потому что девчонка с ним так нежна и ласкова, что вы даже не поверите, а в комнате все так чисто и аккуратно, в цветах, тряпочках, ленточках, как у маленькой девочки. И всегда-то комната хорошо проветрена и опрыскана лавандовой водой, так что сердце радуется, когда возвращаешься по вечерам вместе домой. В постели Мици мягка как пух и постоянно так спокойна и нежна и счастлива, как и в первый раз. И всегда она чуть-чуть серьезна, и он никак не может ее раскусить – думает ли она о чем-нибудь, когда сидит вот так и ничего не делает, и о чем она думает? А когда он, бывало, ее спросит, она только рассмеется и скажет, что ни о чем не думает и что нельзя же целый день о чем-нибудь думать. С этим он согласен.
На дверях их квартиры висит ящик для писем на имя Франца, на липовую фамилию Реккер, которую он всегда указывает для объявлений и корреспонденции. И вот как-то раз Мици рассказывает ему, что она утром ясно слышала, как почтальон что-то бросил в этот ящик, но когда она вышла, то там ничего не оказалось. Франц крайне удивлен и спрашивает, что бы это могло означать. Тогда Мици высказывает предположение, что кто-нибудь выудил письмо из ящика, вероятно – соседи с той же площадки, они всегда подглядывают в глазок, заметили, должно быть, когда приходил письмоносец, и вытащили письмо. У Франца кровь приливает к голове от гнева. Что это такое, уж не шпионят ли за мной? Вечером он отправляется к соседям, стучится, ему открывает какая-то женщина и сразу же говорит, что позовет мужа. Муж – старик, лет 60, а жена молодая, лет 30, не больше. Ну, Франц его и спрашивает, не попало ли к ним по ошибке его письмо. Муж глядит на жену. «Подавали письмо? Я-то только сейчас домой пришел». – «Нет, мне никто не приносил». – «В котором часу это было, Мици?» – «Около одиннадцати, почтальон всегда приходит около одиннадцати». – «Да, – говорит соседка, – он приходит около одиннадцати. Но ваша барышня всегда сама принимает от него почту, когда что бывает, и он всегда звонит». – «Откуда вы это так хорошо знаете? Я только один раз встретила его на лестнице, и он передал мне тогда письмо, а я его тоже опустила в ящик». – «Этого я уж не знаю, опустили ли вы его в ящик или нет. Я только видела, что он вам передал письмо. Ну а мы-то тут при чем?» – «Значит, – говорит Франц – письма на мое имя тут нет? Моя фамилия Реккер. Сюда, значит, никакого письма не подавали?» – «Упаси бог, не будем же мы принимать письма, которые для других людей. Ящика для писем у нас не имеется, сами видите, да и почтальон к нам почти не приходит». Франц угрюмо удаляется с Мици, приподымает шляпу. «Извините за вторжение, спокойной ночи». – «Спокойной ночи, спокойной ночи».
Франц и Мици потом еще долго толкуют об этом деле. Франц сомневается, не следят ли за ним соседи. Надо будет посоветоваться с Гербертом и Евой. Он строго-настрого наказывает Мици сказать почтальону, чтоб каждый раз звонил. «Да я и то уж говорила, Францекен, но иной раз приходит новый, заместитель».
А когда несколько дней спустя Франц неожиданно возвращается домой в обеденное время, Мици уж ушла к Ашингеру, он узнаёт разгадку, нечто совершенно новое, то самое, что пробирает его до мозга костей, впрочем, очень больно ему все-таки не было. Входит он в свою комнату, она, конечно, пуста, прибрана, и видит: на столе – ящик дорогих сигар, с запиской от Мици: «Францекену», и две бутылки аллаша[539]. Франц блаженствует, думает, как эта девочка бережно обращается с деньгами, на такой следовало бы жениться, и что вы скажете, канарейку она ему тоже купила, словно сегодня день его рождения, ну погоди, мышонок мой милый, я тебе тоже. И ищет у себя по карманам деньги, вдруг – звонок, ага, это почтальон, только что-то он сегодня поздно, ведь уж 12 часов, ну, пойду сам ему скажу.
Франц выходит в коридор, открывает дверь, прислушивается – нет никакого почтальона. Ждет, но тот не появляется, ладно, застрял где-нибудь. Франц вынимает из ящика письмо и идет с ним в комнату. В открытый конверт вложено закрытое письмо, и при нем записка, написанная явно измененным почерком: «Доставлено по ошибке», и неразборчивая подпись. Значит, письмо все-таки побывало у соседей, за кем это они шпионят? Письмо адресовано «Соне Парзунке, у господина Франца Реккера». Странно, от кого это она получает письма, из Берлина, несомненно от мужчины. И действительно, кто-то пишет ей: «Сокровище мое, любимая, почему ты так долго не отвечаешь?» Франц не в силах читать дальше, садится – а вон лежат сигары, стоит клетка с канарейкой.
Наконец Франц, белый как полотно, уходит, но идет не к Ашингеру, а к Герберту и показывает ему письмо. Тот начинает о чем-то шептаться в соседней комнате с Евой. И вот уже входит Ева, дарит Герберту на прощанье поцелуй и выставляет его за дверь, а затем бросается Францу на шею: «Францекен, а я получу поцелуй?» Тот таращит на нее глаза. «Да оставь ты меня». – «Францекен, один только поцелуй. Мы же с тобой старые друзья». – «Что с тобой сделалось, Ева, веди себя прилично, что подумает Герберт?» – «Я ж его выпроводила. Вот, гляди – нет его». Она ведет его в соседнюю комнату, в самом деле Герберта нет, ну и пускай. Ева закрывает дверь: «Теперь ты можешь поцеловать меня. Один разок». И обвивается вокруг него, и в один миг вся охвачена страстным желанием.
«Ева, Ева, – задыхается Франц, – да ты с ума сошла, что тебе от меня нужно?» А она не помнит себя, и он не может с ней справиться, он поражен, отталкивает ее. Но вдруг в нем что-то переключается. Он не знает, что случилось с Евой, в них обоих – ярость и дикий порыв. Со следами укусов на руках и шее лежат они потом, она – навзничь, поперек его груди.
«Послушай, Герберта в самом деле нет дома?» – бубнит Франц. «Неужели ты не веришь?» – «Ведь это же свинство с моей стороны по отношению к другу». – «Ах, ты такой чудный, я так влюблена в тебя, Франц». – «У тебя теперь вся шея будет в синяках». – «Кажется, я могла бы тебя съесть, так я тебя люблю. А когда ты пришел с письмом, я чуть-чуть не бросилась тебе на шею при Герберте». – «Но, Ева, что он скажет, когда увидит следы, ведь все это пойдет у тебя синими и зелеными пятнами». – «Он даже и не заметит. А потом я пойду к своему биржевику и скажу, что это от него». – «Вот это хорошо, Ева, тогда ты моя хорошая Ева. Потому что я терпеть не могу такого свинства. Ну а что скажет твой биржевик, когда увидит тебя в таком состоянии». – «А что скажет тетя, а что скажет бабушка? Какой ты трусишка, Франц, стыдись».
Потом Ева легла поудобнее, обхватила Франца за голову, неистово расцеловала его, прильнула пылающими щеками к его культяпке. Наконец берет у него письмо, одевается, надевает шляпу: «Ну, теперь я ухожу, знаешь, я вот что сделаю: пойду к Ашингеру и переговорю с Мици». – «Ах, нет, Ева, зачем?» – «Потому что я так хочу. А ты оставайся пока здесь. Я скоро вернусь. Дай ты мне сделать по-моему. Неужели ж я не могу позаботиться о такой молоденькой девчонке, такой неопытной, да еще тут, в Берлине? Так что, Франц». И принимается снова его целовать и чуть-чуть снова не воспламеняется, но затем берет себя в руки и убегает. Франц ничего не понимает.
Это было в половине второго; а в половине третьего она уже приходит обратно, серьезная, спокойная, но довольная собою, помогает Францу, который тем временем вздремнул, одеться, освежает ему потное лицо одеколоном. Наконец садится на комод, закуривает папироску и начинает. «Итак, что касается Мици, то она страшно смеялась, Франц. Я, во всяком случае, не позволю сказать о ней ничего плохого». Франц поражен. «Да, Франц, это письмо мне ничего не доказывает. Она сидела еще у Ашингера и ждала тебя. Я показала ей письмо. Тогда она спросила, обрадовался ли ты наливке и канарейке». – «Конечно». – «Ну так слушай. Могу тебя уверить, что Мици и бровью не дрогнула. Она мне страшно понравилась. Хорошая девочка. Я тебе не какую-нибудь дрянь всучила». Франц мрачен, ему не терпится поскорее узнать, в чем же тут дело. Ева соскакивает с комода, хлопает его по коленке: «Францекен, ты дуся. Неужели ты не понимаешь? Ведь такой девчонке тоже хочется сделать что-нибудь для мужчины. Что ей с того, что ты целый день носишься, делаешь дела и тому подобное, а она только варит тебе кофе, убирает комнату, и больше ничего. Ей хочется тебе что-нибудь подарить, ей хочется иметь что-нибудь для тебя, чтоб ты был доволен. И ради этого она это и делает». – «Ради этого? И ты веришь таким басням? Ради этого она меня обманывает?» Тут Ева становится серьезной. «Об обмане не может быть и речи. Это она сразу так и заявила: об этом не может быть и речи. А если кто-то написал письмо, то это пустяки, Франц. Бывает, что человек влюбится, вот он и пишет. Это ж для тебя не новость, а?»