— Нагородили этих самых баррикад — не только проехать, пройти невозможно. Мы их сносим, чтобы нашим войскам просторнее было на улицах.
В боевой обстановке советский солдат, как правило, немногословен. Совершенно иная картина в Берлине. Идет раненый сержант. Спрашиваю:
— Где ранило?
— Царапнуло только, товарищ майор, — отвечает сержант и начинает подробнейшим образом, во всех деталях рассказывать, как он и еще двое бойцов очищали большой четырехэтажный дом, как дрались в подвале и в гараже. — Восемнадцать немцев сдались нам в плен, четверых мы убили в бою. Казалось бы, все, дом очищен. Начали уже переходить к другому дому. Вдруг автоматная очередь из слухового окна под са-мой крышей. Эсэсовец, гад, забрался туда и стреляет. Мы его, конечно, уничтожили. А меня вот пулей и царапнуло под ребро. Застряла где-то в мякоти и мешает, паршивая.
Сержант охотно закуривает предложенную папироску, глубоко затягивается и продолжает: — По всему выходит: Берлину капут! Наши-то, я слыхал, за Шпрее уже рубаются. А моя часть где-то в центре города, плац какой-то очищает. Названия тут мудреные, не поймешь. У нас ведь, в России, все просто: улица — улица и есть. А тут — плацы, штрассе, аллеи. Теперь я уже беспокоюсь, успею ли залечить рану до парада Победы. Хочу под оркестр с нашими знаменами пройтись по этим плацам и штрассам.
Многоголосье уличного боя наполнено не столько грохотом артиллерийской канонады, сколько треском пулеметной, автоматной и ружейной стрельбы. В поле, в лесу линия фронта обозначается высотками, оврагами, рощицами. Здесь, в городе, нет сплошной линии фронта. Эта улица почти вся очищена от немцев, на ней уже стоит регулировщик. А на соседней — оглушительная ружейная пальба, там ликвидируются очаги сопротивления врага.
На улице, уже занятой нашими войсками, разгуливают автоматчики, зорко посматривая на дома, заглядывая во дворы: нет ли там немецких солдат и офицеров, притаившихся для ударов в спину нашим войскам. Почти в каждом окне висит белый флаг.
В местах, что подальше от линии боя, штатские немцы высыпали на улицу и с любопытством разглядывают проходящие машины, подобострастно раскланиваются. Охотно объясняют названия ближайших улиц и даже описывают их достопримечательности.
В поведении берлинских немцев есть выражение некоторого удовлетворения всем происшедшим. Они понимают, что кошмар беспрерывных бомбардировок для них окончился, что война завершается, хотя и полным поражением фашистской Германии, крахом гитлеровской машины. Тот берлинец, который дожил до сегодняшнего дня, может уже спать в квартире, а не в подвале, и спать спокойно.
На Берлинер-аллее встретили немцев, расчищающих мостовую от щебня и битого стекла. Но чем дальше мы углублялись по этой улице, тем безлюднее и мрачнее становилась она. Потом и всякий след машин оборвался. Мы свернули в переулок. Автоматная стрельба шла где-то рядом. К нам подбежал запыленный автоматчик.
— Тут с машиной находиться опасно, — сказал он, — вон там, за поворотом еще идет бой.
Пришлось послушаться автоматчика и отъехать квартала на три назад.
Здесь я встретил капитана Гордеева, командира пулеметной роты. Ему только что осколком гранаты ранило руку. Он крепко ругался, рассказывая:
— У меня семь станковых пулеметов впереди — ведут огонь вдоль улицы и по домам, в которых сидят немцы. Скажу вам одно: немецкие солдаты давно бы оружие сложили, но вот эсэсовцы, те их держат. Часа три назад мы прочищали одну улицу. Дашь очереди две по дому, и ждешь. Смотришь, из подворотни белый флаг покажется, потом несколько солдат выглянет. Посылаешь туда автоматчиков. Ну, и ведут человек десять, а то и больше. Казалось бы, все кончено. Так нет. В доме обязательно человек пять эсэсовцев сидит. С ними-то и приводится канителиться,
Сейчас, когда бои за Берлин идут с небывалым напряжением, ими живут наши войска всюду, от Балтики до Карпат. На другой стороне улицы, в подворотне, я заметил нескольких советских офицеров. Решив, что это штаб части, я направился туда. Оказалось, что это не штаб, а группа сотрудников красноармейской газеты, которую редактирует подполковник Пикерман. Части, обслуживаемые этой газетой, дерутся на другом участке фронта — они идут сейчас навстречу войскам союзников. Но бойцы и офицеры этих частей хотят знать о боях на улицах Берлина, и редактор прислал сюда своих сотрудников, чтобы описать эти бои.
25 апреля 1945 года.
Комендатура действует…
Нынешнее предмайское утро на центральных улицах Берлина началось громоподобной канонадой. Части Красной Армии, продвигавшиеся к центру Берлина с востока, уже знали, что соседи, вклинившиеся в городские кварталы с севера, успешно рассекают берлинский мешок пополам и начинают штурм прилегающего к рейхстагу района. Поэтому и там, где мы находились, готовился новый энергичный рывок в центр, увертюрой к которому и была артподготовка.
Огибая огромные завалы из щебня и железного лома, мы свернули в сторону Силезского вокзала и попали на большую площадь, в центре которой разбит сквер. В песке, среди пыльной зелени деревьев играли детишки. Тут же около водоразборной колонки выстроилась огромная очередь немцев, набиравших в ведра воду. Мирный сквер неожиданно загрохотал; орудия батареи старшего лейтенанта Нечаева включились в общий хор. Меня удивило то, что ни детишки, игравшие в сквере, ни очередь, стоявшая за водой, никак не реагировали на происходившее рядом с ними. Один пожилой берлинец объяснил мне:
— Мы привыкли. У нас ведь почти не стихала стрельба зенитных орудий. А разрывы тяжелых бомб?!
На стене одного дома, обращенной к скверу, наши бойцы приклеили два огромных листа. На них по-русски и по-немецки излагались приказ командующего войсками 1-го Белорусского фронта Маршала Г. К. Жукова о том, что германская территория, занимаемая войсками фронта, является прифронтовой зоной и что вся власть на этой территории осуществляется военном командованием, и приказ начальника гарнизона и военного коменданта города Берлина генерал-полковника Н. 3. Берзарина о том, что вся административная и политическая власть в Берлине, по уполномочию командования Красной Арамии, переходит в его руки.
Через минуту у стены дома около вывешенных приказов собрались сотни немцев. Люди выползли из щелей между развалинами, растаяла очередь, стоявшая за водой. И каждый, читая приказы, долго обсуждал их с соседом, а потом вместе они уходили — каждый по своему делу. Немец любит порядок. Теперь ему известно, зачем и куда идти.
Мы уже знали, что в освобожденных частях Берлина власть районных военных комендатур устанавливалась немедленно после занятия Красной Армией улицы или квартала. Эта власть распространялась на все стороны жизни района.
Вчера в одном из переулков города мое внимание привлекла толпа штатских немцев. Я спросил:
— Что это за очередь?
— Здесь районная комендатура. Мы пришли регистрироваться.
Кругом бухали орудия, где-то рядом рушились здания, шел упорный, кровопролитный бой, а районная военная комендатура уже привлекла внимание немцев Фридрихсбергского района.
Я беседовал с районным комендантом, подполковником П. Н. Кузнецовым.
— Я ленинградец и, конечно, не мечтал стать комендантом одного из районов Берлина, — сказал он. — Но уж такова военная судьба! Вторые сутки тут жизнь налаживаем.
На улицах работали берлинцы, убиравшие завалы. У продовольственных лавок стояли очереди домохозяек, получавших доставленные нашими -войсками продукты. К коменданту шли на регистрацию жители района. По первым данным, в районе осталось около двухсот тысяч жителей. Комендант уже назначил исполнительную власть — бургомистра района. На роль бургомистра выделен влиятельный старожил района — юрист Пауль Лейке, беспартийный. Он в течение двадцати семи лет — с 1907 по 1934 год — был бургомистром этого района. Теперь бургомистр при поддержке советского коменданта организует снабжение хлебом, подвоз и выдачу мяса населению.
Но у коменданта много и других хлопот. К нему приходят люди с самыми различными вопросами. Одни заявляют, что они или бывшие коммунисты или социал-демократы и готовы включиться в любую работу, другие сообщают о складах военного имущества, третьи выведывают: отвечают ли они за то, что их сын служил в войсках СС?
Подходят на регистрацию и нацисты. В дверь коменданта раздается еле слышный стук.
— Войдите.
Через порог переступает долговязый немец с лицом, напоминающим свеклу.
— Что вам угодно? — спрашивает подполковник Кузнецов.
— Я Фишер Пауль, — отвечает долговязый, и вдруг весь сотрясается, точно в лихорадке.
Комендант недоумевающе смотрит на немца. Тот, заикаясь, продолжает:
Я укажу вам на больших людей. Я был только рядовым нацистом, я собирал членские взносы. А вот Лемке и Ковко — это фюреры, вы их задержите; я знаю, где они живут, я сам могу привести их сюда…
Во второй половине дня комендант выехал на только что освобожденные улицы района. Они, так же как и эти, уже «обжитые» улицы, заполнены народом.
Постепенно в Берлине налаживается нормальная жизнь, организуемая и руководимая советскими военными комендантами.
30 апреля 1945 года.
Первомайские «переговоры»
Первомай. Безветренный рассвет. Над зеленью садов, над цветущими яблонями и вишнями взошло весеннее солнце. На тех домах, р которых разместились части Красной Армии, подняты алые стяги.
На окраине Берлина я услышал раскатистые крики «ура». Это подразделения полков, вчера штурмовавшие кварталы Берлина, отвечали на первомайский приказ Верховного Главного командования, передававшийся по радио.
Проезжаем по празднично убранным улицам и попадаем на артиллерийские позиции. Сегодня как-то по-особому торжественно поют наши пушки. Их залпы гулким и долгим эхом раскатываются над городом.
— Бьем по узлам сопротивления, в самом центральном секторе, — объясняет майор-артиллерист. — Сегодня здесь должны соединиться танкисты Богданова и Катукова, пехотинцы Чуйкова и Кузнецова. Словом, добиваем врага!