— Его нельзя трогать.
— Мы его забираем. — Оберштурмфюрер попытался отодвинуть ее.
— Его нельзя трогать, мой господин, — настаивала старуха. — У него тяжелый перелом. Его нельзя трогать. Если вы хотите его все-таки забрать, вам необходимо разрешение врача. Сейчас он на операции. Подождите, пожалуйста.
— Подождать? — прищурился оберштурмфюрер.
Быстрым шагом он подошел к операционной, откинул полог и вошел внутрь. Врач с поднятыми кверху руками в измазанных кровью перчатках уставился на него сквозь роговые очки.
— Добрый день, господа. Гестапо, — представился оберштурмфюрер. — Мы забираем Лиона Кубеля.
— Боюсь, вы не донесете его, куда хотите, — сказал врач. — У него сломан позвоночник. Его и сюда-то не стоило привозить.
— Это не ваша забота. Скажите вашей санитарке, чтоб не мешала. Иначе мы применим к ней силу.
— Хелен! — крикнул врач. — Отдайте им больного. Пусть делают, что хотят. А теперь выйдите отсюда. Вы мне мешаете.
Солдаты переложили стонущего Кубеля на носилки, вынесли из госпиталя и погрузили в фургон полицейской службы. Оберштурмфюрер крикнул водителю:
— Всё, возвращаемся.
Во внутреннем дворе штаб-квартиры гестапо на Принц-Альбрехт-штрассе фургон остановился. В него залез Ослин, сел на скамью и, склонившись к лежащему на носилках Кубелю, тихо произнес:
— Форшунгсамт нуждается в вашем опыте. Мы создадим вам необходимые условия для продолжения работы. Что скажете?
Кубель внимательно посмотрел в лицо Ослину и молча поднес к нему кукиш. Его перетащили в подвальное помещение второго корпуса, где располагались камеры для допроса. На протяжении двух часов Кубель выл, ревел, визжал, стонал, задыхался, впадал в бессознательное состояние и неизменно приводился в чувство. Помимо Ослина, в камере находились двое «специалистов», следивших за состоянием арестованного, тюремный врач, и белый, как саван, Венцель, которому Ослин поручил по мере надобности квалифицированно объяснять Кубелю, что от него требуется. Венцель никогда не бывал на допросах, тем более на допросе «третьей степени», которому отдавал предпочтение Ослин; ему просто не верилось, что все это происходит в реальности. От Кубеля требовалось одно — согласие продолжить работу. «Времени нет», — предупредил Ослин. Венцель понял, почему его прозвали Гильотина. Кубелю резали на груди кожу, гасили в ранах окурки, его били железными прутами, ломали пальцы. Но отдышавшись, Рекс снова и снова всех посылал в задницу.
— Может быть, ты знаешь, что нужно делать? — ровным тоном спрашивал Ослин.
— Не знаю, — хрипел Кубель.
Стараясь отвлечься, чтобы не рухнуть в обморок, Венцель вспоминал свою учебу в Высшей технической школе Аахена, встречу с женой, рождение второй дочери, свадьбу первой. Его потрясла слаженная, деловая корректность, с какой действовала вся команда Ослина, их холодная невозмутимость. Бессмыслица происходящего стала очевидна для всех уже через полчаса, однако Гильотина продолжал истязание до тех пор, пока Кубеля, подхватив под мышки, не посадили на стул и от болевого шока он не испустил дух.
— Ну вот, подполковник, — сказал Ослин, надевая китель, — теперь только от вас зависит выполнение приказа группенфюрера. Желаю вам не промахнуться.
Венцеля била нервная дрожь, даже когда, доехав до Форшунгсамт, он поднялся в свой кабинет и закрылся там. Посидев какое-то время в тишине, он нажал кнопку вызова. Вошла секретарша.
— Гудрун, — сказал он, — принесите мне коньяка. Нет, лучше — шнапса.
Секретарша была поражена — подполковник никогда не пил спиртного.
Берлин, Шарлоттенбург,отель «Адлерхоф»,20 августа
С раннего утра уже было видно: будет жара. На голубой эмали небес в кромешном одиночестве замер, медленно раскаляясь, сочный диск августовского светила. Воздух был еще влажен и свеж, и как-то не верилось, что изнурительное пекло лета 43-го года может вернуться обратно. Копошившийся в соседском дворе пожилой садовник в берете и кожаном фартуке, завидев Хартмана, воздел руки:
— Не переносят мои розы этой ужасной жары. Утром раскроются, а к вечеру — цветок уже вялый. Когда же это кончится?
— Недолго осталось, господин Кравец, — сказал Хартман, садясь в машину. — Скоро осень.
Накануне решили: Франсу надо уходить — и немедленно. На этом настаивал уже не только Гесслиц, но и Москва. В полдень возле «Адлерхофа» Хартмана должен был ждать Андреас Шимпф в «БМВ» из гаража крипо. Предполагалось, что Шимпф отвезет Хартмана в Магдебург и вернется в Берлин до окончания рабочей смены Гесслица. На «спящей» явке Хартман получит паспорт дипломатического ранга, дающий право на выезд за рубеж, а затем на автомобиле с документами имперского министерства иностранных дел направится к швейцарской границе.
На часах было восемь часов пять минут. Хартман ехал в «Адлерхоф».
В Форшунгсамт работа не прекращалась посменно всю ночь. Сам Венцель спал три часа и выглядел как жертва автокатастрофы. Он то и дело собирал у себя в кабинете дешифровальщиков и устраивал разбор достигнутого, пытаясь хотя бы экспромтом нащупать ключ к шифрам, а перед глазами стоял орущий от боли Кубель, который никому ничего не простил.
К девяти утра стало понятно, что в ближайшее время прорыва не будет. С майором из смежного отдела, связанного с дешифровкой перехваченных радиограмм Северной Европы, Венцель битый час анализировал зацепки в ворохе информации за последние полгода, когда секретарша доложила, что уже в третий раз к нему пытается пробиться лейтенант Зоммер из группы систематизации.
— Чего ему? — раздраженно спросил Венцель.
— Говорит, важная информация.
— Ну, хорошо, пусть войдет. Только скажите ему, что у него три минуты.
Чеканя шаг, в кабинет вошел худой, если не сказать, тощий лейтенант пубертатного возраста с изрытым угрями, костистым лицом, в измятой форме, висевшей на нем мешком, и выбросил руку в приветствии:
— Хайль Гитлер!
— Чего вам? — мрачно поинтересовался Венцель. — Только быстро.
Лейтенант взволнованно сглотнул, отчего кадык на длинной шее прокатился вверх-вниз, и ломким голосом доложил:
— Господин подполковник, мы просмотрели все радиоперехваты в Берлине и в пригородах за последние два месяца, графики, время, кто вел, кто отвечал…
— Говорите яснее. У меня нет времени.
— Нам показалось странным, так сказать, что вот… ээ… понимаете, двадцать первого июня службой пеленгации был зафиксирован несанкционированный сеанс радиосвязи в Грюневальде. Тогда было сказано, что этот выход в эфир находится в компетенции СД. Результаты были изъяты, расшифровка не предусматривалась.
— Так.
— Но у нас осталась копия шифра. Случайно, так сказать. Вот.
— И что с того? Зачем вы столько времени рассказываете мне все это?
Кадык лейтенанта вновь пришел в движение.
— Дело в том, что вчера наконец-то его, так сказать, расшифровали. Так вот, господин подполковник, он полностью совпадает с текстом того, первого перехвата в Нойкельне, раскодированного Кубелем. Я сравнивал, господин подполковник. — Лейтенант выпрямил спину, свел лопатки и отчеканил: — Это тот же самый текст.
Венцель сдернул с носа очки, переглянулся с майором и медленно сдвинул разбросанные перед ними бумаги в сторону, так, что они посыпались на пол. Спустя десять минут ведомственный «Опель» мчал его на Принц-Альбрехт-штрассе.
По пятницам Дори обязана была являться к Ослину для еженедельного отчета, даже если новой информации не было никакой. Сегодня была пятница, и, сидя против Гильотины, Дори, как обычно в его присутствии, сбивчиво и путано старалась выдавить из себя хоть что-то, что могло придать ей значимости в глазах гестапо. Ослин слушал, всецело недвижим, уставив на нее снулый глаз, и трудно было сказать, как он оценивает то, что она говорит, однако вряд ли он был ею доволен.
— На этой неделе мы встречались с ним один только раз, — докладывала Дори. — В среду. У него дома. К Франсу… то есть к Хартману никто не приходил. Да… ему звонили. Он говорил с кем-то по телефону о каких-то поставках печенья, что ли, консервов…
— Что еще? — перебил Ослин: содержание телефонных разговоров Хартмана было ему известно.
— Еще? Еще… я увидела у него на столе письмо. Да, из Испании. Пока он был в саду, я прочитала… Я не очень поняла, кто пишет — то ли знакомый, то ли родственник. Там не было ничего особенного.
— Подробнее.
— Подробнее? Какая-то смесь немецких и испанских фраз… о том, что сбор оливок из-за жары начнется раньше срока. Еще что-то о дальних родственниках. Кто-то умер… А, еще там просят помочь какому-то Хаунито, который сейчас здесь, в Гамбурге… Он потерял работу, вывез семью из-за бомбежки… Хартмана просят помочь.
В эту минуту в кабинет без стука, и даже не сняв фуражку, влетел Венцель. Мельком кивнув в сторону Дори — «Фройлян», он подскочил к Ослину и положил перед ним документ, подготовленный Зоммером. Лицо Ослина слегка вытянулось.
— Оно было передано дважды с разрывом в полсуток, — возбужденно пояснил Венцель. — Один раз — по инициативе и под контролем СД. Второй — в Нойкельне.
Секунду помешкав, Ослин набрал номер приемной Шольца. Но того не оказалось на месте: он был с Мюллером на совещании у Кальтенбруннера. Без резолюции Шольца, а еще лучше самого Мюллера Ослин не мог решиться произвести арест агента Шелленберга. Немецкий регламент с жестким регулированием мельчайших аспектов управления не оставил в стороне и гестапо. Он положил трубку на рычаг телефона.
— Иногда я затрудняюсь ответить — кто сильнее: РСХА или бюрократия? — мрачно съязвил он. — Придется подождать, когда кончится совещание. Думаю, в ближайшие час-два все решится. — Ослин задержал свой взгляд на Дори. — Немедленно поезжайте в «Адлерхоф». Хартман сейчас там. Как хотите, но задержите его. Вы симпатичная женщина, у вас получится. Я вызову вам машину.
Гесслиц не мог избавиться от тревожного мандража в преддверии ухода Хартмана. С момента гибели Оле и Ханнелоре его не покидали дурные предчувствия. Когда утром, провожая его на работу, Нора соорудила ему бутерброды с сыром, он взял их, да и забыл в прихожей. Она догнала его уже на улице, как была, в шлепанцах и домашнем халате.