– Вот так… – Он сплюнул и вытер рот рукой, другая, правая была в кармане пальто. – Гутен таг.
Вороны угомонились, над парком повисла тишина, плотная и сырая. Донесся призрачный перестук колес, похоже, поезд следовал в какой-то параллельной вселенной.
– Их хабе гельд…[10] – картонным голосом произнес я.
– Натюрлих. – Мордатый ощерился.
Он кивнул человеку за моей спиной, я инстинктивно обернулся.
Тут же парк разлетелся вдребезги, разлетелся вместе с моей головой, боль ослепила, словно я пялился в прожектор. Раскаленный добела свет накрыло чернотой, сквозь муть я вплотную увидел мокрые камушки гравия. Надо встать, непременно встать… Я попытался подняться, тут в ребра вломили, будто молотом, внутри все лопнуло, задыхаясь, я раскрыл рот, но воздуха не было.
– Полегче, полегче, – обыденно проговорил чей-то голос. – Не отключай его, пусть полюбуется.
Мария закричала. Мне на спину кто-то рухнул, придавил коленом к гравию. Ухватив за волосы, поднял мою голову. Я увидел Марию. Здоровый мужик, на голову ее выше, заламывал ей руки. Мария закричала снова. Он быстро зажал ей рот ладонью.
– Серый! Видно этому? – весело спросил мордатый.
Он сплюнул, подмигнул мне:
– Тебе хорошо видно?
– А то! – заржал Серый. – Видно, Толик, видно.
Серый еще сильней дернул меня за волосы, в шее что-то хрустнуло.
– У-у, сучка! – вдруг взвизгнул здоровяк, державший Марию. – Кусается!
Мордатый Толик резко размахнулся, шлепнула звонкая пощечина.
– А вот кусаться не надо, фрау мадам! – Он подул на ладонь. – Нехорошо кусаться.
Он загородил Марию своей спиной. Затрещала ткань, Толик откинул разорванный лифчик, я зарычал, дернулся. Серега снова заржал и еще сильней ввинтил чугунное колено мне в лопатку. Мария брыкалась, мордатый Толик снова ударил ее, потом нагнулся, рванул. Юбка задралась, я увидел бледный живот, рыжеватые волосы на лобке. Рваные колготки сползли до колен, ноги, по-детски белые, бессильно разъехались.
Толик распахнул пальто, звякнул ремнем. Начал рыться у себя в ширинке. Я рванулся, Серега, крякнув, ударил мне в ухо. От громового звона голова вдруг распухла, все звуки пропали, остался лишь густой шершавый бас. Я попытался высвободить руку, ударить Серегу. Вдруг передо мной возникли чьи-то ботинки, я услышал гулкую оплеуху, будто били в боксерскую грушу. Серега дернулся, медленно разжал пальцы, колено съехало, он обмяк и завалился набок. Его голова беззвучно ударилась о камни, из-под волос на щеку вытекла яркая красная полоска.
Ботинки хрустнули гравием, исчезли. Справа метнулась черная фигура. Пытаясь встать, я видел, как Толик, придерживая штаны, локтем старался закрыть голову. Неизвестный ловко подскочил и ударил Толика в горло короткой палкой. Не палкой – это был складной зонт. Толик упал на колени, качаясь и хрипя, схватился за горло. Неизвестный наклонился, резко и безжалостно двинул Толика в челюсть. Там хрустнуло, Толик осел, рухнул на спину, раскинув руки. Я поднялся, оступился, упал снова. Пополз на карачках к Марии. Я видел, как здоровяк, бросив ее, побежал в сторону станции.
9
Неопрятная рыжая сестра, с пухлыми пальцами с облупившимся лаком, вколола мне какую-то дрянь. Меня тут же развезло. В голове продолжало неумолимо гудеть, волнами накатывал гул, в промежутках по-комариному звенел вакуум. На полу (линолеум, фальшивый мрамор) валялся потрепанный номер «Шпигеля» за август с взъерошенной Меркель на обложке.
Окружающее возникало отдельными кадрами, словно кто-то показывал не очень резкие фотографии. Сестра ушла, дверь закрылась. Потом беззвучно распахнулась опять.
Появился доктор, молодой и нервный, на подбородке – порез от бритья. Его английские слова, казалось, были наскоро выструганы из светлого дерева вроде березы.
– У вашей жены шок, – с ясным стуком посыпались чурбачки. – Но ничего опасного. Она спит. Мы ее оставим до утра.
Мой язык издал какой-то французский звук, хотя я хотел просто сказать «спасибо».
Потом я проснулся на узком лежаке в тесной комнате без окон; сбоку горела сумрачная лампа, похожая на вагонный ночник. Кто-то накрыл меня суконным одеялом, от которого воняло псиной. Тупо ныло плечо. Подняв руку, я приблизил циферблат к глазам: стрелки показывали два ноль пять. По стеклу шла трещина, я приложил часы к уху. Расстегнул ремешок, сунул мертвый механизм в карман. Надо встать и найти Марию, у нее шок, но ничего опасного, подумал я и заснул снова.
Проснулся опять, долго лежал без единой мысли, пялясь в потолок. Постепенно шершавая побелка стала походить на снежную пустыню, я почти убедил себя в этом. По снегам оранжевым веером раскрылся осторожный рассвет, раскрылся и тут же погас, звякнув дверным замком.
– Не спите? – спросил простуженный голос. – Я присяду.
Это был безухий.
– Который час? – Я привстал на локте. Тело ломило. – Как Мария?
– Спит… – Безухий легко приподнял стул, подцепив его искалеченной рукой, тихо поставил перед кушеткой. Сел. – Меня зовут Вальтер Мерц.
От Вальтера пахнуло крепким табачным духом. Он наклонил бритую голову, ночник вспыхнул рыжим бликом на его крепком черепе, правая часть лица со страшным шрамом и дыркой вместо уха спряталась в черноту тени.
Еще недавно Вальтер был полицейским, майором из Крипо округа Берлин и Баден-Вюртемберг. Официально он еще не ушел в отставку, а пребывал в некоем полицейском чистилище, впрочем, сам он был уверен, что ему удастся вернуться в «Эрсте Ангрифф»[11] старшим следователем.
– Мне пятьдесят один, но до марта я оклемаюсь. – Вальтер сложил руки, прикрыв искалеченную кисть. – Двадцать шестого – медкомиссия. А я уже сейчас почти не хромаю. Десять километров каждый день.
Тогда, в июле, Вальтер ехал с дежурства. Было воскресное утро, прозрачное и кроткое, с легкой горчинкой городской гари в теплом воздухе. Оператор сообщил о стрельбе в Грюнау. Вальтер первым приехал к супермаркету.
– Коливерштрассе, там еще пустырь и автостоянка. Я подогнал машину к заднему входу, где фуры разгружают. Сирену выключил за два квартала. Грузовиков не было. Пустые ящики, хлипкие пластиковые коробки из-под пива. За такими не спрячешься. Поставил машину поперек – в случае чего думал использовать как прикрытие.
Майор потер подбородок здоровой рукой.
– В патрульной машине, сзади – «бушмастер» и пуленепробиваемый щит. Если бы я сообразил взять карабин… – Он усмехнулся. – Карабин…
Он задумался, словно что-то прикидывая.
– Два субъекта, мужчина и женщина, метров пятнадцать от угла. По тому, как они лежали, было ясно, что оба мертвы. Женщина молодая, лет тридцать, глаза открыты, она лежала на спине. Из-под затылка вытекала кровь на асфальт. Я подобрался к ней. Глаза не двигались. Боковым зрением увидел у входа в магазин мужчину. Лет двадцать пять, он подбежал к седану, открыл багажник. Я достал пистолет, крикнул: «Стой! Стреляю!»
Майор говорил спокойным, скучным голосом.
– Он был в белой рубашке, словно собирался в церковь, я увидел, как он вскинул руку. Мы, похоже, выстрелили одновременно. Расстояние было приличное, метров сорок. Я промахнулся. Он попал мне в скулу. Пуля раздробила челюсть и вырвала ухо.
Вальтер виновато пожал плечами.
– Мне удалось спрятаться за «мерсом». Он выстрелил несколько раз, все мимо. Пробил бак, я от бензиновой вони чуть не задохнулся. Мне нужно было достать карабин, но я упустил момент. Он обошел меня слева и начал стрелять.
По коридору со скрипом проехало что-то стеклянное и дребезжащее, кто-то лениво выругался, потом все стихло.
– Я смотрю на руку: на месте большого пальца торчит кость, как в куриной ноге… и кровь хлещет. Самое смешное, не поверишь, знаешь, что я подумал? Я подумал: как же я теперь без пальца буду жить? Жить!
Майор глухо засмеялся, опустил голову. С минуту разглядывал узоры фальшивого гранита.
– Он выстрелил еще. Я тогда уже упал. Упал на спину. Он обошел машину, у него был «глок», двадцать девятая модель – толковый ствол; видел, как он поменял обойму и выстрелил снова. Слава богу, я не снял жилета после дежурства. Поленился. Я перевернулся, закрыл голову. Главное – голову спрятать. К тому моменту во мне уже было с полдюжины пуль. Тут вдруг стало тихо, думаю, от потери крови. Тихо и уютно. Вроде как засыпаешь под периной.
Вальтер замолчал, словно припоминая.
– Я видел его лицо, его глаза. Совершенно пустые. Вообще ничего – ни ярости, ни злобы. Пустота. Как может человек дойти до такого? Это даже не животное, у зверя – инстинкт, зверь убивает для пропитания или защищаясь. А это… Это как… зомби. Понимаешь?
Я кивнул, мол, понимаю. Я, безусловно, лукавил: у меня не было и малейшего представления о том аде, про который так спокойно рассказывал Вальтер.
– Я услышал сирены, ребята были совсем близко. Он перестал стрелять, побежал к своей машине. Тут другая идиотская мысль пришла мне в голову: жена меня сожрет. Мы через две недели должны лететь на Тенерифе. Билеты, гостиница…
Он засмеялся, покачал головой.
– Вся история заняла три минуты. С момента, как я приехал… После, в госпитале, я получал письма, там в одной открытке было написано: «Вы настоящий герой». У меня было до черта времени, я лежал и думал. Подумал и про это. Знаешь, все это чушь. Герой… – Вальтер снова покачал головой. – Да, пока он стрелял в меня, он не стрелял в других. Но, в принципе, я полицейский, и это моя работа. А строить из себя героя лишь потому, что остался жив… и потому, что в меня нашпиговали столько металла, что, если как следует потрясти, я зазвеню, как копилка? – Он замолчал.
Потом я спросил:
– А что с этим, его взяли?
– Нет. Застрелился в машине.
10
Я вернулся в гостиницу. Вернулся один, без Марии. Немецкий доктор выложил мне несколько деревянных фраз: она спит, оставим еще на день, ничего страшного, и я покорно поплелся на стоянку такси. Нет, не сразу. Сначала доктор проводил меня к ее палате и приоткрыл дверь. Я осторожно потоптался в проходе, молча кивнул доку. А потом пошел к стоянке.