БАС: Может быть, мне просто не повезло, потому что для меня первой книгой оказалась какая-то из его африканских эпопей. Не могу передать, какое отвращение у меня вызвали и продолжают вызывать эти бессмысленные убийства львов, носорогов, буйволов, слонов, леопардов. Кровавый спорт богатых бездельников! Да ещё с попытками придать своей забаве какой-то высший смысл, будто это, действительно, состязание в мужестве. Да ещё заставлял, затягивал своих женщин участвовать в бойне — такой стыд!
ТЕНОР: Но у поколения, входившего в жизнь после Первой мировой войны, сострадание животным было сильно притуплено пережитым ужасом всемирного четырёхлетнего пожара. Стыдились они другого — высокопарного краснобайства. Ведь именно оно оправдывало кровавое извержение высокими понятиями чести, патриотизма, исторической справедливости. Хемингуэй очищал человеческую речь от шелухи и мути и тем возвращал ей правдивость и достоинство. Диалог у него строится из пустот, часто из повторов, но при этом слова бережно огибают нечто главное, невыразимое. Словам возвращалась их изначальная ценность, как краскам на картинах Сезанна, Ван Гога, Сёра, Гогена, Ренуара. Кажущаяся пустота как бы создаёт плодотворный вакуум, который извлекает эмоциональное бурление из души самого читателя.
БАС: Действительно, Первая мировая война вынесла наверх целую плеяду писателей, пытавшихся литературными средствами осмыслить произошедшее. Ремарк в Германии, Олдингтон в Англии, Барбюс во Франции, Шолохов в России. Да и Толстой в своё время, после боёв на Кавказе и в Севастополе продолжал вглядываться в феномен войны до конца жизни. Начал с "Казаков", закончил "Хаджи-Муратом".
ТЕНОР: Вот ещё какое сравнение пришло мне в голову: стиль Хемингуэя отличается от прозы его современников так же, как витраж отличается от живописного полотна. Многоцветье картины мы воспринимаем через отражённый свет, а многоцветье витража — через свет, идущий как бы изнутри. И это появилось уже в самых первых рассказах. Что меня поражает: каким чутьём обладал Шервуд Андерсен, чтобы уже по первым зарисовкам начинающего автора — демобилизованного солдата без университетского образования — разглядеть большой талант, начать поддерживать его, снабдить рекомендательными письмами к парижским друзьям — Гертруде Стайн, Эзре Паунду и другим. Может быть, это связано с тем, что Андерсен расслышал в рассказах Хемингуэя продолжение собственных исканий. Для всего литературного поколения, входившего в американскую литературу в 1920-е годы, творчество Андерсена открыло новые горизонты, оказалось маяком, камертоном. Но для Хемингуэя — в особенности.
БАС: Вы упомянули Париж — не пора ли нам отправиться туда вслед за нашим героем и его первой женой? Если Андерсена можно считать стартовой площадкой космического корабля "Папа Хем", то на долю Хедли Ричардсон выпала роль ракеты-носителя. Её горячая вера в талант мужа, её готовность отказаться от карьеры пианистки и отдать все силы на то, чтобы обеспечить ему возможность посвятить себя литературе, конечно, были бесценной поддержкой. Скромный ежегодный процент с полученного ею наследства, составивший две с половиной тысячи долларов, в послевоенном Париже позволил молодожёнам иметь самое необходимое — а большего в те годы они и не ожидали. Плюс журналистские заработки самого Хемингуэя. Хватало даже на то, чтобы угощать в своей квартирке новых друзей.
ТЕНОР: Первая серьёзная ссора с женой произошла, когда она умоляла его осенью 1922 года не ездить на греко-турецкую войну. Но Хемингуэй был послан туда его нанимателем, канадской газетой "Стар", и не чувствовал себя вправе отказаться. Снова страшные сцены войны, горящие дома, обозы с беженцами. В прозу потом попадёт женщина с мёртвым младенцем на руках, которого она не отдавала несколько суток. Воспоминания об этих днях всплывут в памяти героя рассказа "В снегах Килиманджара". Так как Хемингуэй не любил и не умел выдумывать, мы должны поверить тому, что в Стамбуле он впервые изменил жене с какой-то армянской шлюхой — "перезрелой, грудастой, сиропно сладкой, гладкокожей и не нуждавшейся в подушке под ягодицами".
БАС: А в следующем году супруги совершили поездку в Испанию. И тут Хемингуэй был на всю жизнь захвачен — покорён — заворожен древним испанским варварством — боем быков. Это не просто спорт, объяснял он жене, а высокая трагедия, требующая невероятного искусства и мужества. Всё равно как если бы война проходила на арене, а ты получил место на трибунах и смотрел на неё, не подвергаясь никакому риску. Оказалось, что Хедли могла спокойно взирать на сизые кишки, вывалившиеся из распоротого живота лошади, и продолжать вышивать распашонку для ожидавшегося младенца.
ТЕНОР: Эрнест не только отсиживался на трибунах. Перед началом главного зрелища быка выпускают на арену и разрешают матодорам-любителям дразнить его для потехи. Наверное, тут уж сердце у Хедли сжималось, когда она видела своего отчаянного мужа, скачущим в метре от острых рогов. Но она уже знала, что опасность была для него как наркотик, без которого жизнь теряла блеск и пряность.
БАС: Сын Джон Никанор родился, когда супруги гостили в Торонто, но крещение произошло уже по возвращении в Париж. Чтобы спастись от плача ребёнка в тесной квартирке, Хемингуэй уходил писать в соседнее кафе. Здесь были написаны рассказы, вошедшие в сборник "В наши времена", действие которых происходит по большей части в местах, где прошла юность автора, — в Мичигане и Иллинойсе. Когда сборник выйдет из печати, родители будут возмущены его содержанием. Отец вернёт издателю все заказанные экземпляры, написав, что он не желает иметь в христианском доме "подобную грязь". Знакомым даже заявит, что предпочёл бы видеть сына мёртвым, чем пишущим произведения, подрывающие основы религии и морали.
ТЕНОР: Мать писателя, Грейс Хемингуэй, умоляла сохранить хоть один сборник — отец остался непреклонен. Эрнест с детства был любимцем матери. Именно она привила ему отношение к искусству как высочайшей ценности. Грейс пела, музицировала, готовилась стать профессиональной певицей. Энтони Бёрджес считал, что ритмичность прозы Хемингуэя берёт своё начало из музыкальных впечатлений детства. Когда стать певицей не удалось, Грейс увлеклась живописью и достигла определённых успехов: её пейзажи выставлялись и покупались. Почему во взрослом Хемингуэе созрела такая острая антипатия к ней, мне всегда оставалось неясным. Некоторые биографы считают, что он обладал теми же свойствами, что его мать: тяга к творчеству, стремление к совершенству, умение привлекать к себе внимание и доминировать над людьми. Но качества, ценимые им в мужчине, в женщинах он ненавидел. К отцу же, скромному провинциальному врачу, пристрастившему его к охоте и рыбалке, он сохранил уважение до конца жизни.
БАС: Отец его тепло описан в рассказе "Лагерь индейцев". Помните, это там, где индианка тяжело рожает и приехавший врач делает кесарево сечение перочинным ножом без анестезии. Сначала я был очень удивлён тем, что и мать, и ребёнок остались живы. Я уже привык, что смерть маячит во всех произведениях Хемингуэя, что большинство его героев погибает в конце. Но через несколько строчек всё разъяснилось, всё стало на свои места: оказывается, муж рожавшей, лежавший в той же хижине на подвесной койке, перерезал себе горло, так сказать, принёс себя в жертву, чтобы умилостивить злых духов и дать ребёнку родиться.
ТЕНОР: Да, многие замечали, что в глазах Хемингуэя только близость смерти придавала серьёзность тому, что происходит с человеком. Но я могу указать на десятки тончайших рассказов, в которых ключом сюжета оказывается не смерть человека, а смерть чувства, чаще всего — любви. Таковы "Что-то кончилось", "Три дня под ветром", "Очень короткая история", "Солдат дома", "Кошка под дождём", "Конец сезона", "Десять индейцев", "Канарейка в подарок". И во всех них автор целомудренно избегает произносить обесцененное слово "любовь".
БАС: Если бы он оставил эти рассказы так, как они были написаны, это была бы коллекция жемчужин, которые мало кто мог бы оценить. Но к моменту издания сборника он уже заразился страстью к корриде. И видел, в какой экстаз приходит толпа при виде крови. Пикадоры и бандерильеры разжигают зрителей перед началом главного боя. Почему бы не применить такой же приём в литературе? И он решает вставить перед каждым рассказом миниатюру, не имеющую никакого отношения к содержанию, но насыщенную кровью и ужасом. Перед нежным "Что-то кончилось" мы должны узнать, как одного за другим подстреливали немецких солдат, перелезавших через ограду. Перед другим рассказом встречаемся с двумя ранеными, валяющимися у стены под горячим солнцем. Далее: упавшую на арене лошадь бьют палками по ногам, заставляя подняться. Далее: солдат в траншее под градом снарядов взывает к Христу. Далее: измученного быка, упавшего на песок, приканчивают кинжалом. Возможно, эти миниатюры сильно увеличили цифры продаж. Но у меня этот ход вызвал только отвращение.
ТЕНОР: Всё же в кругу парижских друзей нашлись люди, способные по достоинству оценить эти ранние рассказы даже без вставных ужастиков. Начинающий американский писатель Гарольд Лойб послал их своему издателю, и зимой 1925 года из Нью-Йорка пришла радостная весть: Хемингуэю предлагали заключить договор на публикацию сборника "В наши времена" под маркой издательства "Бони и Ливрайт". Бедность отступала, парижская жизнь оживилась с приходом весны, компания кочевников по барам и ресторанам росла. И в какой-то момент из этой толпы вынырнула прелестная английская аристократка, которой было суждено пленить сердца миллионов читателей во всём мире под именем Бретт Эшли в романе Хемингуэя "Фиеста".
БАС: Реальная леди Дафф Твисден мало отличалась от героини романа. Она тоже развелась с первым мужем, чтобы выйти за баронета, служившего в военном флоте, тоже прожила с ним несколько лет, родила ребёнка и потом удрала с беспутным, но очаровательным шалопаем, тоже легко заводила романы с его ведома и согласия. Хемингуэй был очарован ею, как и десятки других мужчин в их кругу. Но в свои двадцать шесть лет он ещё оставался добродетельным юношей с американского Среднего Запада, считавшим измену жене делом постыдным