Машина снов.
«Бороться со временем для меня главное. В этом и состоит роль искусства: кино, театра, всех видов искусства».
Берроуз за столом, он закидывает ногу на ногу, подпирая ею руку с закатанным рукавом, и делает укол в плечо.
«Они – это грязь, которую ты используешь, глупая свинья. Эти технические наркотики доведут тебя до неба».
Машина снов.
«Какой старый друг в итальянском воздухе. Это последний акт твоей пьесы, самый сильный, самый жесткий. Ты, мистер Ди, ты уже не можешь занимать это пространство, ты должен уйти, выйти из него, махая своим флагом, пытаясь чувствовать себя хозяином всего сущего. Ты, мистер Ди, под именем Хасан Саббах, ты сам питаешь ту систему на своем подсознательном уровне, провоцируя свое собственное разрушение. Мы кормим их своим дерьмом».
Машина снов, лицо, по которому несутся быстрые тени, флейта с перкуссией, второе лицо рядом с первым.
Медитативный и затяжной кадр с работой машины снов.
Берроуз за столом в военной форме, он надевает наушники. В дом забегает некто в противогазе с оружием. Перед ним стена со старыми фотографиями. Он расстреливает фотографии белыми шариками.
На улице люди вдруг исчезают, их пустая одежда падает на землю. Берроуз по радиосвязи отдает приказ: «Башням открыть огонь!» Ускоренная нарезка под радиопомехи.
Кадр с научной конференции. Берроуз стоит в центре. Берроуз исчезает. Ученые переглядываются. И тоже исчезают. Иероглифы со стола сдувает сквозняк. Листы разлетаются по улице и падают в грязь.
Белый экран.
Играет джаз.
Молодой человек на улице пускается в пляс. Затем останавливается, закуривает и садится на тротуар. Смотрит на небо. Там синие кляксы. Молодой человек в недоумении. Красные кляксы, зеленые кляксы, танцующие, как помехи.
Некто в противогазе с оружием раздваивается.
Надпись на экране: «The End».
Экспериментатор!
Из Танжера, где он помогал Берроузу с рукописями «Голого завтрака», Гинзберг с Орловски отправились в Париж, куда уже отбыл Грегори Корсо. Трое битников поселились в одном отеле Латинского квартала по адресу 9 Rue Gît-le-Cœur – вскоре это место будут называть Бит отелем. Управляющей была эксцентричная мадам Рашу, удобств – по минимуму, плата – самая низкая, как раз для богемы.
5 октября 1957 года новые постояльцы заняли свои комнаты. Берроуз присоединился к Гинзбергу и компании чуть позже, в январе 1958-го. По счастью, они разминулись с Орловски: как пишет Майлз, Билл презирал и все время пытался унизить Питера{324}. Орловски в ответ называл его Сатаническим Биллом{325}.
Битники, хотя и держались особняком в Париже, все же свели знакомство с некоторыми крупными французскими современниками. Тон задал Корсо, который, приехав в Париж раньше остальных, быстро сошелся с Жаном Жене: между ними обнаружилось много общего – не в последнюю очередь благодаря богатому тюремному опыту.
Итальянец из Гринвич-Виллидж, Корсо сел за воровство еще подростком, в 1942-м, затем сел повторно в 1947-м; его жизнь изменилась, когда в 1950-х он встретился с Гинзбергом и стал развивать свой поэтический талант. Поэзия Корсо – во всяком случае, содержательно – не многим обязана тюрьме, в отличие от прозы Жене, насыщенной образами социальных низов. В Жене было что-то от битника: с заокеанскими коллегами его сближал интерес к экстремальным и ненормальным, зачастую радикальным и трансгрессивным феноменам. Берроузу это было близко, он называл Жана Жене одним из своих любимых писателей, а Гинзбергу писал: «Говорю тебе, Жене – величайший из ныне живущих прозаиков»{326}.
Любил Берроуз и Луи-Фердинанда Селина – не зря Барри Майлз охарактеризовал берроузовскую прозу как «по-селиновски сюрреальную панораму»{327}. И летом 1958-го Селин и Гинзберг познакомились. Сидя за вином, они разговаривали о ненависти, которую Селин внушал людям из-за своего коллаборационизма, и постоянных угрозах, которые ему по-прежнему поступали. Битники подарили ему свои книги; вряд ли Селин их прочитал, хотя английский знал хорошо. Этот визит был чем-то вроде паломничества – битники восхищались французским писателем с конца 1940-х. Именно Берроуз открыл Селина для Гинзберга и Керуака и сам никогда не отрицал его существенного влияния. Он возводил Селина к той же традиции плутовского романа, к которой причислял и себя самого{328}. Селин умрет через три года после этой встречи, в июле 1961 года.
Некоторое время жизнь в Бит-отеле напоминала писательскую идиллию. Майлз описывает ее так: «Как правило, первым вставал Грегори, часов в десять или раньше. Он не завтракал, просто сидел в своей крохотной комнатке на чердаке и редактировал или печатал стихи, написанные вчера вечером. ‹…› Следующим, около полудня, вставал Аллен. Билл просыпался в час дня, пил чай с хлебом, а потом они с Алленом часов до трех разговаривали. В полдень Аллен часто ходил гулять с Грегори. Билл выбирался из дома ближе к вечеру, чтобы купить болеутоляющих и сходить к психоаналитику. ‹…› Как правило, к десяти Аллен возвращался к себе в комнату, чтобы отвечать на письма, печатать рукописи или делать записи в зеленых дневниках. Билл писал или общался с гостями. Грегори растворялся в ночи в поисках девушек»{329}.
Однако идиллия была недолгой: вскоре Гинзберг уехал обратно в Нью-Йорк, а Билл остался в Париже со своими болеутоляющими, психоанализом и Корсо. Впрочем, довольно быстро в отеле появился Брайон Гайсин, знакомый Биллу еще по Танжеру. Сближение с Гайсином и публикация «Голого завтрака» – два главных события парижского периода жизни Берроуза.
Из Нью-Йорка Гинзберг с присущей ему гиперактивностью вел дела битников в целом и Билла в частности: Аллен, как и прежде, оставался его литературным агентом. Берроуз знал, что всегда может рассчитывать на Гинзберга: «Значит так, сладенький, ты ведь мой агент, так что тебе и решать, что делать дальше с интерзоновским романом. Месяца через два пришлю еще страниц сто. Твоя доля – двадцать процентов»{330}.
Первые попытки опубликовать «Голый завтрак» предпринимались еще до отъезда Гинзберга из Парижа. Предполагалось, что книгой заинтересуется Морис Жиродиа, владелец «Олимпия Пресс» – издатель радикальной, часто порнографической литературы. Жиродиа был сыном легендарного издателя Джека Кахане, владельца «Обелиск Пресс», выпустившего «Тропик Рака» Генри Миллера, печатавшего Анаис Нин, Лоренса Даррелла и многих других. Издательство досталось Жиродиа в наследство, и в 1953 году он сменил имя «Обелиск» (англ. Obelisk) на «Олимпия» (англ. Olympia). Под новой вывеской, как и прежде, издавался Миллер, но еще и Сэмюель Беккет и Владимир Набоков, опубликовавший в «Олимпии» «Лолиту». Казалось бы, «Голый завтрак» идеально подходил Жиродиа.
Но поначалу вещь Берроуза оказалась чересчур радикальной даже для «Олимпии». Тогда Билл с Алленом попытались протолкнуть роман в США. Очевидным вариантом было издаться у Ферлингетти в «Сити Лайтс» (англ. City Lights), где незадолго до этого вышел «Вопль» Гинзберга. В письме к Ферлингетти от 18 апреля 1958 года Берроуз, прекрасно осознававший «специфику» своей прозы, пытался смягчить углы и обещал скорректировать текст, где это понадобится: «Я также не стал бы публиковать самых „грязных“ моментов, дабы избежать в дальнейшем затруднений юридического характера»{331}. Несмотря на это, Ферлингетти тоже не взялся за «Голый завтрак». Расстроенный отказами, Берроуз иронизировал: «Романы моего авторства публиковать вообще нельзя, слишком они непристойны»{332}.
Стараниями Гинзберга весной 1958-го фрагменты будущей книги все-таки появились в Chicago Review и сразу же вызвали цензурный скандал. Ознакомившись с берроузовским текстом, публицист Джек Мэйбли выплеснул все свое возмущение в статье в Daily News, после чего грядущий выпуск Chicago Review с продолжением «Голого завтрака» был приостановлен. Самое время отчаяться, но Жиродиа, привлеченный скандалом, внезапно сменил гнев на милость и согласился печатать берроузовский роман в «Олимпии». Книга вышла в июле 1959 года тиражом пять тысяч экземпляров; международный скандал усилился и разросся. В эссе «Критика критиков» Берроуз вспоминал эпитеты из первых рецензий на «Голый завтрак»: «Отвратительно, гнусно, грязно, полная аморальность, вопиющая деградация»{333}. «Нормальных людей» лихорадило, Жиродиа наслаждался успехом (впрочем, недолго: вскоре он обанкротился). Берроуз реагировал двойственно: то бравировал своей смелостью, то переживал из-за непонимания окружающих. В фильме «Берроуз» есть сцена, в которой Билл встречается со своим братом Мортимером. На вопрос, читал ли он «Голый завтрак», Морт отвечает: «Я пытался, прочел наполовину и бросил. Мне это показалось полным бредом. Это просто отвратительно». Камера показывает Билла. Он смотрит в небо. Губы нервически дергаются.
Брайон Гайсин поселился в Бит отеле в том же 1958-м. В Танжере они с Биллом не сошлись, но в Париже по-настоящему заинтересовались друг другом. «Брайон Гайсин поселился в отеле неподалеку от меня. Наконец мы поладили»{334}, – писал Берроуз Полу Боулзу. Как ранее с самим Боулзом, отношения Билла с Брайоном развивались по восходящей. Судя по письмам к Гинзбергу, очень скоро Берроуз почувствовал с Гайсином глубокое творческое родство: «По соседству живет Брайон Гайсин. В Танжере он владел баром „Тысяча и одна ночь“, а сейчас пережил такое же обращение, как и я, и творит ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ полотна. ‹…› На картинах Брайона Гайсина мне видится ментальный пейзаж моих собственных работ. Он пишет на полотнах то, что я пытаюсь изложить на бумаге»