— Подожди, — осадил его пухлый обер-лейтенант в очках с толстыми линзами. — Надо проверить, как записалось.
— Да хорошо записалось, — потянулся гауптман. — Это уже какой, шестой раз? По-моему, дешифровщикам будет достаточно.
— По-моему, тоже, — согласился обер-лейтенант. — Они в последнее время что-то зачастили.
— И не забудь про донесение Шольцу. Отдельно, лично, с голубым бантиком. Этот три шкуры спустит, если не проявить служебного рвения. А уж потом — дешифровальщикам. Эй, Конни, — крикнул гауптман водителю, — поезжай! Ребят подберут соседи.
Грузовик сдвинулся с места и медленно покатил прочь.
Потсдам, Бабельсберг,15 июля
По просьбе Гесслица, Курт Хайке, старый приятель, давно обосновавшийся в отделе крипо V Wi (экономические преступления), без лишней огласки попытался узнать, нет ли у них какой информации об Освальде Маре из университета во Фрайбурге, на которого указал Кестнер. Гесслицу стало известно, что из кабинетного философа Маре загадочным образом превратился в коммерсанта, причастного к поставкам тонкого оборудования для научных организаций.
Покопавшись в архивах, Хайке наткнулся на любопытный факт: имя Маре всплыло в контексте знаменитой аферы Франца Рехлинга, главы концерна «Рехлинг Штальверке», который еще в 40-м, по тайному соглашению с «Дженерал моторс», через Швецию гнал в США продукцию, произведенную на его предприятиях в ущерб военным заказам. Дошло до того, что Рехлинг вознамерился передать американцам стокгольмский филиал Штутгартского концерна, пустив все расчеты через шведский банк: причем валютная выручка оседала на его личных счетах в Цюрихе. Именно там его взяли сотрудники службы безопасности. В результате Рехлинг и еще четверо участников сделки были помещены в концлагерь. Потом началась восточная кампания, и про него все намертво позабыли. Но только не в сыске.
Хайке спустил очки на кончик носа и разложил перед Гесслицем несколько фотографий.
— Вот смотри, — сказал он, пуская вверх клубы дыма от трубочного табака. — Это — Рехлинг. Это — шеф «Дженерал моторс» Дэвид Муни. Это — Валленберги: через их банковский дом осуществлялись основные расчеты с американцами.
А вот это, — Хайке постучал мундштуком трубки по фотографии прилизанного господина в круглых очках, — Джон Фостер Даллес, глава адвокатской конторы «Салливэн энд Кромвелл», которая обеспечивала юридическое сопровождение сделки Рехлинга. — Он вздохнул. — Тогда это было не важно. Но сегодня — на это бы стоило обратить внимание.
— На что? — не понял Гесслиц.
— А вот на что. — Хайке положил трубку на край пепельницы. — Джон Фостер Даллес является старшим братом Аллена Даллеса, который, если я не ошибаюсь, с недавних пор руководит звеном Управления стратегических служб США в Швейцарии.
— Черт побери! — вырвалось у Гесслица.
— Вот именно. Нужного тебе Освальда Маре тогда привлекли лишь в качестве свидетеля, но… — Маленькие глазки Хайке пытливо уставились на Гесслица из-под мохнатых бровей. — Но именно он отвечал за юридическую чистоту сделки. И именно он вел все дела с мистером Даллесом. Не-по-сред-ствен-но.
— Философ-то?
— По второму образованию, Маре — правовед. Юрист высшей категории. На месте гестапо я бы почаще рылся в архивах. — Хайке сгреб фотографии и убрал их в папку. — Не знаю, Вилли, зачем тебе это нужно, но с этой минуты лично я обо всем этом забыл.
— Позволь, я полистаю дело еще немного.
Рано утром в своем бабельсбергском доме Освальд Маре мирно завтракал в обществе пышногрудой блондинки из партийной газеты «Ангриф», с которой два дня назад познакомился в метро. Блондинка размазала по ломтю подсушенного хлеба сливочное масло, нанесла на него плотный слой яблочного джема, сверху положила полоску сыра, затем — солидный кусок ветчины и несколько оливок, накрыла все это вторым ломтиком хлеба и с наслаждением вгрызлась в пухлый сэндвич.
— Снабжение у нас — ни к черту, даром что партийный листок, — пожаловалась она сквозь набитый рот. — Одни консервы, да и то, что дают, — по карточкам. Зарплаты плевые.
Но Геббельс требует держать моральный дух. А откуда ему взяться, когда все время жрать хочется? — Кусок застрял у нее в горле, но, помучившись, она справилась. — Я ведь из хорошей юнкерской семьи. Мы были богаты, пока не началась эта война. Отец разорился на поставках свинины и пустил себе пулю в лоб, чтоб ему пусто было. Слава Богу, что я успела зацепится за НСДАП, а то бы месила грязь на семейной ферме без продыху. Там теперь, говорят, не то бордель, не то госпиталь. Не знаю.
Украшенная перстнем с крупным темно-синим сапфиром рука Маре нырнула ей под грудь и слегка взвесила ее.
— А так и не скажешь, чтобы ты нуждалась в усиленном питании.
— Все так думают, — самодовольно усмехнулась она и выгнула спину, чтобы выставить грудь подальше. — Если бы не эти булки, я бы давно уже драила полы в офицерской столовой где-нибудь в предместье. Мужчинам нравится, когда рядом с ними есть что-то теплое, мягкое, что так и тянет погладить. Ха! Или носом воткнуться.
Шаркая подошвами по паркету, в столовую вошел старый слуга и вместе с газетами положил на стол конверт без адреса.
— Почта, господин Маре. Я нашел это на полу в прихожей.
Маре удивленно вскинул брови. Он недоуменно повертел конверт в руке и распечатал его. Чашка дымящегося кофе повисла в воздухе.
Факты, вытащенные на свет неизвестным адресантом, не оставили Маре иного выбора, как через полтора часа быть в уличном ресторанчике пансиона «Длинный хвост» на соседней Ваттерштрассе. Подробности дела Рехлинга, на которые в свое время не обратили серьезного внимания, в нынешней реальности легко могли привести его в застенки гестапо. Вместе с тем, Маре понимал, что скорее всего предстоит торг. Маловероятно, чтобы кто-то из органов безопасности таким вот образом, за чашкой кофе, предложил ему обсудить столь пикантную тему. Маре боялся. Боялся всех. Ему постоянно казалось, что сокрушительный удар будет нанесен самым неожиданным образом. Он не верил никому, и готов был сдать все и вся в любом направлении, если бы это избавило его от беспросветного страха.
Чистенький, уютный пансион «Длинный хвост» утопал в зелени, и даже стены дома вплоть до третьего этажа были покрыты густым плющем. Очевидно, хозяева очень любили азалии — эти цветы были повсюду: в саду, в палисаднике, на окнах и даже в вазах на столиках открытого кафе. Маре заказал у престарелой хозяйки, которая в своем лице совмещала и портье, и горничную, и официантку, чашку кофе и уселся в тени увитой хмелем терраски. Свежее утреннее солнце мягко освещало безлюдную улочку, лениво ползущую между рядов аккуратных, добротных, ухоженных особняков, отделенных от внешнего мира лишь низкой живой оградой.
Хартман появился спустя десять минут после назначенного срока: Оле должен был убедиться, что рядом с Маре нет посторонних глаз. Излучая доброжелательность, хотя и не представившись, он извинился за опоздание и сел напротив.
— Очень любезно было назначить мне встречу возле моего дома, — попытался пошутить Маре, но улыбка получилась вымученной.
— А что, здесь тихо, спокойно. Да и не хотелось, по правде сказать, вас утруждать, — подхватил Хартман. — Тем более что дело у нас с вами либо быстрое, либо — никакого.
Улыбка спрыгнула с лица Маре. Он поджал губы:
— Что вы от меня хотите?
Хартман закурил. Хватило десяти минут, чтобы обрисовать Маре его положение таким, каким оно могло стать, попади факты былого сотрудничества с братом Даллеса в досье контрразведки. Впрочем, Маре и сам это отлично понимал и не строил иллюзий насчет своей участи, если бы такое случилось.
— Все это останется нашей маленькой тайной только в одном случае, — поморщившись, заключил Хартман: он ненавидел шантаж, лучшее оружие разведчика — но что было делать? — Нам известны ваши близкие отношения с некоторыми физиками, которые причастны к урановой программе.
— Откуда вы это знаете? — спросил Маре.
Хартман остановил на нем тяжелый взгляд:
— Знаем. И то, что вы вместе учились во Фрайбургском университете. И что дружите до сих пор. Что общаетесь. Назвать фамилии?
Маре отрицательно мотнул головой.
— Вот и ладно. Тем более что из-за бомбардировок гамбургскую лабораторию по обогащению урана, как нам известно, перевели во Фрайбург, где работают ваши друзья. Короче говоря, нас интересует только этот аспект вашей жизни. Вам ясно? А это, — он достал записную книжку, вырвал из нее исписанную страницу и протянул ее Маре, — перечень интересующих нас вопросов. Мы не настаиваем на том, чтобы вы нашли ответы на каждый из них. Я понимаю, это невозможно. Но мы будем признательны, если вам удастся прояснить хотя бы некоторые.
Из дома выкатилась круглая, бойкая старушка в белом переднике и таком же белом, старомодном чепце.
— Что пожелаете, мой господин? — ласково поинтересовалась она у Хартмана.
— Доброго вам утра, милая фрау, — улыбнулся он и снял со спинки стула шляпу. — В другой раз.
Хартман оставил Маре с тяжелым чувством зверя, угодившего в капкан.
Заранее договорились, что Хартман пройдет мимо машины Оле и свернет во второй переулок направо. Убедившись, что всё тихо, Оле двинется следом и подхватит его. Улица была абсолютно пуста. На обочине стояло несколько автомобилей и старая прогулочная коляска. Хартман миновал Оле и не спеша направился к нужному переулку. Когда он поравнялся с серым «Мерседесом», припаркованным сразу за повозкой, задняя дверца внезапно распахнулась, преградив ему дорогу. Одновременно из ворот пансиона выскочил молодой парень, быстрым шагом подошел к Хартману и молча встал рядом, отрезав ему возможность отойти. Сидевший на заднем сиденье человек, пригнувшись, выглянул из машины и тихо сказал:
— Садитесь. Нам есть о чем поговорить.
Оле видел, что Хартман остановился, видел, как к нему подлетел неизвестный. Разглядеть подробно, что происходит, мешала коляска. Стараясь не спешить, Оле повел свой «Опель» мимо нее. Поравнявшись с «Мерседесом», он мгновенно оценил сложившуюся ситуацию: двое; стоящий рядом с Франсом парень вооружен; навряд ли гестапо — те парами на операцию не ходят. Ускорившись, его «Опель» обошел «Мерседес» и резко затормозил в пяти метрах перед ним. Оле открыл дверцу, не спеша вылез из машины и замер возле водительского места, зажав под мышкой МП-40.