йное скопление публики. Много полиции. Франц поворачивается и медленно направляется в ту сторону.
На Александрплац находится полицейпрезидиум
Двадцать минут десятого. Во дворе полицейпрезидиума стоят несколько человек и разговаривают. Рассказывают друг другу анекдоты и переминаются с ноги на ногу. Подходит молодой комиссар, здоровается. «Ведь уже десятый час, господин Пильц, вы не забыли напомнить, что нам нужна машина ровно в девять?» – «Сейчас звонят по телефону в Александровскую казарму; машину мы заказали еще вчера днем». Подходит третий. «Оттуда отвечают, что машина была послана без пяти девять, но что-то перепутали, и она пошла в другое место, сию минуту высылают другую». – «Хорошенькое дело – „перепутали“, а мы тут стой, дожидайся». – «Я спрашиваю, где же машина, а он говорит: а кто у телефона, я говорю: секретарь Пильц, а он говорит: поручик такой-то. Тогда я ему говорю: так что, господин поручик, по распоряжению господина комиссара мне приказано справиться, потому что мы вчера заказали транспортному отделу подать машину для облавы в девять часов, заявка была дана в письменной форме, и мне приказано просить о подтверждении, поступила ли к вам наша письменная заявка. Вот бы вы послушали, как он сейчас же переменил тон и стал рассыпаться в любезностях, этот господин поручик, ну конечно, говорит, все в порядке, машина уже послана, но в пути случилась маленькая задержка и так далее».
Наконец грузовики прибывают. На один садятся мужчины и женщины, агенты уголовного розыска, комиссары и агенты-женщины. Это та самая машина, на которой некоторое время спустя привезут сюда среди 50 арестованных также и Франца Биберкопфа, ангелы уже покинули его, взгляд его будет не тот, с которым он вышел из закусочной, но ангелы запляшут, уважаемые читатели и читательницы, верующие ли вы или неверующие, но это так будет.
Грузовик с мужчинами и женщинами в штатском уже в пути, это не боевая колесница, но все же орудие борьбы и правосудия, люди сидят на скамьях, и грузовик катится через Александрплац среди безобидных такси и автомобилей торговых фирм, люди на этой машине выглядят довольно миролюбиво, ведь это ж не настоящая война, объявления войны не было, просто едут по долгу службы, кто спокойно покуривает трубку, кто – сигару, дамы переговариваются, спрашивают, кто вон тот господин впереди, не газетчик ли, значит завтра все будет сообщено в газетах. Итак, они преспокойно едут вверх по Ландсбергерштрассе, едут, так сказать, задворками к своей цели, потому что иначе все эти заведения слишком рано узнали бы, что им предстоит. А прохожие на улице видят грузовик, глядят ему вслед, но недолго, плохая это штука, плохие с ней шутки, вот – промчался, стало быть, полиция хочет устроить облаву на преступников, ужас, что такие вещи еще бывают на свете, надо торопиться в кино.
На Рюккерштрассе грузовик останавливается, все высаживаются и продолжают путь пешком. Маленькая улица безлюдна, отряд идет по тротуару, а вот и бар![709]
Занимают выход, оставляют караульного у двери, караульного по ту сторону улицы, остальные вваливаются в бар. Добрый вечер! Кельнер ухмыляется, знаем, мол, не впервой. Что прикажете подать? В другой раз, времени нет, получите со всех деньги; облава; пожалуйте все в сыскное. Смех, протесты, видали? Ну, ну, не задавайтесь, ругань, истерический хохот. Да вы не расстраивайтесь. Но у меня же есть документы. Тем лучше для вас, значит через полчаса вы будете свободны. А что мне с того, мне на работу надо. Брось, Отто, стоит ли волноваться? Бесплатный осмотр полицейпрезидиума при вечернем освещении. Поживей пошевеливайся, публика. Грузовик набит до отказа, кто-то запевает модный фокстрот: Ах, кто ж это сыр на вокзал покатил, ведь это же наглость, кто так подшутил?[710]
Машина отъезжает, все подхватывают: Ах, кто ж это сыр на вокзал покатил?
Что ж, дело идет как по маслу. А мы с вами – пешком. Какой-то элегантный господин пересекает улицу, кланяется, это начальник отделения, здравствуйте, господин комиссар! Они заходят вдвоем в подъезд ближайшего дома, остальные разделяются, кто куда, сбор – на углу Пренцлауер- и Мюнцштрассе.
Заведение на Александрштрассе битком набито, пятница, кто получил зарплату, идет спрыснуть ее, музыка, громкоговоритель, «быки» проталкиваются мимо стойки, молодой комиссар говорит с каким-то господином, оркестр перестает играть: облава, сыскная полиция, все в полицейпрезидиум. Посетители сидят за столиками, смеются, не трогаются с места, болтают, кельнер продолжает подавать. В коридоре плачет и кричит взятая вместе с двумя другими девица: Я же там выписалась, а здесь меня еще не успели прописать, ну так что ж, переночуешь ночь, только и всего, не пойду, не пойду, не смейте меня хватать, от этого еще никому не поздоровилось. Отпустите меня, пожалуйста, здесь я вас не могу отпустить, придем на место, тогда поговорим, ведь машина только что ушла, а почему вам дают так мало машин, пожалуйста, вы нас не учите, сами знаем. Кельнер, бутылку шампанского – ноги помыть. Слушайте, мне же надо на работу, я работаю здесь рядом, у Лау, кто же мне за прогул заплатит, ничего не поделаешь, отпустить вас никак не могу, да я ж вам говорю, мне на постройку надо, это же лишение свободы, все должны идти, все, кто здесь есть, да ты, брат, не расстраивайся, надо ж этим людям облавы устраивать, а то они уже и сами не знают, за что им жалованье платят.
Задержанных уводят небольшими партиями. Грузовики непрерывно снуют в полицейпрезидиум и обратно, «быки» похаживают туда-сюда, в дамской уборной крик и шум, одна из девиц лежит на полу, кавалер ее стоит рядом с нею. Как это мужчина попал в дамскую уборную? Сами видите, что с этой дамой сделалась истерика. «Быки» многозначительно улыбаются, спрашивают, есть ли у «кавалера» удостоверение личности? Нет? Так и надо было ожидать! Тогда потрудитесь остаться здесь, вместе с «дамой». Та продолжает кричать, однако имейте в виду, что, когда все разойдутся, она встанет как ни в чем не бывало. И эта парочка пустится танцевать танго. Кто-то грозится, что уложит кулаком всякого, кто только посмеет тронуть его. Бар уже почти опустел. Возле двери стоит человек, которого крепко держат за руки два шупо, орет: «Я был в Манчестере, в Лондоне, в Нью-Йорке, и ни в одном городе нет таких безобразий, ни в Манчестере, ни в Лондоне». Его выпроваживают на улицу. Вали, вали, не задерживайся, как поживаете, помаленечку, кланяйтесь вашей покойной собачке.
В четверть одиннадцатого, когда вся эта процедура уже приближалась к концу и только впереди, где ступеньки на эстраду, и сбоку, в углу, оставалось еще несколько занятых столиков, входит вдруг какой-то мужчина, хотя, собственно говоря, сюда давно уже никому не полагается входить. Шупо неумолимы и никого не впускают, хотя то и дело заглядывают в дверь девицы: ах, я же сговорилась, нет, фрейлейн, вам придется зайти еще раз часов в двенадцать, до тех пор ваш знакомый задержится у нас в полицейпрезидиуме. Но этот старый господин был при том, как отправляли последнюю партию, и видел, как шупо еще напоследок пустили в ход резиновые дубинки, потому что в грузовик хотело набиться больше народу, чем он мог поднять. Машина отъехала, у входа стало посвободнее, и этот человек спокойно прошел в дверь мимо обоих «быков», которые как раз глядели в другую сторону, потому что там уж опять кто-то насильно лез в бар и ругался с не пускавшими его полицейскими. В тот же момент из казармы подходит, под улюлюканье толпы на противоположной стороне улицы, новый отряд шупо, люди на ходу затягивают потуже пояса. Тем временем седой мужчина входит в заведение, требует у стойки бокал пива и подымается с ним по ступенькам, а в уборной все еще кричит та самая дамочка, и несколько человек за столиками смеются, болтают и делают вид, будто все это их совершенно не касается.
Этот человек садится за отдельный столик, прихлебывает пиво, оглядывается по сторонам. И вдруг его нога наталкивается на какой-то предмет на полу, около самой стены, он нагибается, шарит рукой, э, да это револьвер, верно, кто-нибудь бросил, что ж, недурно, теперь, значит, у меня целых два. На каждом пальце будет по душе, а если Боженька спросит почему, то можно ответить, еду в карете, как барин, чего не было на земле, то можно позволить себе на небесах. Вот устроили тут облаву, правильно, иначе и быть не может. Это значит, кто-нибудь из начальства в сыскном хорошо позавтракал, а потом и говорит, пора опять устроить большую облаву, чтоб было о чем писать в газетах. Потому что высшее начальство должно видеть, что мы не сидим без дела. Или, может быть, кому-нибудь хочется получить повышение по службе или прибавку, или его жене нужно меховое пальто, вот и мучают людей, да еще непременно в пятницу, когда бывает получка.
Седой мужчина остался в шляпе, правая рука у него засунута в карман, левая тоже, когда он не берется за бокал. Один из агентов, с кисточкой щетины на зеленой охотничьей шляпе, проходит по залу, подгоняет, всюду пустые столики, на полу папиросные коробки, газетная бумага, обертки от шоколада. Агент торопит оставшихся, сейчас повезут последнюю партию. Спрашивает старого господина: «Вы уже расплатились?» Тот глядит прямо перед собой, ворчит: «Я ведь только что пришел». – «Совершенно напрасно, но теперь вам придется прогуляться с нами». – «Это уж мое дело». Агент, плотный, широкоплечий мужчина, оглядывает его с головы до ног, это что за тип? Тоже, нашел время бузить. Агент молча поворачивается, спускается по ступенькам вниз и вдруг чувствует, как его пронзает сверкающий взгляд старика, ну и глаза ж у него, тут что-нибудь да не так. Агент подходит к двери, где стоят другие, шепчется с ними, и они всей гурьбой выходят вон. Несколько минут спустя дверь снова раскрывается. «Быки» возвращаются, кричат: «Ну-ка, все, кто тут есть, пожалуйте». – «В следующий раз вы и меня заберите с собой, – смеется кельнер. – Уж больно любопытно посмотреть, что у вас там за комедия происходит». – «Не беспокойтесь, через час у вас опять будет работы хоть отбавляй, там, у входа, есть уже такие, которые из первой партии, так и рвутся сюда».