адо «охватить» и «рассмотреть» – в форме романа, пьесы или, на худой конец, в виде так называемых анкет, когда на страницах прессы знаменитости отвечают на вопросы.
Однако, словно одного этого способа приоткрыть завесу над своей частной жизнью недостаточно, знаменитости повадились к началу сезона через газеты и иллюстрированные журнальчики дарить читателям и почитателям свои «последние снимки», не замечая нежелательных смысловых вибраций, макабрическими нотками оттеняющих это внешне безобидное словосочетание. И тут уже ничуть не поможет бодрое топографическое уточнение «в новом жилище», оно не в силах противостоять грозному пророчеству, таящемуся в словах «последний снимок». Так что к восторгам, которые мне положено испытать при виде «нового жилища» актрисы Х.М., невольно примешивается страх, как бы она там, в этом своем новом жилище, не отдала Богу душу, и искреннее желание полагать, что публикуемый снимок вопреки смыслу написанного – все-таки по крайней мере предпоследний. Кстати, само жилище мне нравится. Хотя актриса каждый год его меняет, все равно – ведь это не только жилище, и даже не совсем ее, ведь даже я уже чувствую себя в нем как дома, столь часто с помощью прессы мне доводилось туда заглядывать. Я знаю его вдоль и поперек, а уж спальню, которую – поскольку она принадлежит к самым интимным, а значит, и самым часто репродуцируемым помещениям квартиры – изучил почти наизусть. Она-то как раз и расположена за пресловутыми кулисами, что существуют только в словоупотреблении, но не в жизни, и в известном смысле участвует во всех культурных событиях и премьерах, о которых мне уже доводилось писать, в качестве неотъемлемого к ним приложения. Впрочем, большинство событий, которыми ознаменовано начало берлинского сезона, сводится к разряду именно таких закулисных приложений. Эти вещи настолько срослись, что иной раз и не поймешь, где главное, а где закулисное. Можно даже сказать, что весь сезон состоит из закулисных пустяков, которые сами собой, возможно, из-за недостатка подлинно значимых событий, из периферии выдвигаются в центр. Вот и получается, что пощечина, которую влепит кому-нибудь Пискатор, ставится на одну доску с провалом, который переживает ныне «весь немецкий театр», а щелчок от удара хлыста, который кто-то кому-то еще только намеревался нанести, но так и не нанес, оказывается всеми услышан, ибо пропечатан в газетах. Не знаю, впрочем, для кого это сообщается, ибо все и так при сем присутствовали, и лишь мне, единственному, кого там не было, все было доложено изустно, не один раз и во всех подробностях. Но если бы все здесь не пытались расслышать и подслушать то, что и так уже доподлинно известно – тогда, вероятно, берлинский сезон вообще ничем не отличался бы от остальной берлинской жизни. Ибо знаменуют этот сезон не столько события, сколько сопровождающий их – да-да, шум…
Мюнхнер Нойесте Нахрихтен, 20.10.1929
Королева красоты
Вот и снова подошло время выбирать королеву красоты – как давно мы были лишены этого счастья! Газеты сообщают, что уже образован «выборный комитет». По аналогичным примерам мы хорошо знаем, как проходят подобные мероприятия: комитет изучает и отбирает присланные фотографии соискательниц, потом отбирает еще раз, потом еще, покуда не остается одна-единственная счастливица. Ее-то и провозглашают королевой красоты. Ее чествуют, интервьюируют и фотографируют снова, будто на прежних, присланных на конкурс фотографиях она выглядела еще не вполне королевой. Пронырливые журналисты жаждут разузнать всю подноготную о самой героине и ее семье, так что если даже она родом из глухой и несусветно далекой провинции, они все равно не преминут навестить ее отчий дом. Так уж повелось, что королева обычно происходит из среды людей скромных, но порядочных. В качестве отцов королевы особым предпочтением пользуются ремесленники, поскольку их честность почему-то подвергается сомнению в наименьшей степени. «Общественность» (постепенно, заметим в скобках, начинающая заменять у нас человечество), которую нисколько не волнует трудная доля «маленьких людей», с тем большим пылом готова растрогаться до слез при виде счастливой участи, которая иной раз выпадает их детям. Кстати, ремесленники способны растрогать нас хотя бы потому, что вымирают с той же стремительностью, с какой их дочери отчаливают в Голливуд. Ведь неспроста роскошная идея выбирать королев красоты пришла к нам именно оттуда (а вовсе не от древних, красивых обычаев разных народов и племен, как некоторые ошибочно полагают).
Шарлотта Рудольф. Танцовщица Мэри Вигман в «Летнем танце» из цикла «Качающийся ландшафт». После 1930 г.
Потому как главная цель тут вовсе не в том, чтобы отобрать определенное количество наиболее красивых особей женского пола, а в том, чтобы обеспечить массовое «пополнение» армии хорошеньких девушек, из рядов которой затем можно вербовать «див» для будущих фильмов. И нечему удивляться, что в наше время, когда о красоте и силе трубят столько, что человеческое достоинство поневоле отступает на задний план, колониальные народы Европы из кожи вон лезут, лишь бы продемонстрировать баям американского кино, какой отменный, породистый материал они способны поставлять. Женщинам же, которые лишь совсем недавно доказали миру свое право быть парламентариями, адвокатами, присяжными, время от времени почему-то представляется особенно важным вернуть к жизни стародавний обычай, согласно которому большинство из них в древности попросту выставлялась на торги на рынках. (Что вместо рабынь и невольниц их сегодня именуют королевами красоты – всего лишь дань изменившимся социальным условностям.) Таков еще один парадокс нашего мира, и без того кишащего противоречиями, которые он тщетно пытается скрыть, то и дело ссылаясь на «переходное состояние», в коем якобы пребывает.
Тем не менее даже в наши дни европейские нации, по крайней мере по различным политическим поводам, выказывают столь ревностное внимание к вопросам национального достоинства, что остается только изумляться единодушному энтузиазму, с каким по обыкновению выборы очередной королевы красоты освещаются газетами всех политических направлений. Как будто это всего лишь очередное «событие общественной жизни», а не симптом чудовищного варварства, когда любое, кем и как угодно организованное сборище швейников, модельеров и обозревателей светской хроники присваивает себе право, во-первых, судить и даже определять первенство в вопросах женской красоты, а во-вторых, выявлять те или иные «национальные типы» этой красоты и даже экспортировать их в Америку! После чего бедные избранницы в кадрах еженедельной кинохроники всех стран мира с жалкой улыбкой демонстрируют себя, «представляя», чтобы не сказать «посрамляя» свои народы.
А в огромном кабинете, обставленном с подчеркнутой – теперь это снова в моде – деловитостью, восседает директор, конечно же, «совместной», конечно же, «международной» американо-европейской кинокомпании, этакий король киноиндустрии, причем король самый взаправдашний, рядом с которым любая королева красоты просто пигалица, ноль без палочки, и, прищурив один глаз, другим лениво, но придирчиво изучает россыпь национальных «королев», услужливо разложенную перед ним из объемистой картотеки.
– Вот эту как звать? – спросит он внезапно, ткнув пухлым пальцем в номер P.II.767.
– Мицци Моосхубер! – выпалит секретарь. (Ибо волей случая эта королева родом из Корнойбурга под Веной.)
– Ну и имечко! – буркнет директор. – Вызовите ее, только имя поменяйте. – Аделина Грей[40].
– Ну, пусть хоть так. И новоиспеченная Аделина Грей получает шанс – возможно, ее теперь «сделают».
Не то чтобы я считаю, будто стать кинодивой зазорнее, нежели продавщицей в магазине. Постыдна сама эта современная вариация классического предания, позволяющая киноагенту разыгрывать из себя Париса, прельщая несмышленых девушек божественным уделом будущей Афродиты. Постыдна сама эта машинерия, где перемешаны мифология и мода и где сотни королев, словно мухи, обречены погибнуть в полной безвестности, чтобы одна «подошла» на какую-нибудь роль. Из всех королев красоты, выбранных за последние три года, слава ни одной не продержалось дольше нескольких недель. А из всех борзописцев, что после каждого конкурса сочиняют о победительнице чуть ли не романы, суля ей блистательный взлет из анонимной «нищеты предместий» к вершинам славы, хоть один удосужился поинтересоваться дальнейшей судьбой своей героини? Сумела ли хоть одна из этих королев сделать карьеру? Или все так и остались бедными статистками? Променяв анонимную «нищету предместий» на анонимную заурядность в «коллективе»? Заняты ли хотя бы в эпизодах? Вышли замуж? Или статистками кордебалета танцуют в ревю? Красивы ли еще? Живут ли в Голливуде? Или вернулись к своим отцам-ремесленникам? Увы, ни об одной мы никогда не прочтем больше ни строчки, они канули в безвестность, утонули в сонме других, столь же ладно сложенных красавиц, которых с одинаковым успехом производят на свет все нации и коронуют лишь затем, чтобы потом не отличать одну от другой…
Мюнхнер Нойесте Нахрихтен, 14.02.1930
Гёрлз
Гёрлз выступали между двумя «полными» номерами, так сказать, в полуантракте, во время которого иные из зрителей – очевидно, те, кто уже в прошлые визиты успел пресытиться их плясками – отправились либо в буфет на втором этаже, либо на улицу выкурить сигаретку. Хотя гёрлз уже начали демонстрировать свое искусство, продавщица шоколада, ничуть не смущаясь, оглашала зал своими зычными посулами – для нее, похоже, эти шестнадцать полуголых девушек просто заменяли занавес. Даже сидя в первом ряду партера, невозможно было отличить эти шестнадцать созданий одно от другого, а различные оттенки в цвете их волос или кожи казались режиссерской задумкой, торопливо исполненной за кулисами рукой гримера перед самым выходом на сцену – и вовсе не для того, допустим, чтобы девушек, не дай бог, можно было друг от дружки отличать, а лишь ради придания всему зрелищу оптического разнообразия и, так сказать, эффекта большей жизненности. Шестнадцать танцующих грудничков и то легче было бы различать, чем этих «гёрлиц», чей возраст, кстати, тоже даже приблизительному определению не поддается. Казалось, все они в равной мере наделены беззаботным нравом хорошеньких девчушек и телесными статями отборных особей женского пола. Природе не пришлось особенно трудиться, производя их на свет: достаточно было взять из своего необъятного резервуара некоторое количество мальчиково-девичьего очарования (тип «американская амазонка»), разделить их на шестнадцать равных частей – и гёрлз были готовы. Потом они с самого раннего детства, пританцовывая, прямым, как беговая дорожка, путем продвигались к совершенству силы и красоты, а у финиша уже стояло наше жизнерадостное столетие, дабы принять в свои объятия гигантскую армию мускулов и конечностей, заряженных поистине всесокрушающим оптимизмом. Там, куда вступит эта армия, уже не растут сорняки скепсиса – только витамины. Питаемые ими, эти шестнадцать девушек вступают в ту как бы вовсе без возраста пору юности, которая, должно быть, и именуется «герлячеством». Взрослеть они уже точно больше не будут. Сво