– Не будь дураком, – сказал он. – Если ты сейчас же не исчезнешь, завтра, клянусь, всю твою семейку выкинут на улицу.
Больше всего на свете мне хотелось обрушить на него град убойных ударов. Он был обрюзгшим и нерасторопным, а я здорово накачал мускулы, два года вместо него кидая уголь в подвале. Защищая нас с Гретой, я бы наверняка с ним справился, отлупил бы его до полусмерти. Но при этом я понимал: герр Коплек так этого не оставит.
Поэтому я просто разок толкнул его. Он повалился на землю, а я с криком «Бежим!» схватил Грету за руку и потащил прочь из парка.
– Ты еще об этом пожалеешь, Штерн! – крикнул герр Коплек нам в спину.
Несколько кварталов мы бежали молча, в полной уверенности, что Коплек не далеко от нас отстал. Совсем уже близко к дому Грета начала заметно уставать. Я огляделся по сторонам, убедился, что никто на нас не смотрит, и увлек ее в темный проулок.
– Что нам теперь делать? – спросила Грета, запыхавшись.
– Не знаю. Надо подумать.
– Он знает, что мы встречаемся. И обо всем расскажет моему отцу.
– Мы ничего плохого не сделали. А он сделал. Напал на тебя. Давай сами все про него расскажем.
– Нам никто не поверит, – возразила она. – Мы дети. А ты к тому же еще и еврей. Мало ли что он про нас нарассказывает.
– Так ведь он ничего не видел.
– Он видел, как мы тогда целовались в подвале.
– Это же было два года назад.
– Какая разница? Этого будет достаточно.
– Достаточно для чего? – спросил я. – Для того чтобы меня арестовали?
– Не знаю. Может быть, и для этого.
– Надо было все-таки ему врезать.
– Тогда бы ты точно влип. Слушай, мне пора.
– Постой, а если Коплек и правда на нас пожалуется?
– Нужно, наверно, свою версию придумать.
– Я ничего придумывать не стану. Просто расскажу все как есть.
– Нам нельзя рассказывать правду. – Грета уже чуть не плакала. – Пожалуйста, Карл, ничего никому не говори. Коплек, может быть, тоже промолчит.
– Ага, промолчит и снова станет к тебе приставать. Что тогда делать?
– Я не знаю. Просто, пожалуйста, никому ни слова.
– Грета…
– Прошу тебя, Карл, мне надо идти. – Она отстранилась от меня.
– Подожди, – сказал я.
Мне отчаянно хотелось, чтобы она осталась, хотелось обнять и защитить ее.
– Прости, мне на самом деле пора.
Она повернулась и бегом бросилась по направлению к дому. Я проводил ее взглядом и, только когда она уже скрылась из виду, сообразил, что не отдал ей открытку и коробочку с подвеской.
«Галерея Штерна» открывается вновь
Тем вечером я ничего родителям не сказал. Чем дальше, тем сильнее давило меня чувство вины, смешанное с первобытным страхом разоблачения. В ночи казалось, что это не стрелки тикают на часах, а дамоклов меч раскачивается у меня над головой. В голове снова и снова звучал голос зовущей на помощь Греты, снова и снова перед глазами вставала страшная картина: герр Коплек прижал Грету к дереву, взгляд ее глаз, обычно спокойный и уверенный, полон ужаса и бессильного страха. От этого мои чувства к ней делались ярче, чем когда-либо прежде, страстное желание видеть ее нарастало, как жар у опасно больного.
Утором я не стал спускаться в подвал и потом весь день делал все, чтобы ненароком не столкнуться с герром Коплеком. По пути в школу и обратно я подолгу околачивался возле подъезда в надежде встретиться с Гретой, но она так и не появилась. Открытка и подвеска были у меня при себе на случай, если все-таки выпадет возможность тайком передать их Грете. Больше всего на свете мне хотелось поговорить с ней, убедиться, что у нее все в порядке, и понять, знает ли про нас с ней ее отец – от нее самой или от Коплека.
День прошел без приключения, и к вечеру мне стало немного спокойней. Ужинали мы все вместе, что в последнее время бывало редко, потому что отец работал допоздна, а мы с мамой вечерами разносили посылки. На ужин мама приготовила нехитрое блюдо из лапши, перетертой тушеной репы и подливы, в которой даже попадались отдельные мясные волокна – мясо мы теперь покупали редко и только самого низкого сорта. Хильди называла это блюдо «тушеными шнурками».
Мы только-только сели за стол, когда в дверь громко постучали. Мы все замерли. После ареста дяди Якоба мы много наслушались о том, как гестапо без всяких объяснений забирает людей по ночам.
– Ты кого-нибудь ждешь? – спросил отец у мамы.
– Нет, – тихо ответила она.
Я, услышав стук, решил, что это герр Коплек пришел со мной поквитаться. Отец затаился, будто надеялся, что незваный гость уйдет. Но через несколько мгновения стук повторился.
– Герр Штерн? – раздался голос из-за двери. – Это я, Фриц Диркс.
Отец сделал удивленное лицо, встал и пошел открывать.
Фриц Диркс работал в крупной компании, которой в нашем квартале принадлежало несколько многоквартирных домов, в том числе тот, где жили мы. Кроме того, он был большим любителем искусства. Друзьями они с моим отцом не были, но отношения поддерживали хорошие. Герр Диркс бывал в галерее на вернисажах, а несколько лет назад даже купил у отца какую-то живописную работу.
Из кухни я видел, как отец впустил герра Диркса, высокого сухопарого старика, тщетно маскировавшего лысину последними оставшимися на голове седыми прядями. Он держал в руке шляпу-котелок, выражение лица у него было при этом чрезвычайно серьезным.
– Прошу простить меня за беспокойство, герр Штерн.
– Ничего страшного, герр Диркс. Пожалуйста, проходите. Не хотите чего-нибудь выпить?
– Нет-нет, спасибо.
– Чем, в таком случае, я могу вам служить?
– Боюсь, у меня к вам крайне неприятное дело.
– Да?
– Ваш сын уличен в неподобающем поведении.
– Карл?
– Да. Его обвиняют в том, что он непристойно домогался дочери Хаузеров.
– Что?
– Это неправда! – Я вскочил и бросился в прихожую. Мама с Хильди поспешили за мной.
– Хильдегард, немедленно ступай к себе, – скомандовал отец.
– Ну папа…
– Да, Хильди, пойдем, – сказала мама.
– Мамочка, ну пожалуйста… – начала хныкать Хильди.
– Пойдем, – повторила мама, взяла ее за руку и повела из прихожей.
Когда они скрылись в комнате Хильди, герр Диркс продолжил:
– Герр Коплек застал их в подвале за предосудительным занятием.
– Коплек врет! – выпалил я.
– Карл! – Отец жестом велел мне придержать язык, а затем обратился к Дирксу: – В чем конкретно обвиняют моего сына?
– Подробностей я не знаю. Достаточно того, что между ними происходил неприемлемый телесный контакт.
– Мы ничего плохого не делали, – сказал я. – Коплек сам…
– Карл, – снова прервал меня отец. – Что у тебя с дочерью Хаузеров?
– Мы с ней друзья. Близкие друзья. Она бы никогда не сказала, что я делаю что-то неприемлемое.
– Она ничего не говорила, – сказал герр Диркс. – И не скажет. Родители не хотят, чтобы ее впутывали в эту историю. Поэтому они отказываются что-либо подтверждать или отрицать. Им нужно, чтобы все скорее закончилось.
– Коплек все наврал, – сказал я.
– Юрген Коплек работает в нашей компании семнадцать лет. Человек он не слишком приятный, но с обязанностями справляется безупречно. Боюсь, в сложившейся ситуации я буду вынужден просить вас съехать с квартиры.
– Съехать? – ошарашенно воскликнул отец. – Это вы, наверно, так шутите.
– Боюсь, я совершенно серьезен.
– И все из-за такой ерунды! Им по шестнадцать лет, они держались за руки…
– По словам герра Коплека, они зашли гораздо дальше рукопожатия.
– Папа, Коплек все выдумал. Это он сам, а не я, вел себя непристойно. И вообще, он просто ревнует.
– Я пришел сюда не для того, чтобы разбирать, кто из вас с герром Коплеком прав, а кто виноват, – прервал меня герр Диркс. – Однако не могу не заметить, что вряд ли кто-то поверит, будто ариец сорока двух лет от роду способен испытывать ревность к шестнадцатилетнему еврею. Вы должны отдавать себе в этом отчет.
– Отдавать отчет? – сказал отец. – Я отдаю себе отчет в том, что мы живем здесь уже десять лет. Целых десять лет! И всегда, даже в самые трудные времена вовремя вносили арендную плату. Разве не так?
– Все так. Но разговор сейчас не об этом.
– И, в конце концов, у нас как у жильцов тоже есть определенные права.
– К сожалению, в свете последних событий с этим нельзя безоговорочно согласиться. Правду говорит герр Коплек или нет, но скандальные слухи дошли до соседей, в том числе до членов партии. А мне неприятности ни к чему. Как и всем остальным. – Герр Диркс понизил голос. – Послушайте, я вполне допускаю, что ваш сын говорит правду. И мне, откровенно говоря, ужасно жаль, что так получилось. По мне, лучше бы все вышло иначе. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, я не могу остаться в стороне. И поэтому вынужденно прошу вас освободить квартиру.
– Учитывая сложившуюся ситуацию… – пробормотал отец себе под нос. – А что, если мы откажемся?
– Слово «прошу» я употребил исключительно из вежливости. А если без околичностей, то вас выселяют, герр Штерн. И не пытайтесь поднимать шум. Этим вы ничего не добьетесь и только наживете дополнительные неприятности.
– И куда нам теперь деваться? – спросил отец, обращаясь скорее к самому себе.
– Будь моя воля, я бы с радостью вам помог, герр Штерн. Но, к сожалению, правила, принятые в нашей компании во исполнение новых законов, не позволяют сдавать свободное жилье евреям. Даю вам время до конца недели. И еще раз прошу меня извинить.
С этими словами он надел на голову котелок и вышел. Мы с отцом застыли в молчании. Я ждал, что он набросится на меня с упреками – это же из-за меня всю семью выселяли в никуда. Но вместо этого отец тяжело вздохнул и сказал:
– Осталось придумать, как рассказать об этом маме.
– Папа, я…
– Не надо ничего объяснять. Я верю, что ты вел себя, как благородный человек. Или, во всяком случае, проявил ровно столько благородства, сколько она от тебя ожидала. – Отец улыбнулся. – Я ведь тоже был мальчишкой. И хочу, чтобы ты помнил, что добиваться внимания девушки – правильно при любой власти. Ни за что нельзя лишать себя этой радости, одной из самых ярких в жизни. Вот. А теперь пора паковать вещи.