ТЕНОР: Видимо, какие-то высшие силы вмешались и удержали Клэр от выполнения задуманного. Она дождалась, когда муж ушёл из отеля, завернула дочь в одеяло и сбежала к своему отчиму, у которого была квартира в городе. Он отнёсся к ней с теплотой и пониманием, снял жильё для неё, нанял прислугу и даже оплачивал сеансы у психиатра, на которые Клэр являлась дважды в неделю. Видимо, сердце Сэлинджера уже было заворожено годовалой дочерью — через четыре месяца он приехал из Корниша и просил жену вернуться к нему. Она выдвинула свои условия: чтобы к дому была пристроена отдельная детская, а перед крыльцом устроена лужайка; чтобы ей и дочери разрешено было иметь друзей и встречаться с ними; чтобы были разрешены регулярные визиты к доктору. Муж согласился на всё.
БАС: Чтобы иметь возможность работать без помех, Сэлинджер выстроил на своём участке отдельный домик в сотне метров от главного. Поклонники писателя с жадностью набрасывались на новые произведения, посвящённые семейству Глассов: "Выше стропила, плотники!" (1955), "Симур: вступление" (1959), "Фрэнни и Зуи" (1961). Но критики демонстрировали раздражение и усталость от повторяющихся тем и приёмов. "Кого же представляют все эти чудесные дети на страницах его книг, столь живые, одарённые, привлекательные? Семь членов семьи, семь лиц и в каждом мы видим лицо Сэлинджера, любующегося самим собой. Мир Сэлинджера содержит лишь его самого." Джон Апдайк тоже упрекал автора в нарциссизме. "Дети Глассов слишком красивы, слишком интеллигентны, слишком образованы, и любовь автора к ним оттесняет чувство меры столь необходимое художнику. Слишком длинно, слишком много выкуренных сигарет, слишком много будь-я-проклят, слишком много религиозно-мистического пустословия."
ТЕНОР: Шум вокруг Сэлинджера нарастал, и его отшельничество только разжигало всеобщее любопытство. Журнал "Тайм", готовя номер, посвящённый загадочному писателю, разослал корреспондентов отыскивать его одноклассников, учителей, товарищей по военному училищу, однополчан, соседей, чтобы наскрести что-то похожее на биографический очерк. Верный себе Сэлинджер прятался от журналистов и непрошенных визитёров, менял время и маршруты своих поездок в почтовое отделение и в магазины, отказывался вступать в разговоры с незнакомцами. Он даже отказался появиться на большом собрании деятелей культуры, устроенном в Белом доме в 1962 году, несмотря на то что сама Жаклин Кеннеди позвонила ему и просила приехать.
БАС: Среди его поклонников было немало душевно неуравновешенных. В письмах начали мелькать угрозы ему самому и семье. В 1960 году на свет появился сын Мэтью, и тревога родителей за детей нарастала. В собственном доме они чувствовали себя в осаде и со страхом ждали, когда над изгородью появится голова очередного любопытного. При том, что слава Сэлинджера среди юных читателей только росла, одновременно нарастал глухой протест со стороны учителей, родителей, религиозных групп. Делались упорные попытки выбросить "Над пропастью во ржи" из школьных библиотек и из списков книг, рекомендуемых старшеклассникам для чтения. Разве можно считать положительным героем, примером для подражания подростка, который только ругается, выпивает, курит, пропускает уроки, поносит взрослых, врёт, знается с проститутками?
ТЕНОР: Главной отрадой для Сэлинджера в начале 1960-х сделалась его подрастающая дочь Маргарет, которую все называли Пегги. На фотографиях с нею он выглядит абсолютно счастливым. Он возил её в школу, угощал мороженным и сэндвичами в кафе, учил играть в шашки и шахматы, брал с собой в библиотеку Дартмутского университета, где они получали очередную порцию фильмов, чтобы смотреть их вместе на домашнем проекторе. При всех нападках на Голливуд, вложенных в уста Холдена, при том, что Сэлинджер упорно отказывался давать разрешение на экранизацию своих произведений, даже когда его просили об этом такие режиссёры, как Элия Казан или Лоуренс Оливье, кино он обожал и многие чёрно-белые фильмы тридцатых годов мог смотреть по десять раз.
БАС: Чувствительная Пегги каждый раз убегала и прятала голову под подушку, когда в фильме "Иностранный корреспондент" начиналась сцена пыток. Отец сердился и говорил: "Вам с матерью только бы смотреть фильмы про Рождество и домашних щенков". Десятилетней девочке часто приходилось скрывать собственные чувства и пристрастия, чтобы сохранить расположение отца. Она уже знала, какие книги могут ему не понравиться, и читала их украдкой, стараясь, чтобы они не попадались ему на глаза. Однажды в автомобиле у них случилась размолвка. Через некоторое время он позвонил ей по телефону из своего "бункера" и сказал: "Знаешь, хорошо бы нам найти путь к примирению. Я всегда буду любить тебя, но если я порываю с человеком, я порываю навсегда. Для меня невозможно поддерживать отношения с тем, кого я не могу уважать".
ТЕНОР: В другой раз он стал упрекать дочь за то, что для неё друзья дороже членов родной семьи. На это она дерзко заявила: "А у тебя друзей уже почти не осталось. Ты вообще способен выносить людей только в гомеопатических дозах". "У меня нет такой нужды в друзьях, как у тебя", — ответил отец с презрением, будто желание иметь друзей выглядело в его глазах постыдной слабостью. Похоже, что сдерживать себя в выражении своих чувств в отношениях с близкими ему казалось ненужным, неискренним. Его герой в повести "Зуи" говорит: "Я срываюсь, потому что я до чёртиков устал просыпаться каждое утро в гневе и в таком же гневе отправляться вечером в постель… Я знаю, как людям бывает тяжело со мной, каким я могу быть занудой, но я ничего не могу поделать с собой. Я просто не могу перестать язвить их и подкалывать".
БАС: В повести "Зуи" и в других произведениях, посвящённых семейству Глассов, Сэлинджер сочиняет таких людей, каких он мог бы полюбить. В годы его молодости была популярна песенка, в которой певец, разочаровавшись в непосто-нстве женщин, мечтает приобрести бумажную куклу в качестве жены. "Она всегда будет ждать меня дома с работы, никуда не убежит, будет верна и нежна", — неслось из репродукторов на танцплощадках. Сочинённые люди, как и бумажные куклы, хороши тем, что не могут огорчить нас своей непредсказуемостью — лучше удалиться с ними от всех живых в лесную хижину и доживать там без тревог и огорчений. Они будут послушно интересоваться тем же, чем интересуешься ты, — христианством, буддизмом, ведантой, гомеопатией, сайентологией, реинкарнацией — и так же послушно отбрасывать прежние увлечения ради чего-то нового.
ТЕНОР: Все, кого способны любить Холден и его создатель, так или иначе, — люди, не принадлежащие грешному миру. Это либо две монахини, собирающие на бедных, встреченные Холденом, либо старый учитель истории, стоящий одной ногой в могиле, либо монахиня Ирма, занявшаяся живописью, в рассказе "Голубой период Де Домье-Смита". Либо дети, ещё не вступившие в мир взрослых, не заражённые его тлетворным влиянием, как, например, мальчик Тэдди в одноименном рассказе. Либо это умерший брат Али, или покончивший с собой одноклассник Холдена, Джеймс Касл, либо приближающиеся к самоубийству Симур Гласс. В конце повести "Зуи" герой с большой помпой объявляет сестре — как невероятную новость, — что Бог живёт в душе каждого, даже самого заурядного, человека. Но это не может сгладить главного впечатления: мы, Глассы, тонкие и возвышенные, достойны любви автора и друг друга, а все остальные достойны только гнева и презрения.
БАС: В рассказе "Тэдди" всплывает тема реинкарнации. Её развивает мальчик-вундеркинд, объясняющий своему собеседнику: "Вы помните яблоко из Библии, которое Адам съел в раю?.. А знаете, что было в этом яблоке? Логика. Логика и всякое Познание… Больше там ничего не было. И вот что я вам скажу: главное — это чтобы человека стошнило этим яблоком… Большинство людей не хочет видеть вещи, как они есть. Они даже не хотят перестать без конца рождаться и умирать. Им лишь бы переходить всё время из одного тела в другое, вместо того чтобы прекратить это и остаться с Богом — там, где действительно хорошо".
ТЕНОР: Боюсь, Тэдди невнимательно читал Библию. Никакая логика не могла заставить Адама и Еву совершить такой нелогичный поступок: сшить смоковные листья и сделать себе опоясания. Съев яблоко с Древа познания добра и зла, они испытали нечто абсолютно новое, неведомое другим тварям — стыд. Они осознали, что есть разница между высоким и низким в их теле и что высокое это добро, а низкое — зло, и попытались прикрыть низкое. Именно по проявлению стыда, а не по созданию таблицы умножения, Бог узнал, что Его приказ был нарушен, что его создания вкусили яблока, приобщились Божественной прерогативе — знать разницу между добром и злом.
БАС: Действительно, там ведь дальше есть фраза: "Они станут, как один из нас". Значит — прочь их из рая, пока не поздно! Сэлинджер и его герои ко всему происходящему прилагают шкалу высоко-низко, но при этом упорно пытаются свести высокое к прекрасному — в творчестве, в поведении человека, во внешнем облике. Они отчаянно отказывают человеку в праве подняться на духовную высоту путём обыденного неталантливого добра. Каждому доброму поступку эстетическая контрразведка немедленно предъявляет подозрение — обвинение — в показухе, фальши, самовыпячивании. "Если я стану адвокатом, — говорит Холден, — как я могу быть уверен, что защищаю несправедливо обвинённых ради них самих, а не ради того, чтобы коллеги хвалили меня и хлопали по плечу?"
ТЕНОР: Мы уже обращали внимание на то, что в произведениях Сэлинджера нет стрельбы и бомбёжек. Потом согласились с тем, что героям его несвойственно чувство стыда и раскаяния за содеянное. Но есть и третья примечательная лакуна: совершенно нет природы. Сигарет выкурено до чёрта, опрокинутые или переполненные пепельницы — чуть ли не в каждом рассказе. Но нет ни одного зелёного кустика, распустившегося цветка, шумящего дерева, пролетевшей птицы, если не считать конечно умозрительных (и отсутствующих!) уток Холдена в пруду Центрального парка. Дочь Пегги потом вспоминала, что однажды они с отцом стояли на террасе его дома, смотрели на летний пейзаж, и он вдруг обвёл его рукой и сказал поучительно: "Ты ведь понимаешь, что всё это — пелена Майи?". В другой раз жена предложила Сэлинджеру присоединиться к ней и детям в задуманной ими поездке на озеро с ночёвкой у костра. "Клэр, ты сошла с ума! — воскликнул он. — Я провёл целый год, замерзая в окопах. Никто не заманит меня добровольно ночевать под открытым небом".