БАС: Видимо, обед и последовавшие за ним другие встречи прошли успешно, потому что Ричард Бартон и Салли Хэй вскоре стали неразлучны. Их знакомство произошло во время съёмок фильма "Вагнер" в Европе, в котором Салли участвовала в качестве ассистентки режиссёра. Она последовала за Бартоном в Америку, где сопровождала его во время гастролей. Публика была счастлива снова увидеть Дика и Лиз вместе, спектакль "Личная жизнь" шёл с огромным успехом. Но опять жизнь и пьеса непредсказуемо вторгались друг в друга и вносили новые повороты сюжета. Однажды Элизабет заболела, и гастроли пришлось прервать на пять дней. "Делать всё равно нечего, — сказал Ричард Салли. — Давай поженимся". Не веря своему счастью Салли согласилась. Они прилетели в Лас Вегас, сняли номер за тысячу долларов в день и совершили акт бракосочетания без всякой помпы, в присутствии двух близких друзей в качестве свидетелей.
ТЕНОР: Элизабет Тэйлор послала новобрачным цветы и поздравления, но её подлинные чувства начали прорываться на сцене. По ходу пьесы между мужем и женой постоянно происходили стычки, и она старалась вложить в них чрезмерную долю реализма. "В тот год Элизабет была довольно тяжёлой дамой, — вспоминала потом Салли. — И с координацией движений у неё не всё было в порядке. Она вдруг хватала Ричарда и дёргала с полной силой. Или наваливалась всем телом, так что из-за кулис я видела гримасу боли на его лице. В середине спектакля она должна была разбить пластинку о его голову. Хотя пластинка была не настоящая, сделанная из хрупкой крахмальной смеси, она каждый раз ухитрялась оцарапать его, и мне приходилось в уборной вытирать кровь и восстанавливать грим".
БАС: Физическую боль Бартон умел переносить не хуже, чем его воинственные кельтские предки. Но что выводило его из себя это упорная привычка Элизабет опаздывать к началу спектакля. Также и про её недомогания он никогда не знал наверняка: всерьёз они или чтобы насолить ему, привлечь его внимание. Когда они участились, гастроли пришлось прекратить. Элизабет принимала так много лекарств, запивая их виски, что даже её постоянный врач отказался обслуживать такую неуправляемую пациентку. Вскоре она снова оказалась в больнице. Диагноз — обостившийся колит. Но, по словам друзей, это был скорее острый приступ жалости и отвращения к самой себе.
ТЕНОР: Наоборот, Бартон заметно воспрял. Близкие к нему люди говорили потом, что многими чертами Салли напоминала им Сибил. Весёлая, умная, заботливая — она сумела облегчить даже физические страдания мужа. Под её влиянием он заинтересовался лечебным эффектом диетического питания, стал покупать книги на эту тему и вести себя по их рекомендациям. Его здоровье заметно улучшилось. Он успешно снялся в роли жестокого следователя О'Брайена в фильме "1984". "Вагнер" принёс Бартону миллион долларов, "Личная жизнь" — ещё девятьсот тысяч. Весной они с Салли приехали в свой дом под Женевой — окрепшие, загорелые, полные новых планов. Ричард мечтал наконец засесть за свою автобиографию, но параллельно готовился сниматься в экранизации романа Грэма Грина "Тихий американец".
БАС: Ничто не предвещало беды в те августовские дни 1984 года. В гости к Бартонам приехал их друг, актёр Джон Хёрт. Вечером мужчины отправились в местную пивную, развлечься пивом и футболом по телевизору. Что-то произошло там, о чём Джон Хёрт рассказывал крайне неохотно. Похоже, что Ричард обронил саркастическое замечание в своём стиле. Оно не понравилось кому-то из завсегдатаев пивной. Произошла потасовка, в результате которой Ричард упал и ударился головой о пол. От предложения вызвать скорую помощь отказался. На следующий день у него началась сильная головная боль. В больнице врачи обнаружили обширное кровоизлияние в мозг. Вмешательство хирургов не помогло, и Бартон умер на операционном столе. Ему было 58 лет.
ТЕНОР: В соответствии с волей покойного, он был похоронен в Швейцарии, на скромном кладбище близ Женевы. Всеми силами Салли старалась избежать шумихи, наплыва журналистов, но это удалось лишь частично. Родня из Уэльса, фотографы, корреспонденты, друзья набились в маленькую церковь. Боясь, что присутствие Элизабет Тэйлор увеличит толпу в десять раз, Салли позвонила ей и просила отложить приезд. Та согласилась и приехала посетить могилу на следующий день, без своей обычной свиты.
БАС: Горестные сожаления и восхваления покойного захлестнули газеты, радио, телевиденье всего мира. Журналисты осаждали Элизабет Тэйлор, умоляя откликнуться на смерть Бартона хоть парой фраз. Нет сомнения, что эти два имени будут всегда связаны в памяти людей. Никакой сценарист или драматург не смог бы сочинить ту великолепную трагикомедию, которую Дик и Лиз импровизировали перед глазами миллионов зрителей в течение двадцати лет.
ТЕНОР: Поверья древних викингов обещали загробные пиры в Валгале тем, кто смело погиб в бою, и вечный зловонный ад у богини Хель для тех, кто мирно умер в своей постели. Мне хочется верить, что пирующие кельтские вожди дадут место за своим столом Ричарду Бартону — ведь он погиб в схватке с врагами. Однако и историки, описывающие судьбы человечества за обозримые пять тысяч лет, должны воздать ему почести: ведь это его лицо во весь экран будут вспоминать миллионы школьников и студентов, когда дойдут в своих учебниках до имён Александра Великого, Антония, Томаса Бекета, Генриха Восьмого, Рихарда Вагнера, Льва Троцкого, Уинстона Черчилля, Иосипа Броз Тито.
БАС: В Валгалу мы сегодня не верим. Но прикосновение к смерти неизбежно рождает в каждом из нас смутные мысли о том, как наша тленная оболочка соотносится с вечным истоком бытия. Для Ричарда Бартона эта дилемма воплощалась — освещалась — переживалась наиболее полно в стихах Дилана Томаса. Например, в таких строчках, как:
Раскрой мне этот нервный смысл времён, Смысл диска, воссиявшего рассветом, Смысл флюгера, что стонет от ветров, — И снова я творю тебя из пенья Лужаек, шорохов травы осенней, Из говорящего в ресницах ветра, Да из вороньих криков и грехов.
Особенно когда октябрьский ветер… И я творю тебя из заклинаний Осенних паучков, холмов Уэллса, Где репы жёлтые ерошат землю, Из бессердечных слов, пустых страниц — В химической крови всплывает ярость, Я берегом морским иду и слышуОпять невнятное галденье птиц.
Филип Рот (1933-)
БАС: Вот вечный спор: позволено ли нам, читателям, видеть в образах литературных персонажей самого автора? Уже Пушкин писал: "Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной… Как будто нам уж невозможно / писать поэмы о другом, / как только о себе самом". Насколько молодой Гёте отразился в Вертере? Стендаль — в Жюльене Сореле? Бальзак — в Растиньяке? Томас Манн — в Ашенбахе? Набоков — в Гумберте Гумберте? Сэлинджер — в Холдене Колфилде? В этом ряду Филип Рот представляется неким чемпионом литературных пряток. Из романа в роман у него кочует alter ego по имени Натан Зукерман, но параллельно возникают и другие двойники, которые, в свою очередь начинают двоиться и расплываться. Только-только нам покажется, что вот — мы ухватили подлинный автопортрет писателя, а он уже кричит из другого угла комнаты: "Обман! Опять не я! Опять надул простофиль!".
ТЕНОР: Даже в автобиографической книге под названием "Факты" (1988) Рот продолжает запутывать нас, прятаться за ширмы и маски. Имя своей первой жены, Маргарет Михаэльсон, прячет за вымышленным именем Джози Дженсен. Других многочисленных подруг не упоминает. Об актрисе Клэр Блум, с которой он состоял в неофициальном браке с 1976 года, — ни слова. Страшная нервная депрессия, пережитая им в середине 1980-х, доходившая до полного впадения в детство ("Нет, не заставляй меня идти в бассейн, я боюсь!") в тексте этой псевдо-автобиографии помечена двумя словами. В рассказе о себе Рот строит повествование с такой же осторожностью, с какой подозреваемый в преступлении вёл бы себя на допросе в полиции: подсовывает разные версии происходившего, меняет даты и место действия, прячет подлинные имена участников.
БАС: В предисловии к книге "Факты" Рот пишет, что по степени самообнажения он видит себя где-то посредине между эксгибиционизмом Нормана Мэйлера и паталогической засекреченностью Сэлинджера. На сегодняшний день мы имеем слишком мало данных и "свидетельских показаний", чтобы провести серьёзное "следствие по делу", отделить мерцающие обличья двойников от фигуры самого автора. В связи с этим, почему бы нам не притвориться наивными олухами и не принять все вымышленные "я", рассыпанные в его романах, буквально? Ведь в творческом процессе писатель, говорящий от первого лица, всегда должен поверять поведение героя собственным эмоциональным и жизненным опытом. Использование "я" неизбежно должно приоткрывать какую-то правду о самом пишущем.
ТЕНОР: Действительно, при таком подходе мы окажемся избавлены от необходимости объяснять, откуда мы получили те или иные "улики" для нашего следственного дела. Мы будем вправе отмахнуться от литературных увёрток нашего подследственного и исходить из допущения, что в своей психологической сути Нил Клугман, Александр Портной, Натан Зукерман, Дэвид Кепеш, Колман Силк, Баки Кантор и прочие есть одно и то же лицо, в реальной жизни пользующееся водительскими правами, выписанными на имя Филипа Рота. "Подозреваемый" говорит от первого лица — ведь это равносильно признанию. Что может быть лучше! "А вдруг его признания вырваны пыткой?", — спросят нас законники и гуманисты. "Подобный вид пытки называется жизнь, и он разрешён во всех цивилизованных государствах", — ответим мы. И сможем прямиком отправиться в детство и отрочество Филипа Рота, которое так блистательно описано им в романе "Жалобы Портного" (1969).
БАС: Из этого романа мы узнаём, что мальчик, которого мы дальше будем называть Алекс-Натан, родился и рос в еврейской семье, жившей в городе Ньюарк, штат Нью-Джерси. Что отец его был агентом по продаже страховых полисов, а мать вела домашнее хозяйство и растила своих детей. Она учила их быть вежливыми, честными, старательными, богобоязненными, учила правилам, завещанным еврейской традицией, но главное — следила за их питанием. Если ей казалось, что сын слишком мало съел за обедом, она усаживалась рядом с ним, держа в руках длинный кухонный нож, и мальчик, давясь от страха, запихивал в себя ненавистную еду. Если она подозревала, что по дороге