Разумеется, он знал, что я и не подозревал о его присутствии. Наши дружеские отношения от этого не пострадали, но в тот момент я испытал настоящий страх. Предоставив своим коллегам-драматургам какую ни на есть пищу, я покинул их собрание и по звукам, долетавшим из-за закрытой двери, смекнул, что предметом обсуждения стал я сам».
Немало потерпевший от Клуба драматургов, Шоу решился все же много лет батрачить на своих коллег по профессии, объясняя это Сетро следующим образом: «Драматурги — самая беспомощная паства у господа бога — во всем, что касается деловых вопросов.
И я обязан служить им верным пастырем, хотя после десятилетнего исполнения этой самой неблагодарной из моих общественных ролей чувствую себя совсем опустошенным».
НЕУЕМНЫЙ ЗАВОЕВАТЕЛЬ
Успех утренних спектаклей «Кандиды» весной 1904 года побудил Ведренна и Грэнвилл-Баркера прибрать к рукам Придворный театр. Стоило им решиться на этот шаг, как Шоу предложил открыть осенний сезон «Обращением капитана Брассбаунда» с Эллен Терри в главной женской роли. Ведренн и Баркер были согласны. Шоу написал Терри, что сперва театр может анонсировать только шесть утренников и что она, может быть, получит не больше двадцати пяти фунтов, из которых ей придется еще «экипироваться»; но если она откажется сыграть роль хотя бы однажды, она «войдет в историю всех поколений, как женщина, повинная в il gran' rifiuto[125], ибо не было и не будет другой такой роли, созданной для простого смертного. Я пошел для Вас на такую же жертву, как Шекспир — творец Розалинды. Он выдал свои намерения, метнув ее в публику с воплем: «Как вам это понравится!» (Пилат, умывающий руки). Я же с невозмутимостью подам эту жгучую квинтэссенцию Эллен как подлинную женщину. Все будут довольны. Если Вам просто лень учить роль, я буду класть ее Вам в рот монолог за монологом до той поры, пока Вам не захочется повторять их во сне».
Осенние гастроли помешали Эллен принять это предложение, но год спустя она выразила желание сыграть леди Сесили. Премьеру готовили к весне 1906 года. «Я жду начала репетиций, ехидно прищурясь. Близится час моей мести, — грозился Шоу. — Я не оставлю ни кровинки, ни вздоха, я не оставлю живого места на зануде Эллен Терри, если она начнет губить мою пьесу…».
Однако, начав регулярно встречаться, оба почувствовали взаимное смущение. Шоу объяснил это так: «Разговору всегда мешает окружающая обстановка. Это неуклюжее и неудовлетворительное занятие для тех, кто познал абсолютную свободу обмена письмами да еще знает толк в их сочинении».
К великой радости автора, репетиции проходили довольно гладко. Он похвалил Терри по-своему: «Только увидев Вас на репетиции, я понял, как здорово я это состряпал».
Премьера состоялась 20 марта 1906 года. Спектакль прошел восемьдесят девять раз, но кассового успеха не имел. «Дела пошли так скверно, что хоть разбивай балаган на пустыре, — пишет Шоу в апреле Лилле Маккарти. — На последней неделе сборы просто плачевные — всего шестьдесят семь фунтов, семнадцать шиллингов и пять пенсов за представление. В общем, «Брассбаунд» провалился». В этот самый момент Грэнвилл-Баркер и Лилла Маккарти поженились — вот и последняя капля, переполнившая чашу терпения Шоу: «Позвольте узнать, не пора ли сворачивать наш балаган?!»
В провинции и в Америке, где Эллен выступала с «Брассбаундом», пьеса имела больший успех. Эллен и Шоу опять виделись редко. Однажды они столкнулись друг с другом в Стрэтфорде-на-Эйвоне. В другой раз случай свел их на крыше «Колизея», куда после утреннего спектакля пришли фотографироваться знаменитости. «Почему Вы нервничаете в моем присутствии? — допытывался он у нее. — Я-то знаю, отчего я нервничаю в Вашем присутствии. Потому что кругом люди, и, вздумай я вести себя как хочу, меня сочтут чудаком или хулиганом.
Их третья случайная встреча произошла в летний день в поле, неподалеку от Элстри, где Терри снималась в картине. Она сказала ему тогда, что не рассчитывает больше на ведущие роли и готова сыграть прислугу, лишь бы он написал пьесу с такой ролью для нее. «Что же станется с моей пьесой, если в ту минуту, когда на сцене появится прислуга, публика позабудет про героя с героиней и только от прислуги будет ждать разных чудес да каламбуров?» На такие вопросы отвечать не приходится, и, по словам Шоу, они оба, наверно, в эту минуту не прочь были всплакнуть.
Еще одно незавершенное начинание напомнило о себе, когда в июне 1905 года Шоу получил письмо от Форбс-Робертсона. Форбс-Робертсон уповал на роль в специально написанной для него пьесе «Цезарь и Клеопатра» и потому торопил Шоу с премьерой. Шоу устоял перед этим натиском:
«Джонстон Форбс-Робертсон! Терпение? Ах Вы румяный херувимчик! Я ждал Вас шесть лет — и Вы призываете меня к терпению. Все как раз шиворот-навыворот: это Вы нетерпеливы при Вашем полуторамесячном отпуске и премьере в сентябре. Вам и невдомек, что, если я лишусь отдыха, я спячу и отправлюсь на тот свет. Вы думаете, я Вам назло удираю на три месяца? Да за эти три месяца мне надлежит: написать новую пьесу, авторизовать с полдюжины французских и немецких переводов старых пьес, опубликовать в Америке старый роман и сочинить к нему предисловие, подготовить к изданию «Другой остров Джона Булля». Кроме того, я на целые месяцы задержался еще с полдюжиной статей. Переводчики воют, потому что им поджаривают пятки в венских и берлинских театрах, где ждут уже суфлерских экземпляров. Издатели воют, потому что читателям подавай новую книжку Шоу. Доброе имя и будущее всех и каждого всецело зависят от того, увижусь ли я с имярек на этой неделе. Ну как, много мне придется отдыхать? Вы мне предлагаете повременить с отъездом до конца июля, а в начале августа уже возвращаться. Дудки! Я скорее лопну, чем последую Вашему совету. И на старуху бывает проруха. А без меня репетировать «Ц. и К.» не позволю. Вы слишком утомлены всей этой затеей, я не могу Вам довериться. Вы только наломаете дров а lа Фелпс, вылезете вперед собственной персоной и доконаете беднягу Иена[126]. Вам наплевать на горемычную труппу, которую соберут с бору по сосенке и бросят на произвол ее более чем немилостивой судьбы. Все это сошло бы для сольной пьесы, вроде «Гамлета», но с «Ц. и К.» номер не пройдет! Мне, может быть, хватит недели в начале и недели в самом конце репетиций, но ради них я не уступлю ни дня из своих трех месяцев. Как мы можем сейчас репетировать, если у нас нет еще настоящего состава? Я узнал от Розины Филиппи, что ее муж настаивает на том, чтобы она покинула сцену как только закончится ее ангажемент у Гатти. Керра мы прозевали. А чем чаще я думаю о пьесе, тем более важным мне представляется место в ней Руфия и Фтататиты. И еще нам нужно отыскать человек двадцать, не говоря уже о муштре толпы. Похоже на то, что дело пахнет первым декабря, никак не раньше. Разве Вы не продержитесь до тех пор? Я совершенно согласен с тем, что сезон в «Ла Скала» подобает открыть «Ц. и К.», но пусть уж лучше они подождут, а то как бы не пришлось ждать напрасно!
Запомните: я больше других заинтересован в том, чтобы как можно скорее сбросить с себя «Ц. и К.». Меня поджимают репетиции в Придворном театре. Но подумайте, стоит ли нам втискивать годовую работу в три месяца и идти на верную катастрофу?
Так или иначе пригорюниться придется не мне одному, но и Вам. Все мы корчимся под краеугольным камушком необходимости, — утешал нас старина Ибсен. Если бы, допустим, в будущую субботу Вы начали репетировать, то, бог даст, управились бы к 10 октября. Но где Ваша труппа? Маккиннел это не Руфий, а Калверта требуют в Придворный театр, — как и всех, кто мне хоть чем-нибудь подходит.
И еще наш кошмарный переезд — мы пакуемся в этот фатальный момент, можете себе представить?
Голова у меня распухла и не способна на советы и выдумки.
И зачем только я написал проклятую пьесу? Если бы только все сладилось! Можно сделать не спектакль, а чудо! Давайте-ка отложим все до будущего года.
Так оно и вышло. Форбс-Робертсон откликнулся на предложение из-за океана и поставил «Цезаря и Клеопатру» в Нью-Йорке, в Нью-Амстердамском театре, осенью 1906 года. Шоу репетировал с труппой в Лондоне. В свое время он дал немало бесценных советов Форбс-Робертсону, когда тот готовил «Гамлета», и теперь артист был счастлив передать «Цезаря» в надежные руки мастера. Но когда дело дошло до уламывания Шоу пересечь океан и посетить американскую премьеру, мэтр начертал: «Если я поеду с Вами в Америку, то стану там так популярен, что меня изберут Президентом, а эдакой скучищи мне не пережить».
Шоу был рад за пьесу и доволен игрой Форбс-Робертсона. Он писал артисту 13 июля: «Репетиции показали, что я отлично все для Вас подготовил. Если костюмы Вам так же впору, как роль, значит, Симмонс — король костюмеров. Цезарь поставит Вас вне всякой конкуренции на английской сцене. Когда Гамлеты упадут в цене — до гроша за шестерых, Цезарь как был, так и останется один.
P. S. Клеопатре триумф тоже обеспечен».
Через два дня он обратился к Форбс-Робертсону с последним напутствием: «Благодарю Вас за Ваше любезное письмо. Оно особенно обрадовало меня, потому что я боялся, что переволновался на репетициях… С буциной[127] Вам придется несладко. Тут Вам должен помочь дирижер или композитор. Только не влипните с корнетом. Этот доступный и вульгарный инструмент всегда подвертывается под руку, но пригоден он только в самых сентиментальных случаях. Обычно же он отвратителен. Буцину можно подменить офиклеидом (ревет как вол). Сойдет и туба (бомбардон) в ми-бемоль или — лучше — си-бемоль. А всего лучше тенор-тромбон: вот уж чего разыскивать не придется. Хорошо было бы достать несколько длинных труб — они появились пару лет назад под названием «баховские трубы» и ка них сейчас отличаются виртуозы в мюзик-холлах. Это как раз тот инструмент, который высоко подпоет реву буцины. Но, главное, ни за что на свете не подпускайте близко корнет…»