Они ехали песчаной дорогой на север, через зеленые поля, на которых весна превращалась в лето, между лесами и дубравами. И рядом с текущими на север – к речке Дуне – потоками.
– Мало нас, Якса, осталось. И мы словно в западне. С запада – сварны, которые тогда лишь поклонятся лендичу, когда их мечом в колено постучишь. И крепко надобно приложить их тупые хамские головенки, надутые морды да пузо, набитое кашей и пивом, чтоб оказали они нам почтение. За морем – Тауридика, которую Есса, когда привел сюда ведов, покорить не сумел. Страна лжи, золота и непристойностей. Мужчины там ходят как жены, намазанные разноцветными красками, трахаются как козлы, берут в постели детей. Муж другому мужу для наслаждения как сука псу служит, становится наложницей, женки трахаются с другими женками, будто лосицы, когда лося рядом нет. Что, малой, смотришь? Все так и есть, я сам видел. Отчего, спрашиваешь, мы не выбьем охальников? Потому что они за морем, за стенами, сидят на золоте. И у них есть рабы, которых они зовут слугами. Их кесарь Макроний одевается как баба, и у него есть муж, представляешь себе, Якса? Ведь не скажешь, что это нормально и естественно, что мужик выбирает мужика, это противу законов Ессы и природы. А слышал ты, хе-хе, отчего тот кесарёк тонким голосом разговаривает? Оттого что некогда один скандинг схватил его за яйца, чтобы проверить, не баба ли тот! Слушай меня как отца, Якса, и живым-здоровым останешься. А на востоке, за горами – что? Там нагайка, смерть, яд и грязь. Дреговичи, что друг дружку за старый лапоть порежут. Слышал ты, отчего дреговичи низко кланяются? Потому что камень за пазухой их вниз тянет. А знаешь, зачем я тебе все это говорю? Затем, что как рыцарь ты получил от Праотца честь. Да, верно говорю: всякий, кто рожден от отца с гербом и благородной матери, получает нечто, отличающее его от язычника. Дал нам нашу честь Есса, который вывел ведов из неволи в Тооре, захватил для них Ведду и, раненный язычником, на ложе смерти поставил знаки на лбах и щитах своих верных слуг, делая из них первых рыцарей. А мы – их потомки. Защищай веру, малой. Храни слово, пусть бы и хунгурам ты его дал. Не бей в спину, дари милость врагам, если те о ней попросят. Вставай за своих оруженосцев и воинов, потому как кто со слугой не сумеет, тот не сумеет и с женой. Кроме того, что ж… Учись седлу, мечу, ковшу – и признают тебя за лендийского господина, ха-ха… Ну, этому я тебя точно могу научить. Остальное придет со временем.
Впереди глухо загремело. По небу с севера шла гроза; они ехали прямо в клубящиеся, серо-белые громады туч, которые густились понизу, становясь там темно-синими, с чернотой. Выглядели они величественно на фоне широких, поросших желтеющей рожью и пшеницей полей. Где-то между тушами облаков прокатывался гром, и воздушный змей выбрасывал желчь в виде дождя на головы людей, которые осмелились завладеть миром. Метался и бился, выстреливая конвульсиями молний.
Чамбор свернул вправо, погнал коня, пошел рысью, пока не въехал под раскидистый старый дуб, что одиноко торчал на небольшом лугу. Некогда он наверняка был перунным древом Грома, потом иноки и господа убрали с него дары, вырезали и сожгли растущих от корней идолов; остались лишь знаки и насечки на коре. И маленькое, едва заметное дупло – высоко, на расстоянии вытянутой руки мужчины.
Чамбор соскочил с седла, ссадил Яксу, потом долго привязывал коня к сучьям. Развязал подпругу, снял седло с сумками, разложил потник и попону под самым деревом.
Сверкнуло и ударило близко, внезапно, так, что конь присел на задние ноги. Запахло влагой и дождем, сделалось вдруг душно, завеса мокрого тумана заслонила мир.
А потом ударили по листьям дуба первые капли – высоко над головами Яксы и Чамбора. Капли эти не пропускали переплетенные ветви, крона дерева была густой, как балдахин. Плотной и непроницаемой.
Полилось, словно громовой змей решил утопить мир. Чамбор подошел к парню: тот следил, что нес рыцарь. Два меча в кожаных ножнах, с поясами. Чамбор вынул первый, взглянул на свет: не оставила ли влага на клинке ржавых пятен. Якса протянул ручки, но рыцарь покачал головой.
– Не берись за клинок. Иначе тебя примут за простеца. На нем даже прикосновение пальца оставляет след. А лучше, чтобы на клинке была кровь, а не вода.
Он осмотрел рукоять: круглое плоское навершие, длинный клинок с желобком посредине и острым кончиком.
– Этот – сварнийский. Острый словно бритва. Дорогой. Я сохраню его на потом, – сказал Чамбор. – А этот – ведийский, для черной работы.
Он показал второй меч, короткий, с закругленным кончиком и простой широкой гардой. Навершие выглядело как три уплощённые шишки.
Вдруг Чамбор замер, вслушиваясь в звуки ливня, что шумел в листве, бил словно град по ржи в полях вокруг и по ветвям дуба. Подбежал к дереву, встал на цыпочки и сунул сварнийский меч в щель ствола. Вбросил его в дупло.
– Пригодится на потом, – пояснил Яксе. Схватил второй, плоский, развернул пояс, застегнул. И встал около мальца как верный страж.
Они уже не были одни. В струях дождя замаячили перед ними тени, раздался шум и плеск, и, хотя влага смазывала все, кроме запаха мокрой земли, почувствовали странный, звериный запах. Запах шкур, меха, потных тел, пены от кудлатых коней.
Хунгуры! Возникли вокруг дуба, как большие насекомые. Как оводы, как зловещие птицы. Восьмеро,
может – десятеро. Въезжали под дуб по очереди, склоняя залитые водой, украшенные рогами меховые малахаи. Вода стекала по их лицам и по бокам крепеньких коней с мускулистыми задами. Мрачные дикие взгляды, простеганные толстыми ремешками кожаные панцири; покачивающиеся мокрые кисточки, потемневшие лица, похожие на хищных птиц, пучки стрел в колчанах.
Разъехались в две стороны, окружили их, будто бы свободно, но Чамбор все равно держал руку на мече.
– У-у-у, у-ходун Ленгела. У-у-у, у-у-у, не афрамор хунгура!
– Не, не! – поддержали остальные.
Вдруг рассмеялись. Словно и весело, но смех этот резал как бич. Они сдерживали переступающих лошадок – те махали головами и грызли удила. И вдруг один из хунгуров – крупный, склоненный в седле, сорвал с головы колпак, открывая продолговатый череп, выбритый поверху, но с волосами сбоку, что черной волной падали на плечи.
– А што вы, людь? – заговорил по-ведийски. – Што делае… те?
– Мы голосов свысока не слушаем, – выпалил Чамбор. – Сойди с коня, поклонись – так, может, и поговорим с тобой!
Нет, нет, нет! Так он мог бы сказать два или три месяца тому. Потому что нынче был он уже другим Чамбором, чем тот, который спорил с Милошем Дружичем в вечер перед битвой на Рябом поле. А потому – на самом-то деле – он отозвался так:
– Мы только путники. Пропустите нас, и мы пойдем своим путем.
– Прав-да. – Хунгур глянул вверх и ощерил белые зубы в ухмылке, указал на ветви свернутой, скрученной нагайкой. – До-ждит? Правда? Мать-Небо нынче немилостива.
– Льет. А мы, – Чамбор осторожно подбирал слова, – мы слуги палатина Лендии. Он покорился вам, принял власть кагана.
– Не тудунум, уштио, курытно сити Хама!
– Хама! Хама!
Они сошли с лошадей, кружили вокруг, но оставались напряжены и внимательны.
– Изда-лека ехать? Далеко? – говорил тот первый, без колпака. Другой осматривал положенные под деревом седло и сумки.
– Еду к палатину. В Старую Гнездицу. Ничего против вас не имею.
– А этот? – хунгур указал на Яксу.
– Это мой сын. Якса. Единственный.
– Ук, ук! Якше студни, хорило истоти хунгура.
– Пора попрощаться с вами, – проворчал Чамбор. – Уж плакать за вами не стану.
Взял Яксу, поднял, прижал к груди и двинулся к коню, но в этот самый момент хунгур заступил ему дорогу, тыча рукоятью нагайки в живот.
– Нет! Жди! Ты – жди!
Второй ухмыльнулся еще гаже, почти фыркал от смеха. Сказал, указывая на седло, разложенное под дубом:
– Очень красивое емеел. Слишком красивый… для такой человек, как ты.
Чамбор посчитал их. Десятеро. Был и одиннадцатый. А значит – на шесть больше, чем он смог бы.
– Можете его взять. Мне оно без нужды. Бывайте!
Он шел к коню, неся Яксу. Склонился, желая взяться за поводья, но те уже были развязаны. Смуглая худая рука дернула за ремни, потянула коня в сторону. Раздался смех; решили устроить себе забаву.
– Очень красиво ни-сунка ваган, – сказал сверху еще один хунгур, в кожаном шлеме, что опускался клапанами на плечи. Справа у седла у него была привязана за длинные волосы человеческая голова – какого-то степного воина, не рыцаря, потому что с лица была черна как бес. Когда его конь крутился, дергался и подскакивал, голова показывала раззявленный рот, откуда высовывался кончик серого, засушенного языка.
Чамбор протянул руку, но, держа на груди Яксу, не был слишком быстр. Вдруг оказался между пахнущими зверьми, мокрыми косматыми телами хунгурских коней.
– Мой сунка! Мой конь! Ко-бы-ла!
– Отдай его! Отдай сейчас же.
– Позвольте мне уехать.
– Пое-дешь, но ногами, – лопался от смеха первый. – Давай, беги. А то пере-думать.
Кто-то из них свистнул так, что застригли ушами кони. Другие вырывали друг у дружки мех с чем-то белым, похлопывали друг друга по спинам, один подъехал сзади, по-приятельски приложил рыцаря между лопатками.
– Иди! Иди! А конь оставь.
– Берите, – сказал Чамбор и сжал зубы, поглядывая на гнедого Ивашека, которого как раз отводил в сторону низкий, плечистый старый хунгур с заплетенной бородой.
Сделал первый шаг, потом еще один, чтобы выйти из проклятого круга бесов. Почувствовал облегчение. Дадут уйти. Он их покинет. Найдет другого коня… даже двух.
Нет!
Вдруг что-то ударило его в плечо, загородило дорогу. Стояли они перед ним, усмехаясь; странно, какие белые были у них зубы. Может, и правда, пили только человечью кровь. И ели кровавое мясо жертв.
– Ты пойти, – прохрипел тот, в остроконечной шапке. – Но без этот. Без он!