За лето я заметно окреп, но от мысли, что придется снова ходить в школу, мне все равно становилось не по себе. В первый день нового учебного года я надолго замешкался у дверей, ведущих в холл и дальше к лестнице, где на меня напали придурки из «Волчьей стаи». Вдруг, думал я, они снова меня там поджидают. А тем временем мимо меня сплошной вереницей тянулись другие школьники. Один из них, мой приятель Курт Зайдлер, остановился возле меня.
– Я смотрю, Карл, тебе тоже не хочется за парту, – сказал он.
– А то.
– Но деваться некуда. Пошли.
Он распахнул дверь, я робко вошел за ним следом. К счастью, никого из «Волчьей стаи» в холле не было.
До начала занятий нас всех собрали в актовом зале. Я занял первое попавшееся место, а недалеко позади меня уселись Герц Динер и двое его верных спутников – Франц Хеллендорф и Юлиус Аустерлиц. У всех троих на груди был приколот небольшой значок со свастикой.
Я внимательнее осмотрелся вокруг: многие в зале нацепили на себя что-нибудь из нацистской символики, а то и вовсе нарядились в песочную униформу гитлерюгенда. Сама по себе эта униформа внушала мне скорее зависть, а не страх. Как и всякий мальчишка, я не прочь был примерить военное обмундирование.
Когда наконец все расселись по местам, на сцену вышел здоровенный детина, круглолицый и раньше времени поседевший. Из-за крошечных, размером с монету, очков голова его казалась неестественно большой. Лацкан зеленого баварского пиджака украшала маленькая эмалевая свастика.
Вместо того чтобы поздороваться, как с нами обычно здоровалось школьное начальство, сказать что-нибудь вроде «Доброе утро, дети» или «Поздравляю с началом нового учебного года», он выкинул руку в нацистском приветствии и воскликнул: «Хайль Гитлер!» В ответ большинство учеников дружно встали и повторили его жест и возглас. Чтобы лишний раз не привлекать к себе внимания, я тоже вскочил и вытянул руку вверх и вперед. От того, как единодушно грохнули голоса, у меня по спине побежали мурашки.
Рядом со мной сидели Курт и другой мой приятель Ханс Карлвайс. Ни тот, ни другой не были членами гитлерюгенда и вообще вели себя так, будто не замечали происходящих вокруг перемен. Курт тихо изнывал от скуки, а Ханс украдкой читал спортивную страницу газеты, старательно сложенной и спрятанной в рукаве.
– Молодцы, – продолжал со сцены детина. – Мне нравятся ваши сильные немецкие голоса. Как, возможно, некоторые из вас уже знают, из-за несогласия с отдельными новыми правилами школьной жизни директор Дитрих покинул свой пост. Я ваш новый директор, меня зовут герр Мунтер. Нашу школу, как и всю нашу страну, ожидает славный год. Поэтому так важны сейчас профессионализм, усердие и дисциплина. Фюрер призывает нас очистить нацию от всякого разлагающего влияния, и нашей школы это тоже касается. Следуя призыву фюрера, я тщательнейшим образом изучил учебные планы и сегодня рад поставить вас в известность, что на полках школьной библиотеки больше не осталось ни одной книги, написанной левыми радикалами и евреями.
Евреев герр Мунтер упомянул как бы походя, но мне показалось, будто он проорал про них во всю глотку.
– Кроме того, от нас ожидается, что все до одного ученики школы вступят в гитлерюгенд. Я уверен, что мы с вами эти ожидания оправдаем. Напомню вам также о необходимости всячески избегать разного рода тлетворного влияния, исходящего в первую очередь от евреев – злейших врагов нашего германского отечества.
На этот раз слово «евреи» директор употребил уж точно не мимоходом – он прямо и однозначно велел остальным ученикам старательно нас избегать. Я подумал было, что он мог и не знать, что в школе есть ученики-евреи. Но нет, он принялся пристально всматриваться в зал, по очереди останавливая взгляд на немногих сидевших там евреях: Беньямине Розенберге, Мордехае Изааксоне, Йоне Гольденберге и Йозефе Каце. Я бы что угодно отдал, лишь бы не попасть в их компанию, но в конце концов своими глазками-бусинками очкастый директор высмотрел и меня. Курт и Ханс сидели рядом с абсолютно безучастным видом, как на обычном тоскливом школьном собрании.
– А теперь давайте споем гимн нашей страны «Deutschland über Alles»[22], а затем «Песню Хорста Весселя».
Все вокруг снова встали и запели, а я только молча открывал рот. Во время исполнения первой и четвертой строф «Песни Хорста Весселя», которую недавно сделали второй частью немецкого гимна[23], полагалось поднимать руку в нацистском приветствии. Но когда я повторил за всеми этот жест, рука у меня задрожала. И хотя за лето мои мышцы заметно окрепли, я едва-едва, одолевая боль и дрожь, удерживал ее в нужном положении.
Мальчик-Писсуар
К счастью, биологию нашему классу по-прежнему преподавал герр Бох. Он учил нас, как раньше, не пытаясь привести свой предмет в соответствие с нацистской идеологией. И если в параллельных классах учителя объясняли, как сильно чистая арийская кровь отличается от еврейской, негритянской и цыганской, герр Бох придерживался общепринятых в его науке представлений. Так, например, он рассказал нам о лауреате Нобелевской премии Карле Ландштайнере и о том, как тот открыл существование трех групп крови – А, В и нулевой.
– Позже Ландштайнер установил, что есть и четвертая группа, АВ, – объяснял герр Бох.
– Простите, герр Бох, а герр Ландштайнер брал для своих экспериментов только арийскую кровь или какую-то еще? – спросил мой сосед по парте Герман Райнхардт.
– Понятия не имею, с чьей кровью он экспериментировал.
– Просто я недавно прочитал в «Штурмовике», что ученые доказали, что у цыган и евреев кровь крысиная. Она же ведь не такая, как человеческая?
– Если про ученого пишут в «Штурмовике», это, скорее всего, означает, что мозгов у него не больше, чем у крысы, – ответил герр Бох. – А кровь у всех людей более или менее одинаковая.
Как бы интересно и убедительно ни рассказывал герр Бох, кое-какие сомнения у меня оставались. «Штурмовик» часто публиковал как бы научные статьи об исследованиях крови, подтверждавших теорию расового превосходства, и распространял средневековые басни о том, что евреи крадут у христиан маленьких детей и пьют их кровь во время своих диковатых религиозных церемоний. Вокруг вообще было столько разговоров о крови, что я волей-неволей задумывался: а вдруг кровь, которая течет в моих жилах, действительно какая-то особенная? Может, оттого-то у евреев, африканцев и цыган кожа темнее, чем у арийцев, что к их крови подмешан какой-то темный ингредиент?
Ханс и Курт знали, что я еврей, но им не было до этого никакого дела – как многие мальчишки, они брали пример со своих отцов, а те в нацистскую партию вступать не спешили. Большинству учеников в школе моя национальность была просто безразлична. Нееврейская внешность избавляла меня от травли, которой изо дня в день подвергались Беньямин, Йона, Мордехай и Йозеф. Но при этом я понимал, что меня ни на миг не выпускают из поля зрения члены основательно разросшейся за лето «Волчьей стаи». Встречи с ними я старательно избегал и держался как можно ближе к Хансу с Куртом. Но в своем шкафчике я периодически обнаруживал «любовные записки» – листочки с антисемитскими цитатами из книги Гитлера «Моя борьба».
Как-то на перемене мне понадобилось в туалет. Но не успел я открыть туда дверь, как кто-то с силой толкнул меня в спину. Я перелетел через порог и упал лицом на кафельный пол. Приподняв голову, я сначала рассмотрел шахматный узор из черных и белых плиток, а через мгновение – еще и обступившие меня кругом ботинки.
– Долго же ты от нас бегал, – сказал, стоя надо мной, Герц.
Я кое-как огляделся: кроме Герца тут были Юлиус, Франц и еще четверо мальчишек из разных классов. Я вскочил на ноги и бросился было прочь, но Юлиус с Герцем заломили мне руки за спину.
– Halt![24] – рявкнул Франц.
– У нас много новеньких, и они хотят с тобой познакомиться, – добавил Герц. – Полюбуйтесь на него, ребята. На вид вроде немец, но кровь и член – чисто еврейские.
Судя по лицам новеньких, им не терпелось узнать, что же будет дальше.
– Отпустите меня! – Я напряг мускулы и попытался вырваться.
Неожиданно – и для меня самого, и для Юлиуса с Герцем – мне это удалось. А я и не подозревал, насколько сильнее я стал с последней встречи с «Волчьей стаей».
– Хватай его!
– Не дайте смыться!
Я отступил чуть назад и, выставив сжатые кулаки, принял, как мне казалось, грозную оборонительную позу. Но Юлиус, Франц и Герц втроем набросились на меня и заломали прежде, чем я успел кого-то ударить.
– Спокойно, Мальчик-Писсуар. Сегодня тебя бить не будем, – прошипел Герц мне в ухо. – Потому что у нас появилось новое правило: хочешь вступить в стаю – покрести еврея.
По его сигналу четверо новичков стали по очереди заходить в одну из кабинок и там мочиться – я слышал, как моча льется в унитаз. Закончив с этим делом, они поволокли к кабинке меня.
Я отчаянно пинался и тщетно пытался вырваться из их рук.
– Хватайте за ноги, – скомандовал Герц.
Четверо его прихвостней подхватили меня за руки и за ноги, оторвали от пола и понесли, как скатанный рулоном ковер. Затащив в кабинку, они, под общий веселый смех, сунули меня головой в полный мочи унитаз. За мгновение до того как погрузиться лицом в вонючую жидкость, я успел задержать дыхание и крепко зажмурить глаза. Сверху до меня доносилось:
– Eins! Zwei! Drei! Vier!..[25]
На счет «десять» из бачка хлынула вода. Бурный водоворот подхватил и понес прочь гадкую, тепловатую смесь воды и мочи. Мои волосы сначала затянуло в фаянсовый раструб на дне унитаза, а потом, когда напор ослаб, выплюнуло оттуда.
После этого меня вынесли из кабинки и бросили на пол посреди туалета. Моча с водой стекали с мокрых волос мне в глаза, струились по щекам. Я отплевывался и заходился в кашле – и этим очень забавлял членов «Волчьей стаи». К горлу подступала тошнота, но я держался, чтобы не доставить им еще больше удовольствия. А еще меня переполняла злость, но не столько на «Волчью стаю», сколько на Макса Шмелинга. Если бы он исполнил условия сделки с моим отцом, я сумел бы себя защитить. А так Макс, наверно, решил, что ради каких-то грязных евреев можно себя не утруждать.