Из зала понеслись вопли и свист:
– Помоги и мне тоже, детка!
– Можешь потрогать мою дубинку!
– А у меня дубинка длиннее!
– Примерь мои наручники!
– Посвисти в мой свисток!
Я, кажется, погорячился, назвав их приличной публикой.
Существует множество способов разрезать женщину пополам. Если у вас есть деньги, можно прикупить гроб пошикарней и нанять гимнастку, способную сложиться так, что и ящик не понадобится. Лично я производил эффект с помощью огромной бензопилы, из тех, что раньше применялись на лесопилках. По сути, я лишь создавал иллюзию разрезания, тогда как другие добивались полного расчленения, и я долгое время пытался придумать что-то особенное. Но публике почему-то нравилось мое убогое представление, и я смирился, зная, что гордиться тут особо нечем.
Я поклонился гостям:
– Мой последний трюк настолько опасен, что лишь немногие члены магических кругов посвящены в его тайну. Во время исполнения мне ничто не должно мешать. Малейшая оплошность, – Конфетка вздрогнула, и я положил руку ей на плечо, – и эта юная леди может лишиться одной из своих хорошеньких ножек. – Я приподнял подол ее платья волшебной палочкой. Конфетка ударила меня по руке, не дав добраться и до колен. Я сделал палочке строгий выговор. – Прошу прощения, моя палочка гуляет сама по себе. Но, господа, я думаю, все согласны с тем, что любая царапина на этих прелестях станет настоящей трагедией. – Публика согласно загудела. – Тогда я прошу соблюдать полную тишину во время нашего действа.
Эти ребята явно привыкли больше приказывать, чем подчиняться, однако в зале стало тише, даже указания бармену отдавались вполголоса.
Я коротко кивнул и эффектно дернул за фальшивую цепь на пиле, незаметно включая звук. Раздался оглушительный рев, сродни мотоциклу без глушителя. Я предупреждал Конфетку, но она все равно испугалась. Не хватало еще, чтоб она дала деру в самый разгар представления. Я схватил ее за локоть и прошипел:
– Не забывай, это просто фокус.
Ее внушительная грудь нервно вздымалась, она взглянула на Билла, и тот кивнул.
– Ты обещал, что больно не будет, – прошептала она.
– Ты правда думаешь, я разрежу тебя на части на глазах у своры бобби? Я же не сумасшедший. Весь секрет в дыме и зеркалах.
Конфетка нахмурилась, но разрешила усадить себя на стол, подтянула ноги, стыдливо придерживая юбку, и медленно легла. Случайно мелькнувшие при этом ажурные чулки вызвали в зале свист. Мне показалось, что в ее глазах стоят слезы. Я подмигнул и закрыл на ее талии маленький ящичек.
– Тем из вас, кто часто работает в ночную смену, могу посоветовать использовать такую штучку как пояс верности, – прокричал я сквозь рев пилы и начал медленно ее опускать, зная, что все выглядит так, будто я разрезаю девушку надвое. Из глаз Конфетки катились слезы, но улыбалась она уже увереннее. Я сделал страшное лицо, словно безумный маньяк, кромсающий очередную жертву, и ободряюще провел пальцем по ее животу. Заглушив пилу, я посмотрел на зрителей и зловеще захихикал. Конфетка взглянула на меня, не веря, что это сработает. Я снова подмигнул ей, дав знак молчать.
Публика зашлась аплодисментами и свистом.
– Я ждал концовки погорячее.
– Эй, заходи ко мне в гости, распили мою жену, мне и половины хватит.
– Все равно она задницей говорит.
Я открыл ящик, взял огромный шелковый флаг с черно-красными языками пламени и прикрыл им Конфетку, пока та не освободилась от зеркал и не встала на ноги. Тогда я трижды взмахнул флагом и заставил ее поклониться.
– Черт, он опять ее склеил, – сказал чей-то пьяный голос.
Я сунул ей двадцатку, и она отправилась к своим пальто и стойке, пока я отвешивал финальный поклон.
Билл облюбовал столик с видом на танцпол. Я сел напротив, спиной к сцене. Рыбий глаз зеркала над головой Билла превращал зал в водоворот огней и цвета. Я глотнул виски. Зазвучали восточные трубы и барабаны. Билл поставил стакан и посмотрел на сцену:
– Ну наконец-то.
По полу скользнули две черные тени. Я даже не понял, что это. Публика вдруг затихла. Билл рассмеялся:
– Молодцы девчонки.
И тут до меня дошло, что Жак и Шаз закутались в паранджу. В черном с головы до ног, окошко для глаз закрыто полупрозрачной сеткой, они плавно двигались под музыку в якобы традиционном танце. Одежды скрадывали движения, но их тела наверняка вытворяли что-то безумное. Их обнаженные ступни легко и грациозно скользили по сцене.
Одновременно девушки подняли правые руки и изящным движением сняли с глаз сетку. Усыпанные блестками веки засверкали, озарив даже наш темный угол. Шаз сияла чистым изумрудом, Жак переливалась сапфирами и бриллиантами. Впервые с момента их появления публика оживилась и загудела.
Они танцевали, словно вокруг никого не было, и мне показалось, что их бурки гораздо тоньше, чем канонические. Подол взлетал в такт движениям, открывая лодыжки и звенящие серебряные браслеты.
Билл взглянул на часы, и девушки будто почувствовали нарастающее напряжение публики. Они схватили друг друга за бедра, помедлили и вдруг обнажили ноги, затянутые в чулки с сияющими подвязками, не уступавшими в блеске глазам.
Зал взревел. Билл закурил сигарету.
– Для меня слишком претенциозно.
Я кивнул на полицейских:
– А для них, по-моему, в самый раз.
Билл отвернулся от сцены.
– Это главное.
В зеркале над его головой девушки продолжали танцевать, их скрытые паранджой тела и лица диссонировали с колышущейся плотью обнаженных бедер над темными резинками чулок.
Биллу зрелище наскучило.
– А ты не так плох, как я думал.
– Спасибо, хотя я способен на большее.
– Тем лучше.
Шаз сорвала бурку с Жак, открывая черный бюстгальтер с бахромой из бисера. Жак повела плечами, демонстрируя грудь публике, и оказала Шаз ответную любезность. На ней был такой же бюстгальтер, только серебристого цвета. Все это выглядело довольно пошло, но шло на ура.
– Пошло, но идет на ура, – сказал я.
Билл поморщился.
– А в тебе что-то есть, с хорошей ассистенткой ты мог бы многого добиться. – Он посмотрел на танцовщиц. Жак облизнула палец и коснулась бедра Шаз, тут же отдернув руку, словно обжегшись. – Но с этой коровой тебе ничего не светит.
– Она вполне ничего.
– Пока ничего, но такие куклы быстро изнашиваются. – Девушки дразнили публику, поигрывая застежками бюстгальтеров. Жак наклонилась к толстяку за крайним столиком и позволила ему расстегнуть крючки впереди. Обнаженной грудью она потерла его лысину. – Я видел, как ты развел их на часы. У тебя ловкие пальцы. Когда-нибудь попадал в неприятности?
– Пару раз в детстве.
– Но без серьезных последствий.
– Я научился правильно пользоваться своими талантами.
– Все равно снимать часы с копов было рискованно.
– Серьезно?
– Как сказать. Разные люди бывают, можно и нарваться.
– В моем деле на таких нюх вырабатывается.
Билл сделал глоток.
– Не сомневаюсь. Потрясающе, как ты все узнаешь о людях.
– Билл, это просто фокус.
– Я понимаю… но все равно.
Он протянул мне сигару. Мы закурили и молча сидели в дыму и мраке. Билл расслабился, на лице его играла непринужденная улыбка. Со стороны мы, наверное, казались старыми друзьями за пустой беседой. Я повторил его позу и стал ждать, когда он перейдет к делу. Наконец он вздохнул и положил сигару в пепельницу между нами.
– Я хочу узнать кое-что.
Он повертел в руке стакан, глядя в коричневую жидкость, будто в пузырьках мог прочитать ответ.
– Что именно?
– Я хочу узнать, что у Монтгомери есть на моего отца.
Фраза повисла в воздухе мостиком между его миром и моим.
– Ну так спросите у него, – наконец сказал я.
– Это не так просто.
– Сочувствую. – Я потянулся за пиджаком. – Я фокусник. Сложное – это не в моей компетенции.
– Не спеши. – Билл поднял указательный палец, и я остановился. – По крайней мере, выслушай. Не понравится – без обид.
Передо мной стоял недопитый виски, сигара еще пускала дымные побеги. Я вздохнул:
– Ладно, рассказывайте.
Билл сухо улыбнулся:
– Бизнесмены и полицейские – как говорят, рука руку моет.
– И ни одна чище не становится.
Он пожал плечами.
– У моего отца был некий договор с Монтгомери, я уже говорил, что Монти помог ему в трудный момент, а старые долги не забываются.
– Ну и?…
– Отец умер три месяца назад.
– Мои соболезнования.
Билл сделал глоток бренди.
– Ему было всего шестьдесят восемь. Никто не ожидал.
– Естественной смертью?
– У нас же тут не Дикий Запад. Сердечный приступ. Мгновенно.
– И при чем тут я?
– Ты избавишь меня от соблазна придушить пенсионера.
Билл заказал еще выпивку. Музыка сменилась на ритм-энд-блюз. Девушки по-прежнему были в трусиках и чулках, но уже на шпильках. Они ходили между столами с раскрытыми сумочками, заставляя парней раскошелиться на дальнейшее действо.
– Я говорил, что они знакомы полжизни? – продолжил Билл. Я кивнул. – Они не любили друг друга. Я бы сказал, на дух не переносили, но тем не менее друг другу помогали. Я как-то спросил отца почему, и он сменил тему. Я думал, это связано с бизнесом. – Он посмотрел на танцпол, но вряд ли видел, как полуголые девушки дразнят пьяных копов. – Сегодня Монти показал мне конверт и сказал, мол, отец платил ему деньги, чтобы содержимое не выплыло. Если я продолжу платить, конверт останется запечатанным.
– И что там?
– Не сказал. Он издевается. Говорит, отец не хотел, чтобы я знал об этом, но, раз он умер, теперь мне решать, хочу ли я знать. – Билл от души глотнул бренди. – Мой отец был не святой, но…
– Но ты не веришь, что он мог совершить что-то чудовищное.
Билл пожал плечами:
– Все не без греха. Кто знает? Но не думаю, правда. Когда мать ушла от нас, он сильно изменился. Он, конечно, делал свою работу, – Билл покосился на Монтгомери, на коленях которого уже сидела Шаз, – но он никогда не был садистом.