Преподношением полковника Арипова и завершилось утреннее заседание конгресса. Очень удачно завершилось, как сказал потом доктор Менке, в туркестанцев вдохнули бодрость и уверенность простые и искренние слова боевого офицера. Барон все еще верил в какую-то магическую силу слов и чувств. А может, ему надо было верить, – Восточное министерство, в котором он возглавлял идеологический отдел, переживало свои последние дни, в нем уже не было надобности, так как не было самого Востока. Германского Востока.
Едва только Вали Каюмхан объявил перерыв, как жена его, Рут Хенкель, заняла пост у служебного выхода. Ее не интересовал муж – президента старательно опекали офицеры почетного караула из состава СС и вермахта. «Шахиня» ждала полковника. Тот все еще стоял у стола президиума и, наклонясь, говорил что-то военному министру. Оба были в хорошем настроении, что Рут установила по сияющим лицам собеседников. «Закрепляют сделку, – подумала “шахиня”. – Разговор долог и, надо полагать, завершится только в пути…»
Рут нервничала. Давно не приходилось ей испытывать азарт ловца, поджидающего жертву. Последний раз она охотилась на Берлинер ринге, когда у второго километра появился унтерштурмфюрер. Но там все было проще – инициатива исходила от самой Рут, в любую минуту она могла отказаться от задуманного, повернуться и уйти, бросить этот мрачный лес с его дождями и ветрами. Сейчас она выполняла чужой приказ – ни уйти, ни бросить пост нельзя. Только ждать. Ждать, когда неторопливые собеседники выскажут друг другу все, проглотят улыбки, встанут и направятся к выходу.
Идут! Наконец-то… «Шахиня» поправила прическу – боже, до чего она дошла, прихорашивается ради этих несчастных слуг Каюмхана!
– Господа! – капризно произнесла Рут, протягивая руки военному министру и полковнику. – Так можно уморить бедную «мать туркестанцев». Обед бывает только раз в сутки. Что вы на это скажете?
Полковник повторил любезную улыбку, которая сопутствовала его беседе с военным министром.
– Мы послушные дети своего отца! – он кинул взгляд на президиум, где все еще играл свою трудную роль повелителя Вали Каюмхан и где сгрудились офицеры охраны. Женоподобный «фюрер» старательно поправлял волосы крошечной, отделанной серебром, расческой – это было его привычным занятием при разговоре с подчиненными. Движения его, беспечно медлительные и грациозные в прошлом, сейчас напоминали какой-то набор рывков и пауз, словно президент страдал нервным тиком. Предупреждение об опасности вывело Каюмхана из равновесия. Трудно жить, когда в тебя кто-то целится. Целится неизвестный. В Потсдаме было легче – он не знал, что в него целятся. Просто прозвучал выстрел и что-то горячее ожгло шею.
– Только отца? – продолжала играть огорчение Рут. – В вагоне вы говорили о «матери туркестанцев»…
– Склоняем голову перед янгой, – ответил смущенный полковник – он вспомнил тост за «шахиню». – Слово ваше – закон!
– О, как высокопарно!.. Но искренне ли?
– Разве госпожа не имела возможности убедиться в этом?
Хаит наблюдал за штандартенфюрером и «шахиней» и покусывал губы – возобновление игры, прерванной в вагоне, его не устраивало. Не устраивало по той простой причине, что жена президента была лишней сейчас. Уже не честь «шахини» намеревался защищать военный министр и вице-президент – наплевать в конце концов на этику! – собственные интересы оберегал капитан Хаит. У него деловой разговор с Ариповым, а тут третье лицо. И вообще, какого черта Рут липнет к этому полковнику? Именно к полковнику.
– Господа, я пошутила! – вдруг переменила тон «шахиня». – Я освобождаю вас от трудной обязанности пажей… Вы свободны… но только проводите меня до машины! – Она сделала строгое и даже тревожное выражение лица. – Мне не хочется спускаться вниз в окружении солдат и телохранителей… И потом… – Лицо стало грустным. – Вы сами, впрочем, понимаете…
Хаит мгновенно успокоился: как это он сразу не догадался о причине открытого интереса Рут к полковнику? Ей страшно здесь. Могут стрелять. Стрелять, хотя все меры приняты и клуб наводнен эсэсовцами. Но что эсэсовцы? Потсдамский выстрел произвел человек в форме СС.
– Простите, – извинился Хаит. – Это наш долг… Только не волнуйтесь, янга!
Они стали по обе стороны «шахини» и так, втроем, направились вниз по лестнице.
«Теперь я не волнуюсь, – подумала Рут. – Я спокойна. Могу даже смеяться. В компании таких милых офицеров женщина имеет право быть веселой». И она, играя беззаботность, заговорила о каких-то пустяках. Смешных пустяках…
На середине лестницы ее кольнул чей-то взгляд. Сбоку или спереди.
«Кто? – вздрогнула Рут. – Кто смотрит на меня? Кому я служу, чей приказ выполняю?» Ей очень захотелось увидеть человека, с которым она разговаривала в купе. Продолжая улыбаться, Рут принялась шарить взглядом по толпе. Делегаты торопились, они смотрели на двери, распахнутые на улицу, и никто – на «шахиню». Почти никто!
И вдруг – голубые колючие глаза. Снизу, из-под лестницы. Там стоял Берг и разговаривал с каким-то немцем в штатском. Опять Берг.
Странная мысль осенила «шахиню». Очень странная, просто нелепая. «Здесь никто не проходил!» – вспомнила она слова гестаповца. А ведь проходил. Проходил тот туркестанец, допрашивавший ее в купе. Не мог же он раствориться за дверью, подобно дымку сигареты. Или уже настало время духов! Нет, в это она не верит. Значит, гестапо включилось в игру. Все включились. Какой должна быть важной тайна, чтобы ее разгадывало столько людей!
И тут «шахиня» подумала о своей доле в игре. Собственном выигрыше. Иначе зачем стараться, зачем рисковать!
– Господа! – сказала она весело, очень весело, словно заметила что-то необыкновенно забавное, даже смешное, хотя ни забавного, ни смешного не было рядом, – была серая, унылая толпа, способная вызвать лишь раздражение. – Господа, я передумала… Мы не расстанемся у машины. Нас ждет столик в ресторане… И, пожалуйста, без кислых мин, или вы способны оставить даму одну в такую минуту?
Она взяла спутников под руки и решительно застучала своими легкими туфельками по ступеням лестницы.
В гостинице «Дунай» Берг потребовал ключ от номера господина военного министра. Ключ и обязательство молчать.
– В течение часа никто не должен стучаться в дверь! Вы меня поняли? – сурово предупредил он дежурного по отелю.
– Да, господин оберштурмфюрер! Если бы даже я не понял, вы вполне могли рассчитывать на мой опыт: не первый раз требуют ключи от номеров…
– Тем более… Но, надеюсь, не от этого номера?
– Разумеется. Гауптман только вчера вселился… Вам не нужна помощь?
– Нет, благодарю… Достаточно ключа и спокойствия…
Он поднялся наверх и отпер дверь номера.
Комната была прибрана и проветрена, мебель расставлена по своим местам – никакого намека на недавнее пребывание здесь гостя. Лишь на столе лежало несколько иллюстрированных журналов с фотографиями солдат на обложках, не свежих журналов, но и не особенно старых – двухмесячной и трехмесячной давности. Они были сложены аккуратной стопкой, видимо, горничная и тут проявила свою заботу о порядке, – так гости не держат чтиво.
Берг лишь мельком глянул на журналы – его интересовал платяной шкаф. Он растворил его и огорченно поморщился: ни единой вещи, способной что-то сказать о военном министре, здесь не было. Даже цивильный костюм не захватил с собой в Вену Хаит, а именно на костюм рассчитывал Берг, предпринимая обыск в номере военного министра. Где, как не в карманах костюма или под его подкладкой, могли храниться документы! Все имущество капитана – в бауле, скромном кожаном бауле с никелевой застежкой.
И баул пуст – в понимании Берга, естественно: там смена белья, бритвенный прибор, флакон одеколона. Второго дна нет. Следовательно, нет ничего скрытого. Полки в левой стороне шкафа заняты щеткой, старой, стертой наполовину и наполовину вылезшей. Обеднела Вена!
На всякий случай Берг проверяет постель, угол за шкафом, портьеры. Маловероятно, что Хаит припрятал пакет здесь, в номере, но чего не бывает! В туалете, ванной тоже никаких признаков конспирации. Значит, пакет с Хаитом или с кем-то другим. С полковником, например. Хотя вряд ли. Хаит не станет делить добычу. Это не в его правилах, да и полковник не тот человек, которому можно доверить тайну. Он стоит в стороне от «правительства», нетверд в принципах и не разделяет точку зрения своих партнеров. Есть кто-то третий. Кто?
Искать ответа в номере бесполезно. Осторожный, собранный, взвешивающий каждый свой шаг Хаит не допустит промаха. В этом Берг убеждается еще раз, здесь в гостинице.
Прошло всего лишь двадцать минут. Уйти просто так, ничего, абсолютно ничего, не добыв, глупо. Досада уже вселилась в Берга и гложет его. Сердит! Он прохаживается по комнате осторожной, мягкой походкой, шаги тонут в ворсе коврика, прохаживается и думает. Мысль возвращается к первоначальному, самому простому и элементарному, от которого обычно рождается сложное и запутанное. Берг рассуждает: если человек действует, а Хаит действует, то этому процессу сопутствует множество побочных элементов движения. Вначале они кажутся случайными, даже далекими от главного. Но они объясняют, ставят какие-то вехи. Вехи ведут к различным узлам и загадкам. Загадки, решенные, конечно, открывают более ясный и точный путь к главному…
Прохаживаясь мимо столика, Берг раз и другой глянул на журналы. Журналы с фотографиями солдат на обложках. Вот они идут в атаку… Вот они поджигают какой-то дом… Вот ловят…
Кого ловят? Берг остановился, взял в руки журнал, всмотрелся в обложку. По вспаханному полю в сторону рощи бежит парашютист. Лицо его искажено усталостью – смертельно трудно бежать с ранцем за плечами. Что в ранце, неважно, но он тяжел, лишь большой груз так сгибает человека. Парашютист, судя по облику, англичанин, хотя и одет в форму немецкого офицера. Фуражки на нем нет, уронил – она, чистенькая, красивая, лежит на земле, – и волосы светлыми прядями мечутся по ветру, застилают глаза. «Охота на «быков», – подписано внизу страницы. Булль – бык! – прозвище, которым наградили своих западных противников немцы. Под фотографией оно звучит нелепо, неуклюже. Несчастный, усталый, сухой как жердь парашютист так не похож на быка! Сейчас его можно было бы назвать зайцем, спасающимся от волков.