– Живой? – Его глаза были уставшими и пустыми. – Как звать?
– Чамбор, – прохрипел он. – Из Ливов. Спасибо… во имя Ессы.
– Повезло, что мы оказались близко, ближе, чем этот твой единый бог.
– Вы тоже язычники?
– Мы люди палатина Драгомира. А ты, полагаю, знаешь, – он дернул головой, словно что-то вспомнив, – что наш господин принес клятву кагану под Скальницей. Принял власть хунгуров.
– Это позор! Позор на века!
– Гром! Отпустите его.
Воины перестали поддерживать Чамбора, а тот, побитый, почувствовал вдруг, что не устоит сам. Правая нога, раненая, ослабленная, дрожала и подламывалась под ним.
– Хочешь с ними сражаться – на здоровье, – говорил чернобородый. – Для меня жизнь моих людей и подданных имеет большее значение, чем какие-то там честь и достоинство. Старшая Лендия уцелеет. Благодаря предательству или нет – но уцелеет.
– Захваченная хунгурами?! И вы с этим согласились?
– А мы должны были помереть, как те дураки на Рябом поле?
– Следи за словами, ты-ы… незнакомец. Я там был.
– И что? Разбил орду? Схватил кагана за бороду? – человек говорил, прикрыв глаза, уставшим голосом. – Как я вижу, ты просто сбежал, нет? Ну, скажи прямо.
– Убежал. Как и остальные. Ищу сестер. Мила и Евна из Дедичей, высокие, гордые, светло…
– Твое счастье, что тебе есть кого искать. Я – нашел. Останки сожженных в сборе, в Ленкавице. Даже не смог узнать, какие – сына, а какие – дочерей.
– Мстишь?
– Палатин приказал задушить бунт. Иначе Лендия зарастет лесом, как века назад. Не останется ни единого села, града или замка от Дуны до Винеты и Скандинского моря.
– Я ищу еще и мальчугана. Маленький, шесть весен, зовут его…
– Присоединяйся к нам, – проворчал низкий, старый щербатый дружинник в шлеме, из-под которого торчал грязный чепец; завязки его свисали ниже щек. – Легче найдешь.
Чамбор дергался, но не мог подняться: нога не слушалась. Поэтому он пополз через грязь к трупу, рядом с которым лежал обломок копья. Ухватил тот двумя руками, воткнул в землю, застонал, подтягивая себя вверх.
– И как мне вам доверять? Вы ведь не уничтожили идола в сборе.
– Новый бог уходит, – сказал чернобородый. – Он был слаб и соткан из слов, я же предпочитаю верить в старых, в тех, что из дерева, корня, железа. Где искать укрытия от нагайки хунгура, как не в лесу? Ты мало что видел, молодой господин. И еще меньше разумности носишь под черепом, если пережил Рябое поле и не взялся после этого за ум.
– Куда вы идете?
– В Шреняву, где язычники обложили город. Соединимся с Суликом и Окшей.
– Поеду с вами, только…
– Я командую.
– Я буду послушен, только не давайте другого повода.
– Не дадим. Да и зачем? Мало нас осталось в мире, милсдарь Чамбор.
– А вас как звать?
– Гунаром из Любчи. Перевяжите его и приготовьте коня.
Место, куда он привел мальчишку, было на холме, у соединения двух потоков, омытое шумом воды, струившейся по камням, где из-под огромных валунов вытекал верткий ручей кристально чистой воды.
Вокруг кипела работа: хотя наступил вечер, село собралось, чтобы отстроить капище при свете факелов. Одни копали мотыгами и лопатами, другие выносили землю, третьи укладывали в рвах валуны, забивая щели глиной и засыпая песком. Прочие отесывали топорами дубовые бревна на частокол, а дальше, за потоком, резали железными пилами колоды, взгроможденные на большие ко´злы: с шумом и хриплым звуком металла, что ходит по дереву. Двое людей внизу тянули за ручку пилу на себя, а третий, стоя на стволе, поднимал пилу вверх. Вокруг разносился запах свежего дерева.
Волхв и его язычники ждали на пригорке. В серых и бурых одеждах, кафтанах и свитках, украшенных свежими зелеными кленовыми и дубовыми листьями да сплетенными ветками, что обвивали головы как венцы, что свисали с плеч, шеи, поясов. Господин вел мальчика как добрый пастырь: успел умыть его и перевязать, переодел в рубаху, с красным узором по краю и небольшим разрезом под шеей. Положил ему руку на плечо, придержал желтыми, высушенными словно когти пальцами.
– Слава богам! – крикнул волхв в кафтане и остроконечном колпаке, поднимая правую руку.
– Господское дитя вам веду, – прохрипел Господин. – Из глубокой пущи. Коего вы жаждали давно и яро.
– Слава и поклон тебе, Господин.
Они остановились один напротив другого – мужчина в плаще, скрывающий лицо под деревянной маской с отверстиями для глаз, и они – празднично наряженные: переплетение веток защищало их словно щит, отгораживало от мира людей… и от их чувств.
У стоп волхва, там, где сходились камни, образующие фундамент капища, где должен был встать порог и вход, выкопали две ямы. Когда мальчонка, приведенный Господином, опустил голову, заметил в одной сложенные друг подле друга, словно большие головы, глиняные корчаги с крышками. Огромные – он поместился бы в них целиком – закопанные в землю, покрытые темными пятнами высохшей крови.
Вторую яму он не видел, та была слишком далеко справа, закрытая отрастающей зеленой травой. Он услышал шелест, глухой удар – словно там что-то шевельнулось или перевернулось. Мальчик замер, прислушиваясь к этим звукам, более заинтересованный, чем испуганный, и тогда волхв взял его за руку.
– Услышь нас и взгляни на наши души, о древний Волост! – заговорил напевно. – Добрый господин наш из дубравы, не приведи к нам волков и бесов, пощади наши поля и хаты. Бей в господ как в скальных волков, а в иноков – как в скотину!
– Кто как зверь в пуще рыщет, как нетопырь в ночи свищет, как упырь во гробе стучит, – заговорили за ним несколько скоморохов, – тот для мира пусть замолчит.
– Не будешь ты ни потерянным, ни изгнанным, Волост! – продолжал волхв. – Тут встает твое капище. Приди, освяти нас сиянием и дай силу, дабы мы голой рукою крушили дерево тебе во славу. Дабы лес твой нас принял и к себе привлек. А вы начинайте, ради доброго предсказания, дабы дело наше выстояло века, пока не исчезнут сборы и Единоверцы.
И вдруг двое мужиков неторопливо, аккуратно, но решительно схватили мальчика за ручки и понесли через травы, ко второй яме. Склонились, опуская его в дыру, а когда отпустили, он с глухим шумом опал ниже. Не издал ни звука.
Толпа уже подходила, подбегала к краю; народец склонял кудрявые, с вплетенной листвой головы; внимательные, чуткие глаза следили за тем, что происходило под ногами.
Среди тех глаз были и две дыры в маске Господина. Он не бежал, не спешил, шагал неторопливо и достойно, сухой и высокий, будто призрак.
И смотрел, куда таращились все, сжимая зубы, стискивая кулаки; кое-кто из женок прикрывал глаза. Другие тряслись, хватались за сердце и кафтаны, отворачивались, будто раздумали и не желали быть свидетелями происходящего в яме.
Господин увидел маленького, перемазанного грязью паренька и стоящую напротив него тень, скорее неровную форму: получеловека-полузверя, склоненного, кудлатого и выгнутого, с жуткой мордой и диким взглядом. Как воспитанник волков, подлая шутка Волоста, сына леса и женщины, как сброшенный плод или дитя-неожиданность – отнесенные под опеку деревьев.
Создание завыло и прыгнуло к мальцу. Тот не кричал: открыл рот, шевельнул губами, но голоса не подал, словно ему не хватало дыхания; словно не мог найти слов в маленькой аккуратной головке, чтобы описать виденное.
А бес уже кружил, прыгал – как скальный волк прошлым вечером: то влево, то вправо; рычал наполовину по-звериному, наполовину по-человечьи.
Толпа поддерживала его все более громкими криками, будто пробуждая в нем дикость, ярость. Проклятия, вопли и крики в один миг пали на голову маленького бедного мальчика, словно люди хотели обрушить на него все темные желания своей души, вину за мор скота; за молнию, бьющую в крышу хаты; за сожженные стога, нашествие мышей, болезнь ребенка, заразу, голод, дождливую весну; за наводнение, засуху – за все, чего они не понимали и не могли объяснить ничем другим, кроме как волей богов.
Господин глядел на это, сухой и высокомерный, точно позабытый бог. Маленький одинокий мальчик в яме напротив беса. Бичуемый ненавистью толпы сзади, а спереди – подставленный под клыки и когти.
Бес уже шел, бежал, двигался к нему вприпрыжку. Кинулся с вытянутыми руками, которые лишь отчасти напоминали человеческие. Распрямляясь, сделался словно больше, нависая над ребенком.
Прыгнул, чтобы нанести первый удар, зацепить жертву, рассечь той лицо, грудь, может, зацепить по рукам, пролить первую кровь и насытиться ею, почувствовать ее запах, а потом вгрызться глубже, разорвать наконец…
Еще миг, бес начнет свой танец! Господин смотрит на это внимательным глазом, толпа язычников воет…
Клыки рвут рубаху на ручке мальчика, безуспешно поднятую, чтоб закрыться от бестии; катятся рубиновые капли жизни. Рот раскрывается в безгласном крике.
И вдруг в яму словно молния ударила. Бес отпрыгнул. Теперь уже завыл он – глухо, постанывая от боли. Отступил в страхе, трясясь, с вытаращенными глазами.
Сказал, даже скорее крикнул, прорычал едва понятным, получеловеческим голосом:
– Я-а-а-акса. Не бу-у-удешь мой. Он ждет тебя. Он…
– Якса, – прошипел Господин. – Ты зовешься Яксой. Вот и познакомились.
И вдруг двинулся, раскидывая в стороны холопов и свободных, быстро, ловко, словно продирался сквозь лес. Двинулся к яме, к мальчику. Один шаг, второй, третий.
Спрыгнул рядом с ребенком, схватил за руку, заслонил собственным телом.
– В жертву его! Отдайте его Волосту! – гремели крики.
В руках толпы появились сперва палицы и камни, затем и копья, длинные изогнутые луки.
– Господин, отступись! – загремел волхв. – Отдай нам этого ребенка, которого ты привел. Он принадлежит Волосту.
Худой мужчина заслонил Яксу, обернул его полой плаща, поднял скрытое маской лицо к людям.
– Он не ваш! Не беса! Не Волоста! Уходите в мире, оставьте члены его, и тело, и дух.
– Отступись! Не прерывай обряд!