Все поразились не меньше «шахини». Вали Каюмхан остался в Берлине и должен был выехать другим поездом – не известным никому поездом, – так условились в целях безопасности. И вот президент оказался рядом, в вагоне сотрудников комитета. Невероятно!
Недоумение, что откровенно рисовалось на лицах пассажиров, оскорбило проводника, – ему вроде бы не верили. И он, просунувшись в купе, сказал уже обидчиво:
– Ваш супруг сел в Дрездене… Извините.
Дверь с прежним скучным визгом въехала в паз и заслонила физиономию проводника.
– Вилли здесь? – перестав улыбаться, спросила Рут. Просто так спросила, ни к кому не обращаясь. – Здесь?
И вдруг вскочила с дивана и шагнула к выходу:
– Боже! Что это значит…
Никто не ответил ей. А когда Рут выскочила в проход, все пугливо уставились на дверь, словно на ней можно было прочесть тайну.
– Какой риск! – шепотом произнес министр пропаганды.
– Ха, риск! Кому нужен президент ТНК? – шеф эскулапов был явно недоволен внезапно наступившим финалом весело начавшейся игры с госпожой президентшей. О кулаке военного министра он уже забыл.
– Кому нужен? – возмутился министр пропаганды. – Или ты забыл выстрел в Потсдаме?
– Случайная пуля!
– Болван! – Хаит выразил наконец таившуюся весь вечер злобу против нагловатого шефа эскулапов. – Твой глупый язык давно пора укоротить. И боюсь, что это произойдет скоро. Во всяком случае, с моей помощью…
– Братья, – остановил вновь вспыхнувшую ссору полковник. – Не надо… Давайте лучше пить. Только пить… Я беру свой отказ обратно. Где мой фужер?
Колеса неистово стучали на стыках рельс – поезд пролетал какую-то станцию или разъезд, – когда Рут откатила решительно дверь и шагнула в купе. Шагнула и замерла. В глаза ударил мрак, неожиданный мрак: она ясно помнила, что, уходя, оставила верхний плафон горевшим. Сейчас он не светил, задрапированное окно не пропускало ни одного лучика и купе казалось черной бездной. Она невольно потянулась к выключателю, щелкнула, но свет не появился.
– Вилли! – позвала она тихо мужа. – Почему темно?
В ответ прозвучало непонятное:
– Тсс…
Чья-то рука, наверное Каюмхана, прогнала дверь назад, и не только прогнала, повернула ручку замка, закрыла его.
Он скрывает себя, – догадалась Рут. – Это естественно. За ним следят… Чуточку успокоенная, она опустилась на диван слева, нащупала плед, брошенный ею, разгладила сборки.
– Зачем ты рискуешь? – заговорила Рут. – Здесь столько людей, и все знают тебя… Лучше было бы другим поездом…
Ей опять напомнили:
– Тсс…
– Хорошо, хорошо… Но нас никто не слышит!
Внезапно мелькнуло недоумение.
– Постой! Как ты попал сюда? Ведь мы уехали раньше. Следующий поезд идет через шесть часов… Или тебя подбросили в Дрезден на машине? Ну, объясни же!
Муж кашлянул. Очень тихо и как-то хрипло, совсем по-чужому.
– Ах! – вскрикнула Рут. – Кто здесь? – Она хотела кинуться к двери, но ее остановила чья-то рука, видимо, та рука, что закрыла замок.
– Ваш старый знакомый… – прозвучал голос в темноте.
Знакомый! Теперь она узнала этот голос. Осенний лес… Сосны… Второй километр перед поворотом на Потсдам…
– Вы?! Опять вы?
Темнота отозвалась новым покашливанием, а потом словами:
– Как чувствует себя муж? Не жалуется на сердце?
Ей не хотелось возвращаться к прошлому, да еще теперь, в этом вагоне, где она была хозяйкой, «шахиней» была! Стоит только крикнуть, и тотчас прибегут туркестанцы, полковник прибежит, они растерзают этого наглого человечка, разметут в пыль. Но она не крикнула. Не позвала туркестанцев, ничего ровным счетом не сделала для собственного спасения. Напротив, подавила в себе протест и почти через силу ответила. Очень холодно, будто губы ее окаменели:
– С сердцем у него ничего… а вот горло пошаливает по-прежнему…
– Ну вот, – уже веселее откликнулась темнота. – Теперь мы поняли друг друга.
– Вы поняли! – уточнила Руг. – Я играю в жмурки и даже не представляю себе, кто мой партнер.
– А это важно?
– Безусловно. Во всяком случае, любопытно.
– Немного терпения, фрау Хенкель… А теперь – к делу! Вы узнали что-нибудь о друзьях унтерштурм-фюрера?
– Друге, – внесла ясность Рут.
Темнота выразила недовольство. Она способна была проявлять эмоции.
– Три друга находились почти постоянно на втором километре, и вы должны были их видеть…
– Три?! – несколько разочарованно повторила «шахиня». – Он говорил об одном…
– Теперь и мы можем говорить об одном. Двух уже нет, – пояснила темнота. – Об одном по кличке «лай-лак», то есть аист…
– Аист? – удивилась Рут. Удивилась не кличке, а самому слову, сочетанию звуков, составляющих его, – они показались ей знакомыми. «Лайлак!». Кажется, Рут слышала что-то подобное. Возможно, даже здесь, в поезде. – Аист… Человек с кличкой «аист»…
– Он похож на аиста, если вы когда-либо видели эту птицу, – внесла темнота конкретность в характеристику.
– Видела… На юге. И что же? Человек этот находится в Роменском батальоне?
– В Роменском батальоне нет друзей унтерштурмфюрера. Уже нет. Они покинули его, как покидают мир мертвые.
Она содрогнулась. Ей почудилась угроза в тоне, которым был произнесен ответ. Угроза, адресованная не друзьям унтерштурмфюрера, а «шахине». На какое-то мгновение Рут представила себе карающую руку – неведомо за что, но именно карающую, – протянутую сейчас к ней. Что нужно скрытому во мраке человеку? Зачем он убивает друзей унтерштурмфюрера? Во имя какой цели? Неужели из-за той тайны, что была передана унтерштурмфюреру Ольшером!
– Остался один, – напомнила темнота, – с кличкой и обликом аиста.
Все-таки не ей, «шахине», адресована угроза, – успокоилась Рут. – Друзьям унтерштурмфюрера. Одному, последнему! Но если уберут последнего, закроется навсегда дверь к тайне, для «матери туркестанцев» – тоже. Через «шахиню» перешагнут, как через порог. Потом и порог сметут. Сметут, чтобы не осталось никого причастного к тайне… Нарисовав себе эту неумолимую цепь, охватывающую и ее, Рут стала искать тропинку, лежащую в стороне от опасности.
– Я знаю лишь один адрес – Роменский батальон – и фамилию друга…
– Она уже не нужна.
– Жаль! – вздохнула Рут.
– Увы, время опережает вас. Будьте торопливее, иначе исчезнет и последний друг унтерштурмфюрера.
– Что я должна сделать?
– Узнать, кто «аист» и где он находится. Ответ дадите в Вене.
– В Вене?! – ужаснулась Рут. – Значит, завтра?
– Конгресс продлится два-три дня. Это не много и не мало для такой решительной женщины, как вы, фрау.
– Женщины! Но только женщины…
– Разве этим не все сказано?
Рут могла вспылить, во всяком случае, ответить дерзостью. Но какова цена ее возмущению, да и что даст оно? Лучше принять оскорбление и изобразить обиду, показать себя слабой и беззащитной. Выпросить уступки, хотя бы в сроках. Тайна запрятана глубоко, это она знала, и добыть ее будет трудно: ведь тот, кто прячет, уверен в существовании любопытных глаз, иначе зачем прятать. А что если выдать всего лишь кусочек тайны, как тогда, в лесу, и этим избавить себя от тяжелой и опасной работы по добыванию целого?
– Я слышала такое слово, «лайлак», – сказала она твердо, но без уверенности, что это заинтересует темноту. – Просто слышала, мало ли какие слова пролетают мимо!
Кусочек тайны был схвачен жадно, торопливо:
– От кого? Когда?
– От туркестанцев, – теперь уже нетвердо пояснила Рут. – Кажется, здесь… в поезде… Слово прозвучало несколько раз в общем разговоре.
– Но кто участвовал в разговоре?
– Вы могли бы не задавать подобного вопроса: я не предполагала о существовании интереса к «аисту» и, следовательно, не запомнила, кем произнесено слово.
Темнота вздохнула, и во вздохе этом было столько досады и столько разочарования, что Рут невольно посочувствовала своему собеседнику.
– Если бы я знала!
– Но кто участвовал в разговоре?
– Здесь столько людей, столько встреч… Возможно, и не в вагоне произносилось слово, а еще в Берлине, на перроне вокзала. Там было много провожающих…
Вздох не повторился. Темнота тревожно и тяжело молчала. Невидимо для Рут шла работа, чья-то работа, и эта работа должна была породить для «шахини» новый сюрприз.
– Вы вспомните, кто говорил! – сюрприз оказался до крайности неприятным.
– Это невыполнимое требование, – запротестовала она.
– Вы вспомните! И человек, произнесший слово, вернее, тот, кто знает «аиста», будет вашим другом в Вене.
– Не понимаю.
– Во время конгресса старайтесь быть около него как можно чаще.
– Но это покажется слишком нарочитым, даже нелепым. Неизвестно, кто этот человек, и удобно ли находиться возле него жене президента.
– Надеюсь, это офицер или работник ТНК, а с ними вы на короткой ноге…
Опять колкость, опять намек! И опять безответный – Рут должна проглатывать все, что ей уготовано, и терпеливо ждать конца разговора. Лишь бы скорее наступил этот конец!
– Пройдитесь с ним в фойе во время перерыва, – уточняла темнота. – Помните лестницу из зала в вестибюль? Не помните? Не бывали в индустриальном клубе… Так вот, там есть лестница. Спуститесь по ней вместе, возьмете своего спутника под руку… Это ведь естественно!
– Боже!
– Не надо ханжества. Вам предлагают самое простое из того, что могла бы сделать женщина…
– Не смейте!
– Хорошо. Итак, на лестнице во время небольшого перерыва после прений… За выступлением президента должны последовать прения.
Рут вдруг вспомнила о муже. И не столько о муже, сколько об опасности, что грозит ему.
– На Каюмхана готовится покушение? – спросила она, не скрывая тревоги.
– Разве я похож на заговорщика или террориста? – усмехнулся собеседник.
– Я не это имела в виду… Может быть, вы знаете?
– Да, слышал… Но Каюмхана не убьют… И, между прочим, вы избавите его от неприятного спектакля с выстрелами… если, конечно, вовремя покажете человека, знающего «аиста».