Все это очень хорошие вещи, которые могут помочь человеку встать на ноги, даже если он немного слаб, лишь бы сердце было здоровое. Не останавливаться у двери. Ну что ж, Франц-Карл Биберкопф здоров, всем бы быть такими здоровыми, как он. Разве стоило бы рассказывать про человека такую длинную историю, если б он едва держался на ногах? Однажды, когда какой-то букинист стоял с товаром на улице в страшнейший дождь и громко проклинал свои плохие дела, к его тележке подошел поэт и писатель Цезарь Флайшлен, спокойно выслушал ругань, а затем, похлопав его по плечу, сказал: «Брось ругаться! Имей солнце в сердце своем!»[772] И, утешив его такими словами, скрылся из виду. Это послужило ему впоследствии поводом для его известной поэмы о солнце. Такое солнце, правда несколько иного характера, имеет в сердце своем и Биберкопф, а если добавить к этому рюмочку водки и изрядное количество мальц-экстракта[773], примешиваемого к супам, то немудрено, что его силы помаленьку восстанавливаются. Настоящим честь имею предложить вам долю в бочке превосходного белого вина марки Трабенер Вюрцгартен 1925 года по исключительно сходной цене 90 марок за пятьдесят бутылок, включая упаковку, без доставки, или по 1,60 марки за бутылку, без посуды и ящика, которые я принимаю обратно по цене накладной[774]. Диодил[775] – лучшее средство при артериосклерозе! У Биберкопфа нет артериосклероза, он чувствует лишь некоторую слабость, ведь он упорно постился в Бухе, чуть не умер от голода, и поэтому требуется время, чтобы человек опять вошел в тело. За этим ему нечего обращаться и к врачу-магнетизеру, куда его хочет направить Ева, потому что тот когда-то помог ей советом.
И вот когда Ева неделю спустя отправляется с Францем на могилу Мици, то ей есть чему удивляться, она замечает, как он поправился. Никаких слез; он только кладет на могилу букет тюльпанов и гладит рукою крест, и уже берет Еву под руку и уходит.
Потом сидит с ней напротив в кондитерской, ест в честь Мици миндальные пирожные, потому что та могла есть их без конца, они и в самом деле довольно вкусные, хотя и не так уж особенно. Ну вот мы и побывали у нашей крошки Мици, очень-то много по кладбищам ходить тоже нечего, только еще простудишься, пожалуй, можно будет опять прийти в будущем году, в день ее рождения. Знаешь, Ева, мне вовсе не нужно, поверь мне, бегать к Мици, она и так, без кладбища, всегда передо мною, и Рейнхольд тоже, да, Рейнхольда я тоже никогда не забуду, даже если б у меня выросла новая рука, не забуду. Потому что есть такие вещи, надо быть старой тряпкой, чтоб их забыть, а не человеком. Такие речи ведет Биберкопф с Евой и ест миндальные пирожные.
Было время, когда Ева хотела стать его подругой. Но теперь – теперь она сама больше не хочет. Сперва дело с Мици, а затем дом умалишенных – это уж слишком, как она к нему ни расположена. Да и ребенок, которого она от него ожидала, так и не появился на свет, у нее случился выкидыш, а как было бы хорошо, не суждено ей, значит[776], в конце концов, пожалуй, оно и к лучшему, в особенности раз нет Герберта, ну и ее покровителю в десять раз приятней, что у нее нет ребенка, потому что в конце концов этот добрейший человек догадался, что ребенок может быть и не его, что ж, обижаться на него за это нельзя.
И вот сидят они тихо и мирно друг подле друга, вспоминают былое и обсуждают будущее, и едят миндальные пирожные со взбитыми сливками.
В ногу – левой, правой, левой
Мы встречаемся с этим человеком еще на процессе Рейнхольда и жестянщика Маттера, также известного под именем Оскар Фишер, по обвинению их в убийстве Эмилии Парзунке из Бернау 1 сентября 1928 года в Фрейенвальде близ Берлина и в сокрытии следов этого преступления. Биберкопфу никакого обвинения не предъявлено. Однорукий человек возбуждает всеобщий интерес, огромная сенсация, убийство возлюбленной, любовная драма «на дне», после ее смерти он повредился в уме, его подозревали в соучастии, трагическая судьба.
На суде однорукий человек, который, как гласит заключение экспертов, теперь совершенно здоров и в состоянии подвергнуться допросу, показывает: убитая, он называет ее Мици, не состояла в любовной связи с Рейнхольдом. Рейнхольд и он, свидетель, были большими друзьями, но у Рейнхольда было страшное, неестественное влечение к женщинам, и вот так оно и случилось. Был ли Рейнхольд садистом, он не знает. Он предполагает, что Мици оказала Рейнхольду там, в Фрейенвальде, сопротивление, и тогда он в ярости это и совершил. Знаете ли вы что-либо о детстве подсудимого? Нет, в то время я с ним не был знаком. А подсудимый вам ничего о себе не рассказывал? Скажите, свидетель, вы не замечали, что подсудимый сильно пьет? М-да, тут дело обстоит так: сначала он ничего не пил, а под конец стал выпивать – сколько, свидетелю неизвестно, в начале их знакомства подсудимый не переносил ни глотка пива, пил только содовую воду, лимонад или кофе.
И больше из Биберкопфа не извлечь ни слова о Рейнхольде. Ни слова о потере руки, ни слова о их ссоре, о их борьбе, не надо было мне начинать, не надо было с ним связываться. Среди публики – Ева и несколько человек из Пумсовых ребят. Рейнхольд и Биберкопф в упор глядят друг на друга. Но не жалость чувствует одноручка к сидящему на скамье подсудимых между двумя конвойными человеку, которому грозит высшая мера, а какую-то странную привязанность. Был у меня товарищ, мне самый дорогой. Биберкопф не может оторвать от него глаз. Самое важное для него – глядеть и глядеть на него. Мир создан из сахара и дерьма, я могу спокойно, не мигая, смотреть на тебя. Я знаю, кто ты такой, я вижу тебя тут на скамье подсудимых, на воле я тебя, браток, увижу еще тысячу раз, но от этого мое сердце вовсе не превратится в камень.
Рейнхольд собирался было, если б на суде дело обернулось для него уж очень скверно, разоблачить всю Пумсову лавочку, он бы продал их всех до единого, если бы его стали топить, он приберегал этот козырь в особенности на тот случай, если бы Биберкопф, этот сукин сын, из-за которого вся каша и заварилась, начал чересчур задаваться перед судьями.
Но в публике сидят Пумсовы ребята, сидит Ева, сидят несколько человек агентов уголовного розыска, знаем их, «быков»-то. И Рейнхольд берет себя в руки, успокаивается, обдумывает положение. Без поддержки бывших товарищей никак не обойтись, придется же когда-нибудь выйти на волю, в тюрьме они и тем более нужны, а «быкам» доставлять такое удовольствие совершенно нет смысла. Кроме того, этот Биберкопф ведет себя на удивление прилично. Говорят, он сидел в Бухе. Смешно, как этот олух изменился, какой у него странный взгляд, как будто он не может вращать глазами, верно, заржавели они у него в Бухе, и говорит-то он теперь так медленно, словно у него до сих пор еще не все дома.
Биберкопф знает, что ничем не обязан Рейнхольду, когда тот ни слова не упоминает об их общих воровских делах.
Десять лет со строгой изоляцией дали Рейнхольду, убийство в запальчивости и раздражении, алкоголизм, неуравновешенный характер, беспризорное детство. Рейнхольд отказывается от кассации, принимает наказание.
При оглашении приговора кто-то вскрикивает в местах для публики, а затем начинает громко рыдать. Это Ева, слишком уж сильно нахлынули на нее воспоминания о Мици. Биберкопф оборачивается на скамье свидетелей, когда слышит этот крик. А затем грузно оседает мешком и закрывает рукою лицо. Есть жнец, Смертью зовется он, я вся твоя, такой прелестной пришла она к тебе, оберегала тебя, а ты, позор, стыд, кричи, позор, стыд.
Сразу же после процесса Биберкопфу предлагают место привратника на небольшом заводе. Он поступает на это место. О его дальнейшей жизни нам здесь нечего рассказывать.
Мы подошли к концу нашего повествования. Оно несколько затянулось, но оно должно было растягиваться и растягиваться, пока не достигло той высшей точки, того поворотного пункта, откуда только и пролился свет на все в целом.
Мы шли темной аллеей, в начале ее не горело ни одного фонаря, было только известно, что надо держаться такого-то и такого направления, дальше будет постепенно все светлее и светлее, вон там висит фонарь, и наконец под ним можно прочесть название улицы. Здесь процесс постепенного высветления протекал по-особому. Франц Биберкопф не шел по улице, как мы. Он бежал со всех ног по этой темной улице, он натыкался на деревья, и чем сильнее был его разбег, тем чаще натыкался он на деревья. Было и без того темно, а он, натыкаясь на деревья, еще в испуге жмурил глаза. И чем больше он натыкался, с тем большим ужасом жмурил глаза. С разбитой головой, едва не лишившись рассудка, он наконец все же добежал. Свалившись, он еще раз открыл глаза. И увидел, что фонарь ярко горит над самой его головой и можно прочесть на дощечке название.
В конце концов он служит привратником на небольшом заводе. Он не стоит больше одиноко на Александрплац. Есть люди по правую его сторону и по левую, и перед ним идут люди, и за ним тоже.
Много бед происходит оттого, что идешь один. Совсем иное дело, когда идешь гурьбой, надо привыкать слышать других, ибо то, что говорят другие, касается и тебя. Тут-то ты и замечаешь, кто ты такой и какие цели можешь себе поставить. Всюду вокруг идет бой, который непосредственно касается и тебя, приходится быть начеку: не успеешь оглянуться, как ты втянут.
Биберкопф служит привратником на заводе. Что же такое судьба? Когда я один, она сильнее меня. Если нас двое, то ей уже труднее быть сильнее меня. Когда нас десять – еще труднее. А когда нас тысяча или миллион – то совсем трудно.
Но оно и приятнее и лучше быть с другими. Так я и чувствую и знаю все вдвое лучше. Корабль не может стоять на месте без большого якоря, а человек не может существовать без большого количества других людей. Я буду теперь лучше разбираться в том, что правильно и что неправильно. Я уже раз попался, что поверил слову, и дорого заплатил за свою доверчивость, в другой раз такая штука с Биберкопфом не случится. Слова на