— Кстати, Генрих, — спохватился Олендорф, — а ведь у меня на вас жалоба аж из самой рейхсканцелярии. В гестапо вызвана жена Капельмайера из центрального аппарата партии. Она перепугана. Капельмайер прибежал к Борману. Что там происходит? Говорят, вы нашли крамолу, что-то с пропажей литер из партийной типографии? Она клянется, что не имеет к этому никакого отношения.
— Я разберусь, Отто, — заверил Мюллер. — Пусть жена Капельмайера спит спокойно. Ее не станут вызывать на допрос. Рейхсляйтер тоже может не переживать.
В этот момент в зале появился Гиммлер. Гул голосов мгновенно стих. Все замерли в почтительной позе.
— Хайль Гитлер! — звонко поприветствовал рейхсфюрер.
Воздух треснул от громогласного «Хайль!»
— Прошу вас. — Решительным шагом Гиммлер направился в зал.
— Так мы еще поговорим, Вальтер? — торопливо уточнил Мюллер. — Завтра? Можем даже поужинать вместе, если не возражаете. — Кривая улыбка с трудом раздвинула его губы. — Нам надо договориться, Вальтер. Нам надо договориться. — В голосе Мюллера прозвучала плохо скрываемая угроза.
Берлин,18 августа
Хартман предложил Виклунду отвезти его на своей машине в министерство экономики, где должно было пройти отраслевое совещание по закупке медикаментов для нужд армии. Ночь Виклунд провел в объятиях актрисы из «Немецкого театра», с которой познакомился год назад, но рано утром вернулся в свой номер в «Адлерхофе», где принял ванну, позавтракал, побрился и, свежий и благоухающий на пять шагов вокруг себя французским одеколоном, спустился в холл, где его уже ждал Хартман.
Ехать было недалеко, поэтому Хартман не торопился.
— Боже мой, Франс, что с городом! — печально причитал Виклунд, глядя в окно. — Если так пойдет дальше, от Берлина останутся одни головешки.
— Большого смысла в этих бомбежках я не вижу. — сказал Хартман. — В Гамбурге живого места не осталось, чудовищные жертвы среди жителей — и что? Промышленность это не затронуло, заводы работают. Все равно что швырять камни в море, надеясь убить в нем рыбу. А люди только сплотились вокруг Гитлера.
— Новая тактика англичан, подаренная им американцами. Пусть противник захлебнется кровью своих близких — чем больше ужас, тем ближе победа. Этому, кстати, они научились у вас, немцев: приладили двигатель и пару крыльев да пустили бомберы стаями. Нам в Швеции такое в диковинку. Мы как-то привыкли ценить человеческую жизнь.
— Вы не воюющая сторона. Вам позволительно быть человечными. А впрочем, как это у Лукана? Во время войны законы молчат.
— Вы почему-то сегодня не в духе, Франс. Почему?
Хартман достал из внутреннего кармана открытку, отправленную вчера Гесслицем из Лейпцига, и протянул ее Виклунду.
— Вот, Юнас, возьмите.
— Что это? — Виклунд прочитал текст, перевернул открытку. — Что это? Какая-то Марта, Фриц, петунии. Не понимаю.
— Это пришло вчера вечером из Лейпцига. От Шварца. Здесь говорится буквально следующее. «Эбель дал понять, что Шелленберг завербовал его для контригры с англичанами. Верить Шелленбергу нельзя. Эбель будет действовать под его контролем». Возьмите ее с собой. Текст вам расшифруют в Стокгольме. И мой вам совет, если он вас интересует: хотите иметь дело с Шелленбергом, сохраняйте дистанцию. Он — лис.
— Давайте остановимся, — попросил Виклунд.
Хартман остановил машину на обочине. Виклунд немного подумал и спросил:
— Что вы думаете делать?
— Ну, что касается меня, то Эбелю я знаком под другим именем. Дорогу ко мне он вряд ли запомнил: его серьезно помотали по городу. А вот Шварцу нужно уйти на дно, и как можно скорее. Что до вас, то вы для него — икс. Человек без имени. Вам ничего не угрожает.
Виклунд явно перебарывал в себе досаду. Наконец он сказал:
— Да, вы правы. Меня отговаривали от контактов с Шелленбергом. Ему так и не простили этой истории в Венло в тридцать девятом, когда он похитил агентов СИС прямо на границе с Голландией. Выставил себя капитаном вермахта, участником военного переворота, заморочил всем головы, устроил перестрелку. У нас говорят: волк всегда остается волком, как бы хорошо его ни кормили. Разумеется, я отменяю сегодняшнюю встречу. Не выходите с ним на контакт. Пусть думает, что что-то случилось, а что — пока неизвестно. И вот что, давайте вернемся в отель. Возможно, я уеду уже сегодня.
«Опель» Хартмана развернулся и поехал назад в «Адлерхоф».
Берлин, Вильгельмштрассе, 102,Резиденция начальника РСХА,18 августа
Во время совещания Шелленберг проанализировал сложившуюся ситуацию. Получив информацию по Мюллеру из двух источников — от Хартмана и от Небе, он вынужден был признать, что, вероятнее всего, она соответствует действительности — Мюллер и правда каким-то образом узнал о его желании пойти на переговоры с англичанами, используя данные по урановому проекту. Шелленберг сохранял спокойствие — пока речь могла идти лишь об интерпретации каких-то сведений, то есть о слухе. Но Небе был прав: в рейхе слухи имели такой же вес, как и реальность. Еще интереснее было понять, как произошла утечка. Шелленберг видел только два источника — Хартман и окружение Гиммлера. Для Хартмана это был бы крайне неразумный шаг, к тому же бессмысленный. Даже если бы он выдал что-то гестапо, то как это стало известно Небе? А вот Гиммлер в минуту откровенности мог сболтнуть лишнее в разговоре с теми, кому он безоговорочно доверял. Это — Керстен, личный врач. Что маловероятно: Керстен, как чумы, опасался тайной полиции. Это — Брандт, личный адъютант рейхсфюрера, с которым Гиммлер расставался, только отправляясь в постель. Все новости, все комментарии к ним он получал сначала от Брандта. Однако Брандт был близок к Керстену и старался держаться в стороне от всех руководителей РСХА, чем сильно раздражал их, но особенно — Мюллера. Это — Вольф, который постоянно вертелся возле Гиммлера, несмотря на то, что возглавлял полицию и СС в Вероне. Наконец, Олендорф… Почему бы и нет? Спросить об этом у самого Гиммлера не представлялось возможным.
Так и не ответив себе на вопрос, где могла произойти утечка, Шелленберг решил напроситься на аудиенцию к рейхсфюреру после совещания и предупредить его о потенциальной опасности такого слуха, пока ему об этом не сообщили другие.
— Как такое могло случиться? — Гиммлер вскочил из-за письменного стола и забегал по кабинету. — Как такое могло случиться, я вас спрашиваю?
— Возможно, людям Мюллера удалось каким-то образом что-то подслушать? — неуверенно предположил Шелленберг.
— Как-то, что-то. Не узнаю вас, Шелленберг, с каких пор вы стали выражаться, как дилетант? Получается, что Мюллер контролирует наши действия. Это неслыханно!
— Нет, рейхсфюрер, речь может идти только об одной утечке, не более.
— И кто же, по-вашему, ее инициировал? Может, этот ваш Хартман из «Адлерхофа»?
— Уверен, что нет. Для него лично такой поступок означал бы катастрофу, крах.
Шелленберг решил пока не говорить рейхсфюреру о манипуляциях гестапо вокруг Хартмана, поскольку это сломало бы всю игру, в которой крайним окажется он.
— Ничего не хочу слышать. И ладно бы Мюллер. Но — Небе! Нет, это никуда не годится. — Гиммлер вернулся в свое кресло и, нахохлившись, уставился в угол. Видно было, что он уже успокаивается и начинает размышлять. — Вам еще повезло, что вы сделали только шаг в это болото, а не углубились в него, позабыв ориентиры.
— Конечно, рейхсфюрер, мы пока не начинали, — заверил его Шелленберг. — Разговор лишь о намерениях.
— Вы, — поправил его Гиммлер. — Вы не начинали, Шелленберг. И вообще, хочу вас предупредить: если еще хоть раз вы совершите подобную ошибку, я моментально от вас отрекусь. Я не готов делать такие щедрые подарки ни Борману, ни Риббентропу, ни тем более Мюллеру.
— Конечно.
Гиммлер погрузился в раздумье, которое прервал словами:
— Прикроем эту тему. Возможно, вернемся к ней позже. А пока прикроем. Уран не должен фигурировать в вашем диалоге ни здесь, ни за пределами рейха до тех пор, пока я не посчитаю необходимым вернуться к этому аргументу. Продолжайте переговоры по линии политической разведки, но без урана. — Он смерил Шелленберга колючим взглядом. — Что касается вас, то, вероятно, мне придется подписать представление вас к награде «Крестом военных заслуг» второй степени.
— О, благодарю, рейхсфюрер.
— Как вы понимаете, это не для вас, а для таких, как Кальтенбруннер и Мюллер. Чтобы поджали хвосты хотя бы на время. Получите ее тогда, когда заслужите.
— Все равно благодарю.
Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе, 8,РСХА, IV управление, Гестапо,19 августа
Для Венцеля настали черные дни. Его дешифровальщики бились над нойкельнскими перехватами практически круглые сутки, и кое-что уже стало вырисовываться, но работа требовала времени, а его у Венцеля почти не осталось. Они уцепились за последнюю фразу финального донесения, по ряду признаков она напоминала кое-какие коды «Капеллы», но материала катастрофически не хватало.
Между тем люди в гестапо решили, что, если поднажать, то из Кубеля можно вытянуть нужное решение по декодировке, талант к которому он проявил до своего падения. Венцель робко пытался объяснить Ослину, что это процесс, он требует напряженной работы, а Кубель пребывает в полуживом состоянии, и вряд ли можно ожидать от него открытий: как ни ненавидел он Рекса, ему претило участвовать в истязании умирающего. Ослин выслушал его с невозмутимым видом, дал высказаться до конца, не пошевелился, не изменил позы, можно было подумать, что он спит с отрытыми глазами, но когда Венцель закончил, Ослин, глядя перед собой, бесцветным голосом произнес:
— Приказ группенфюрера — заставить Кубеля работать. Вы мне понадобитесь, подполковник.
Наряд гестапо из восьми человек, гремя автоматами, влетел в помещение госпиталя в Хеллерсдорфе, когда там одновременно проходили две операции и в зале были лишь санитарки. Рыжий оберштурмфюрер потребовал немедленно провести их к недавно к ним поступившему с повреждением позвоночника Лиону Кубелю. Пожилая санитарка, тяжело переступая раздутыми от водянки ногами, направилась в самый дальний конец шатра. Когда они подошли к лежащему на досках Кубелю, она вдруг заслонила его своим телом и решительно заявила: