Они стали расспрашивать о наших политических убеждениях и попытались заставить папу сознаться, что он агитатор-коммунист. Папа, разумеется, только рассмеялся, и им это не понравилось. Гестаповцы обыскали галерею, нашли в подвале печатный станок и надели на папу наручники. Сказали, что он печатал на станке антиправительственные прокламации, а значит, предал Германию. Потом посадили его в автомобиль и уехали. Помешать им я не могла, а никого, кого можно было бы позвать на помощь – ни полиции, ни адвоката, ни соседей, – рядом не оказалось. Я не знаю, куда его повезли. Проследить за автомобилем я испугалась. Нужно было отыскать вас, но как это сделать, я тоже не понимала. Поэтому я решила просто ждать. Я ждала и ждала, а мысли становились все страшнее и страшнее, они давили меня, как камни, и в конце концов я уже не могла и пальцем пошевелить.
Мамин взгляд упал на газету, лежавшую на журнальном столике. Крупно набранный заголовок на первой странице гласил: ЕВРЕЯМ ПРИДЕТСЯ ВОЗМЕСТИТЬ УЩЕРБ ОТ БЕСПОРЯДКОВ. Она взяла газету и вслух прочитала из середины статьи: «Рейхсминистр Геббельс заявил, что случившееся явилось проявлением здоровых инстинктов германской нации. По его словам, “немцы – нация антисемитов. Они не намерены терпеть ограничения своих прав и провокаций со стороны паразитов еврейской расы”».
Отложив газету, она чуть слышно пробормотала:
– Здоровых инстинктов… – Потом в упор посмотрела на Макса и сказала: – Вы должны помочь нам выбраться отсюда.
«Америка»
После поражения от Джо Луиса Макс растерял все свое влияние во властных кругах. Поэтому его попытки по официальным каналам разузнать, где находится наш отец, результата не дали. В большинстве случаев представители власти просто отказывались с ним разговаривать, чего невозможно было представить еще несколько месяцев назад, когда Макс был одним из самых прославленных людей в Германии. Когда он пытался добиться хоть какой-то помощи от равнодушных чиновников, в его голосе то и дело слышались бессилие и отчаяние.
– То есть теперь вы говорите, что я должен письменно обратиться к заведующему? Но до сих пор я был уверен, что вы и есть заведующий. Это какой-то сумасшедший дом! Да вы знаете, кто я такой? – Пауза. – Да, я прошу прощения за то, что повысил голос, но не могли бы вы… – Пауза. – Хорошо. Я напишу заведующему.
В том, что Макс больше не был народным кумиром, имелась и положительная сторона. Теперь, когда люди перестали таращиться на него, он мог заниматься своими делами, не привлекая к себе лишнего внимания. Это было во многом заслугой лично рейхсминистра Геббельса – он распорядился не упоминать Макса в спортивной прессе, чтобы лишний раз не напоминать германской нации о его унизительном поражении.
Тем не менее Макс по-прежнему был богат. Потратив несколько дней на безрезультатные расспросы, он подкупил государственного чиновника, и тот за взятку разузнал, что моего отца обвинили в каком-то политическом преступлении и поместили в тюрьму гестапо. Посетителей туда не пускали, а узников, по слухам, пытали – по ночам из нее якобы доносились крики. Тот же чиновник посоветовал Максу с мамой не задавать слишком много вопросов про отца, чтобы не попасть в сообщники по приписываемому ему преступлению.
Мы с Хильди старались как можно реже попадаться на глаза Максу, который поселил всех нас у себя в отеле «Эксельсиор». Раньше общим у нас с Максом были занятия спортом, а теперь – тяжкий груз неведения о судьбе моего отца; поэтому в его присутствии я чувствовал себя странно и неловко.
Через неделю мама позвала меня и Хильди к себе в комнату и за плотно закрытой дверью рассказала о последних бесплодных попытках найти отца. Когда она закончила, я спросил:
– Ну и что дальше?
– Макс и дальше будет помогать мне разыскивать Зигмунда. Он сказал, что я могу оставаться здесь, сколько понадобится.
– Ты хотела сказать, мы можем оставаться? – уточнила Хильди.
– Нет. – Мама покачала головой. – Вы с братом едете в Америку.
– В Америку? – О планах бегства из страны она слышала впервые.
– Вы там какое-то время поживете у папиных двоюродных братьев.
Мысль, что наконец-то сбудется моя мечта побывать в Америке, в первый момент привела меня в восторг. Но страх оставить отца и маму на произвол судьбы оказался сильнее восторга. Как бы сильно ни манила меня Америка, бросить родителей одних я не мог.
– Без вас с папой я никуда не поеду, – заявил я.
– Я тоже, – поддержала меня Хильди.
– Отъезд уже спланирован.
– Так перепланируй его, – сказал я. – Я должен остаться и искать папу. Хильди пусть уезжает.
– Как это? – воскликнула Хильди. – Без вас я не хочу никуда ехать.
– Прошу вас, не упрямьтесь.
– Я уже взрослый. На меня можно положиться.
– Поэтому ты и должен ехать с сестрой. Мне было бы неспокойно отправлять ее одну.
– А что папа?
– Он хочет, чтобы вы оба уехали. Я в этом не сомневаюсь.
– Но…
– Карл, никаких «но». Разработать план было невероятно трудно, и изменить его невозможно. Ты, Хильди, поживешь у папиного двоюродного брата Гиллеля и его жены Иды. Они живут в городе Ньюарк в штате Нью-Джерси, и у них есть сын, которому примерно столько же лет, сколько тебе. Если не ошибаюсь, его зовут Гарри. А ты, Карл, поедешь к Лео и Саре во Флориду.
– Во Флориду?
– Да. В город Тампа.
– А почему мы будем жить не вместе? – спросила Хильди.
Я хотел задать маме тот же самый вопрос. Даже мне, взрослому, было грустно и тревожно от того, что в Новом Свете нам с Хильди придется разлучиться.
– Никто из папиных родственников не может поселить у себя сразу обоих. Счастье еще, что они вообще согласились вас приютить. Да и к тому же это ненадолго.
– На сколько? – спросила моя сестра.
– Не знаю, Хильди, – со вздохом ответила мама.
– А как же ты? – спросил я.
– Я приеду к вам, как только ваш отец окажется на свободе.
– Не хочу жить в Америке, – захныкала Хильди. – Хочу с тобой.
– Нельзя. Ваш отъезд тщательно спланирован.
– Но мы же не могли себе позволить…
– Макс великодушно одолжил нам денег и достал билеты.
Наш теплоход, по случайному совпадению называвшийся «Америка», отплывал из Гамбурга уже на следующий день. Все произошло так стремительно, что я не успел ни с кем не попрощаться. В Берлине оставались два дорогих мне человека – Неблих и Графиня. Я послал им на прощание по записке, а Неблиху – еще и первый комикс о приключениях Полукровки. Мне хотелось думать, что позже я сумею списаться с ними обоими из Тампы.
Макс и мама поехали проводить нас до Гамбурга. Мама всю дорогу не отрывала тревожного взгляда от двери купе. Даже кондуктор, который пришел забрать наши билеты, не на шутку ее перепугал.
Примерно через час после отправления Макс вышел в уборную, и, едва мы остались втроем, на пороге нашего купе возникли два сотрудника гестапо. Высокий очкарик и полный коротышка, оба были в черных мундирах и фуражках с черепом и костями.
– Guten Morgen[58], – поздоровался высокий. – Ваши документы, пожалуйста.
– Конечно, – сказала мама и протянула гестаповцу свой паспорт.
Я заметил, что у нее дрожат руки, и строго на нее посмотрел, как будто в ее воле было унять дрожь.
– Дети, а ваши? – сказал коротышка.
Его взгляд скользнул по мне и задержался на Хильди. Она склонила голову и уткнулась взглядом в собственные коленки.
Мама кивнула, и мы отдали ему документы. Первое, что видел гестаповец, открывая наши паспорта, был яркий красный штамп «еврей».
– Куда направляемся? – спросил высокий.
– В Гамбург, – ответил я.
– А конечный пункт назначения?
– Дети едут в Америку.
– В Америку? Слыхал, там самое место для расово неполноценных детей вроде ваших, – сказал высокий. – А вы почему с ними не едете?
Мама прикусила нижнюю губу, не зная, что ответить. Упоминать про отца, разумеется, было нельзя.
– Мне необходимо завершить дела, – сказала она.
– Что за дела? – спросил высокий.
– Что за дела? – повторила за ним мама.
– Именно. По-моему, это очень простой вопрос.
Мама, не мигая, смотрела на гестаповца, но ответа придумать не могла. Тут из уборной вернулся Макс.
– Что-то не так? – спросил он.
У коротышки при виде Макса чуть глаза на лоб не полезли.
– Герр Шмелинг, – произнес он восторженно, – большая честь для меня…
Он протянул руку, и Макс ее пожал. У высокого гестаповца появление Макса чрезмерного восторга не вызвало. Макс сам подал ему руку, гестаповец солидно принял рукопожатие.
– Мы всего лишь знакомимся с вашими спутниками, – сказал он сухо.
– Это жена моего делового партнера.
– Скажите на милость.
– Смею заверить, никаких нарушений тут быть не может.
– Герр Шмелинг, вы не дадите автограф? – попросил коротышка-гестаповец. – Для моего сына.
– С удовольствием, – сказал Макс и достал из внутреннего кармана пиджака авторучку и маленький блокнот. – Как его зовут?
– Рудольф.
Высокий гестаповец вдруг рассмеялся.
– Ха-ха, Рудольф! Это его самого так зовут. А сын у него Фридрих.
Рудольф залился краской.
– Ну да, я тоже хочу получить автограф. А что в этом такого?
– Ничего абсолютно, – сказал Макс и расписался на двух страничках блокнота. – Держите.
– Danke[59].
– А для ваших детей? – обратился Макс к высокому.
– У меня детей нет, – отрывисто ответил тот.
– А для вас самого?
– Не надо. – Гестаповец повернулся к маме. – Могу я поинтересоваться, чем вы с мужем зарабатываете на жизнь?
Мама замешкалась с ответом. Хильди сунула руку мне в ладонь.
– Ее муж, герр Штерн, торгует предметами искусства, – включился в разговор Макс. – А фрау Штерн по профессии декоратор. Они помогали нам с женой обставить наш загородный дом.