– Что ж, удовлетворим просьбу шарфюрера? К тому же рота, что направляется в Альби, не полностью укомплектована и он будет там не лишним…
Саид кивнул. Никаких возражений у него не было, напротив, он с удовольствием сам бы послал «Аиста» на Запад. И так этот долговязый шарфюрер слишком задержался здесь. В записке ясно было сказано ему: «Бегите из Нима! Вас ищет гестапо». Разве недостаточно такого предупреждения? Прошла целая неделя, пока шарфюрер решился покинуть город. А гестапо действительно ищет. Кого-то ищет. Молодчики с черной свастикой на рукавах ежедневно наведываются в расположение батальона.
– А он знает, что выезжать надо немедленно? – спросил полковника Саид. Именно полковника. Ему не хотелось вступать сразу в разговор с шарфюрером.
– Вы готовы? – передал вопрос Арипов.
Шарфюрер закивал:
– Да, да.
– Больше вы сюда не вернетесь, – предупредил Саид.
– Понимаю.
– Поэтому рассчитайтесь со всеми. Небось должны прачке или хозяйке погребка… – Саид подмигнул озорно, намекая на вечерние похождения младших командиров. Ему надо было уточнить, насколько ясно представляет себе цель «Аист», все ли берет с собой. Шарфюрер как-то странно заулыбался – большой тонкогубый рот его раздвинулся чуть ли не до ушей, а глаза испуганно полезли наверх.
– Расплачусь, господин унтерштурмфюрер… Я всегда расплачиваюсь. Знаю, что не вернемся больше…
«Ты не вернешься, – уточнил мысленно Саид. – Тебе здесь делать нечего. Доставай пакет из своего тайника и беги…»
– В таком случае собирайтесь, рота выезжает в шесть вечера.
– Вечера?! – приуныл «Аист». Ему, видимо, не хотелось пускаться в путешествие ночью. Он помнил о встрече у Монпелье. А разве в темноте отыщешь «друзей»?
Полковник счел нужным дать справку:
– Воинские поезда днем пускать запрещено – бомбят!
– Да, да, – закивал снова «Аист». Несуразно длинное тело его слегка сгибалось, когда он делал кивок, словно голова перевешивала и тянула вниз.
«Почему избрали именно «Аиста»? – задал себе вопрос Саид. – Разве не было другого, менее приметного человека. Или другой не смог бы убрать унтерштурмфюрера?» Саид посмотрел на руки «Аиста», висевшие у коленей, – длинные руки с костистыми пальцами, вялые, почти безжизненные сейчас. И эти руки могли ожить, налиться силой, сдавить горло жертве… Горло друга…
– Счастливого пути и удачи! – торопливо и с каким-то облегчением произнес полковник. Он, видимо, тяготился своей миссией покровителя и наставника шар-фюрера. Не до чужих забот было сейчас Арипову, самому бы укрыться от тревог и опасностей. Гроза нависла над головой, и вот-вот ударит молния. Франция, теплая, ласковая Франция, не принесла избавления от страха. Ясно теперь, что отсидеться до лучших, спокойных времен не удастся. Фронт перекатывается и сюда, и немцы становятся все злее и злее. Ним превращают в крепость. Крепость, в которой погибнут все. Произнося напутствие шарфюреру, полковник, конечно, не думал о чужом счастье и тем более о чужой удаче. Ему нужно было уменьшить собственную тягость. Уменьшить хоть на немного.
– Спасибо, спасибо, – так же скороговоркой ответил «Аист». И на лице его промелькнула тень радости. Нет, он не улыбнулся, ничего похожего на улыбку не было. Просто смягчилась складка озабоченности над бровями и глаза помутнели. «Аист» посчитал слова полковника, как хорошее предзнаменование перед дорогой.
– Аллах биз билян! С нами Бог! – произнес он торжественно и сделал омовение.
Полковник склонил голову. Ему тоже следовало повторить фотиху – омыть руками лицо, – но рядом был унтерштурмфюрер и при нем не хотелось показывать свою духовную близость с «Аистом».
– Будем верны тюркско-германскому союзу! – заключил церемонию Арипов и встал, давая этим понять, что беседа окончена и шарфюрер может идти.
– Хайль! – вдруг вскинул руку «Аист». Получилось это у него смешно, ладонь едва не коснулась низкого потолка, а растопыренные пальцы шевелились, пытаясь собраться вместе. Нет, он не был солдатом, этот «Аист». Он только числился по военному ведомству, существовал за счет армии и войны.
Когда шарфюрер ушел, Саид сказал полковнику:
– Доедут ли они до Альби?
Арипов поднял недоуменно брови:
– Дорога, кажется, безопасна…
– Не то. Ходят слухи о высадке десанта в Нормандии…
– Десант?!
Он ожидал этого, все ожидали, но не в Нормандии, а здесь, на юге, где-то вблизи Нима.
– Бои идут с рассвета, – досказал Саид.
– Вы думаете, легионеров вернут в Ним?
– В Ним… и дальше…
Нетрудно было догадаться, на что намекает унтерштурмфюрер: им не доверяют, их отодвинут снова в тыл. Но где теперь тыл?
– Я получил приказ из Берлина, – солгал Саид. – Мне предложено сопровождать роту до Альби…
– И что же?
– Жду отмены… Возможно, в течение дня поступит новое распоряжение…
– Надеетесь на такую оперативность Главного управления?
– Сейчас медлить нельзя, господин штандартенфюрер. Во всяком случае, если распоряжение не застанет меня в Ниме, будьте любезны переправить его на одну из станций следования роты, учитывая время нашего нахождения в пути. Лично я сообщу свой маршрут в Берлин, хотя не уверен, что донесение мое попадет в руки гауптштурмфюрера до отправки приказа о возвращении.
Полковник пожал плечами – он не знал, что ответить унтерштурмфюреру.
– Вернее всего переправить распоряжение прямо в Альби, – посоветовал он. – Кстати, там сейчас господин военный министр, он прибыл с таким же поручением, как и вы.
– Хаит?
– Да, если это удобно, я адресую депешу из Берлина прямо на его имя.
Саиду пришлось сдержать удивление и тревогу: Хаит в Альби!!! Прямо в руки к своему шефу едет «Аист». Видимо, военный министр решил принять на себя непосредственное руководство операцией с пакетом. Открытие второго фронта окрыляет и торопит Хаита. Господа, которых он ждал, – рядом, и мешкать нельзя.
– Буду рад, – улыбнувшись, сказал Саид. – Встреча с господином министром доставит мне удовольствие.
Он знал, что не встретит Хаита. Ни здесь, ни в Альби. Им просто нельзя было встретиться. Они слишком хорошо знали друг друга.
В номере Рут не оказалось. Он звонил дважды, терпеливо ждал, когда прервутся гудки и кто-нибудь возьмет трубку. Никто не брал. Тогда Ольшер бросился в такси и назвал шоферу Брудергриммштрассе.
Портье ответил ему то же, что и телефон: госпожи нет. Еще не вернулась, и когда вернется, неизвестно. Такие вопросы вообще не задают в отеле.
А ему нужна была Рут. Очень нужна, и именно сейчас. Он стал метаться у подъезда, как потерявший хозяина пес. По Брудергриммштрассе летел ветер – был уже конец августа и с запада подбирался холод, – и Ольше-ру изрядно доставалось в его легком летнем пальто. Шляпу то и дело норовило сорвать, и капитан опускал голову, придерживал поля рукой.
Рут появилась часов в одиннадцать вечера. Коричневый «мерседес» остановился как раз против Ольшера. Капитану показалось, что она сделала это специально и, как только выйдет из машины, сейчас же протянет ему руку. Но баронесса, захлопнув дверцу, торопливо побежала в вестибюль.
Он догнал ее в холле.
– Баронесса!
Как неприятно было произносить это слово! Оно напоминало о бароне Менке, надменном, свысока глядевшем на бывшего зубного врача. И теперь Рут. Распущенная девка с Шонгаузераллее. Баронесса!!! Он мог бы назвать ее обычно – госпожа Хенкель, но она еще не остановится. На Рут это похоже.
– Баронесса!
Она не узнала его сразу. Все теперь не узнавали его! Тогда он снял шляпу и поклонился.
– Боже мой! – грустно и удивленно произнесла Рут. – Боже, Рейнгольд!
Потом она рассмеялась почему-то и протянула ему руку.
Он поцеловал ее. И опять вспомнил прошлое. Вспомнил первую встречу с молодой «шахиней» в небольшом ресторанчике у Шпрее, потом на пляже Ваннзее и последнюю, в номере гостиницы, – тогда Ольшер, бог всех этих шахов и шахинь из Туркестанского национального комитета, целовал ей руки только из чувства сожаления к несчастной президентше. Она была всего лишь осведомителем начальника «Тюркостштелле». Несчастных можно и должно жалеть. Теперь сожаления достоин он.
– Нам надо поговорить, баронесса.
– Да, да, надо, – согласилась Рут, все еще улыбаясь и разглядывая Ольшера. Разглядывая, как давно забытую вещь и теперь попавшуюся на глаза. Ему стало еще горше.
– О деле, – пояснил он, желая придать вес этой встрече и вообще всему, что предшествовало ей. – Важном деле…
Пояснение никак не подействовало на Рут, она будто не услышала этих слов, произнесенных подчеркнуто серьезно.
– Сколько неожиданного припасено для меня во Франкфурте, – продолжала она весело болтать, беря ключ у дежурного и направляясь к номеру. – И вот вы, Рейнгольд… Словно вернулось прошлое.
Он шел за ней, полагая, что ответ ее – да, надо поговорить и, главное, тон, которым он был произнесен, – дают ему право войти в номер и остаться на полчаса или даже на час для разговора наедине.
– Когда-то я искала неожиданной встречи с вами, – вспоминала Рут, – и очень хотела, чтобы она была именно такой, как сегодня… И не нашла. – Баронесса открыла дверь, впустила Ольшера в номер – большой, изысканный по обстановке, он заметил это, когда вспыхнул плафон и облил все зеленовато-желтым светом. – Вы мне нравились, Рейнгольд… Нет, я не любила… Это было бы неправдой… Но нравились… Очень…
Ольшер слушал Рут. Удивительно знакомым было все: и интонации, и движения, и эта милая улыбка на губах. Пухлых, капризных губах.
Он помог ей снять пальто, сам разделся и прошел в гостиную. Опустился в кресло у торшера, взял со столика журнал, чтобы полистать его, пока хозяйка, как она сказала, приведет себя в порядок.
Из соседней комнаты, из-за неплотно прикрытой двери, доносились ее возгласы: «Ах, Рейнгольд, вы просто чудо… Здесь так скучно, в этом Франкфурте… Я с ума схожу от тоски…»
«Что она болтает, – сердился Ольшер, машинально листая иллюстрированный еженедельник. – Или не понимает, что я пришел не на свидание. У меня дело. Притом весьма неприятного характера».