. Свейн-хильд стояла на коленях в глубине избы. Рядом с ней притулился какой-то странного вида человек с длинной белой бородой и костлявыми руками. Идя к ним, я только и видела, что эту бороду и суетливые старческие руки.
— Стой, — неожиданно приказала мне Свейнхильд. Я остановилась. Старик медленно поднял голову. Его пустые, прозрачные, как бездонное небо, глаза устремились на меня.
— Она? — спросила Свейнхильд.
Незнакомец прищурился. У меня в груди заныло. Казалось, паук мар решил спрятаться от всевидящего взгляда старца и не мог. Стало холодно и страшно.
— Она.
Шурша платьем, Свейнхильд подошла ко мне. Вот уме не думала, что эта маленькая рыжеволосая урманка может внушать такой ужас. Мне захотелось развернуться и бежать прочь, но ноги будто приросли к полу.
— Зачем ты сделала это? — глухо спросила Свейнхильд.
Я вздохнула. Если она думала напугать меня, то не "а ту напала! Посмотрим сможет ли она что-нибудь доказать…
— Что? — невинно округлив глаза, поинтересовалась я.
— Это… — Урманка приподняла край шерстяного по-лавочника. Под тканью лежал Трор. Вернее то, что осталось от Трора. Лицо мертвого викинга сморщилось и посерело.
«Да он же совсем старик! — подумала я. — Я убила старика…» Однако раскаяния не почувствовала и продолжала притворяться:
— Я не понимаю…
— Не понимаешь?! — Рыжеволосая уставилась на меня, а потом грубо схватила за руку и потянула в глубь избы. Там в полутьме на столе скорчился Хаки. Я едва узнала его. На лбу берсерка блестели капли пота, серые глаза шарили по избе, но ничего не видели, а пересохшие губы беззвучно шевелились.
— Он зовет Одина и не знает, что тот не придет, — впившись в мой локоть ледяными пальцами, сказала Свейнхильд. — Одноглазый берет лишь тех, кто погиб в бою с мечом в руке. Я спрашиваю — зачем ты отравила его?
— Я никого не травила… Свейнхильд словно не услышала моего ответа:
— Не было на свете воина, более достойного чертогов Одина! Ты помешала ему стать бессмертным. За это ты будешь умирать так долго, как долго проживет он!
Меня передернуло. Урманка не пугала меня и явно собиралась выполнить обещанное. Но неужели она сама не видела, что я убила чудовище?!
— Так ты скажешь, зачем сделала это? — вновь повторила Свейнхильд.
Я упрямо мотнула головой:
— Ничего не знаю!
— Уведите ее.
За моей спиной выросли два дюжих мужика. Их лица выражали смесь горя и мстительного восторга. Наверное, они уже предвкушали мои муки…
— Не трогай словенку, Свейнхильд, — вдруг прохрипел кто-то из другого угла. — Она не виновата… Это сделал я.
Тюрк?! Я не заметила его. Неужели бедняга грек все еще тут?
Мужики замерли, а Свейнхильд резко обернулась:
— Молчи, лживый раб!
Тюрк приподнялся. Он был бледен и трясся, как олень на гоне, но замолкать не собирался. — Я сделал это, — повторил он. — Ты ведь знаешь, что я хороший знахарь. Только мне известно, как, сделать из сон-травы смертельное зелье, а Дара тут ни при чем.
Урманка засомневалась. Ее глаза заметались от обвинившего меня старика к греку. Она не знала, кому верить. Молва о лекарских умениях Тюрка уже давно ходила по всем северным странам, да и явных причин желать смерти Хаки у грека было больше, чем у меня…
— Неужели ты веришь, что она вздумала отравить его и Трора? Зачем? Она их едва знала, а я давно мечтал об этом, — еще больше выпрямляясь, заявил грек. Он походил на помешанного, но я уже поняла его. Он хотел быстрой смерти.
— Я часто думал о том, как прикончу этого звереныша, — задыхался он. — Когда чаша Трора упала на пол, я насыпал в нее сон-травы, а дура баба не заметила…
— Но старик…
— Финн смыслит в колдовстве, а не во врачевании! — Тюрк брезгливо плюнул в сторону знахаря. — Он увидел в словенке ненависть и решил, будто это она виновна в смерти Трора и болезни Хаки, но все было не так…
— Он лжет! — возмутился колдун.
Свейнхильд сжала кулаки. Она никак не могла решиться, кого из нас двоих наказывать — меня или грека, но потом повернулась к Финну:
— Ты твердо знаешь это?
— Да.
Я зажмурилась. Все… Смелая попытка грека закончилась неудачей. Сейчас меня схватят…
Хаки заметался и что-то забормотал. Колдун кинулся к нему, влил в его полуоткрытый рот бурую жижу и сильно надавил на живот. Хаки согнулся почти пополам, свесился со стола и судорожными плевками принялся изрыгать на пол что-то темно-зеленое и тягучее, как морские водоросли. Его растрепанная голова оказалась возле скованных рук Тюрка, и тут грек решился на немыслимое.
— Все равно убью гада! — завопил он, прыгнул и обеими руками вцепился в горло берсерка. Тот захрипел. Кто-то из воинов гортанно вскрикнул и метнул топор. Серебристое лезвие рассекло воздух и вонзилось в грудь грека, и я увидела его расширенные, удивительно чистые глаза.
— Все, — прошептал он. — Отмучился.
И упал. Из раны на его груди толчками пошла кровь. Свейнхильд отскочила и подобрала подол. Теперь ей стало не до разбирательств.
— Уведите словенку! — крикнула она. — В яму ее! Завтра я решу, как с ней поступать.
Смерть Тюрка развязала мой язык. Грек подсказал мне выход. Все-таки он был очень умен, этот вечный раб…
— Я не виновата! — почти веря в то, что говорю, закричала я. — Не виновата! Я всего лишь подала чашу!
— Уберите ее, — отмахнулась урманка. Один из стражников обхватил мои плечи, но я вырвалась и кинулась к столу, где лежал берсерк:
— Я не… Страшный удар прервал мои объяснения. Все вокруг потемнело, закружилось и стало сужаться в маленькое светлое пятнышко. Последним, что я увидела, было лицо Хаки. В длинных глазах берсерка застыли удивление и гнев. Он знал, кто хотел его убить. Отныне мне оставалось лишь молить богов, чтоб он прожил как можно меньше…
Рассказывает Хаки
Пир был в самом разгаре, когда Трор вдруг схватился руками за грудь и захрипел. «Опять перебрал пива!» — поморщилась Свейнхильд, но потом ее лицо вытянулось, а глаза стали похожи на плошки для масла.
Она первой подбежала к падающему Трору и подхватила его голову к себе на колени. Изо рта викинга текла какая-то бурая пена и пачкала ей платье, но Свейнхильд не замечала.
— Беги в Уппсалу! — крикнула она застывшему с приоткрытым ртом рабу. — Зови Финна!
Я знал Финна. Уппсальцы верили, что он умеет разговаривать с духами, поэтому звали старого колдуна на все праздники и свадьбы. Бондам не хотелось, чтоб столь опасный человек затаил злобу на их род.
Мальчишка-раб выскочил, а я опустился на колени рядом со Свейнхильд. Трор открыл глаза и попробовал заговорить, но из могучей груди вырывались только протяжные булькающие звуки.
— Он хочет сказать что-то важное, — шепнула Лисица, и, расслышав ее слова, Трор судорожно задергал губами. Что он мог пожелать на пороге смерти? Подумав, я вытащил из ножен меч и вложил его в руку Черного. Тот разжал пальцы и захрипел. Не то… Глаза умирающего потянулись к столу.
— Чаша! — вскрикнула Свейнхильд. — Он говорит о чаше!
Лисий ум куда быстрее волчьего, и опасность он распознает лучше-.
Чашу схватили сразу несколько рук, но я вырвал ее и заглянул внутрь. Там на самом дне плескалась мутно-зеленая жижа. Не пиво.
— Яд! — шепнула Свейнхильд. Она говорила очень тихо, но Трор услышал. Его ослабевшая рука медленно поднялась к моему лицу.
— Ты тоже… — Он забился в судорогах, выплюнул на колени Лисицы кроваво-зеленый сгусток, дернулся еще раз и затих. Я смотрел на его побледневшие губы и проклинал слепоту судьбы. Тысячу раз Трору угрожали пенные сети Ран-Похитительницы, вражеские мечи и каленые стрелы, но одолела какая-то жалкая отрава. Щепотка яда…
Свейнхильд укачивала на коленях его голову и стонала. Ее стоны гулко отдавались в ушах. У-ух — у-ух — ух… «Берегись!» — шепнуло что-то внутри, и в тот же миг ударила острая и безжалостная, как вражеский меч, боль. Казалось, ей не будет конца. Она пропорола мой .живот и рассыпалась в нем сотнями тонких игл. На глазах выступили слезы, язык вспух, а колени дрогнули и подогнулись. Падая, я увидел испуганные глаза Свейнхильд и улыбнулся. Я не боялся смерти. Ульф рассказывал, что под ее черным покрывалом скрывается огромное море света, над которым качается сотканный из радуги мост Бельверст. По этой хрупкой дороге великие воины попадают в обиталище небесной дружины Одина — священную Вальхаллу.
— Прощай, — сказал я Лисице и шагнул в темноту. Сначала она была плотной, а потом рассеялась и превратилась в безбрежную серую даль. Прямо из-под моих ног выбегала разноцветная лента моста, выгибалась дугой и тянулась так далеко, как видел глаз. Великий Один не оставил меня! Я поднял меч и двинулся по сияющему пути. Там в конце меня ждут высокие золотые стены и крепкие ворота, возле которых стоит страж богов Хеймдалль[88]. Он улыбнется…
Но я ошибся. Вместо чертогов Вальхаллы впереди выросла усиженная воронами груда серых камней. Бельверст упирался в нее и пропадал. Это было неправильно, несправедливо! Будто насмехаясь, вороны пронзительно закаркали.
— Я предупреждал тебя, Волчонок, — сказал чей-то знакомый голос.
Хеймдалль? Нет, это был Ульф. Он стоял на самой вершине кручи и держал огромный рог.
— О чем? — спросил я.
Он улыбнулся и покачал головой:
— Что у тебя есть враг.
— Ты не назвал его имени.
— Неужели сам не догадался? Значит, я плохо учил тебя. Такому ученику нет места в Вальхалле.
— Не смей мешать мне! — Я попытался взобраться на кручу, но камни выскальзывали из-под ног, скатывались по склону и беззвучно пропадали в пустоте, а на вершине появлялись новые.
Ульф засмеялся и указал мне на рог.
— Смею. Я призван охранять вход в жилище богов
— Это дело Хеймдалля! — крикнул я.
— Почему ты так решил? — не скрывая презрения захохотал Ульф. — Потому, что об этом рассказывали те кто никогда не достигал жилища Асов?!