Конин уже показывал: на север, по течению Тургая, куда-то в поля, где река протискивалась между скалами и останками змиев. Показывал что-то – подняв руку вверх. Два! Двое всадников.
– Дайте ему коня!
– За мной!
Альмос не стал ждать, пока Ноокор вспрыгнет в седло Дикого Амана. Погнал своего жеребца туда, где уходящий свет дня рисовал лабиринт будящих затаенную угрозу форм. Замершее змиевище.
Тут, у меловых клифов, полузасыпанные, поросшие травой и мхом, покоились пожелтевшие, большие, словно колонны, кости. Огромные позвонки, от которых отходили до половины погруженные в землю ребра – длинные, порой странно изогнутые. Растрескавшиеся черепа и челюсти, полные сгнивших, неопасных уже клыков. Кладбище и поле боя доисторических змиев, старых властителей Ведды, убитых в век огня, когда мир был молод и дик; убитых человеческими героями, которые пошли на них войной; вели ту Доман и Ант. А тут было свидетельство жестоких боев, когда змеиных королей и воинов били насмерть на таких вот полях.
Нынче огромные черепа змиевых владык людей и зверей могли только пугать потусторонней жутью. Те, кто воздвиг Ведду из-под водяной бездны; те, кто, согласно язычникам, проложил реки и озера, сформировал горы и скалы, используя для этого свои выделения и мертвые сброшенные шкуры, нынче мог лишь взирать пустыми глазницами на погоню хунгуров за лендичами.
Всадники будто вихрь ворвались меж костями, спутанными хребтами и огромными черепами змиев, что выныривали из травы и сорняков, исхлестанные за тысячелетия ветрами, омытые степными дождями, укрываемые ежегодно снегами. Кони слегка опасались их, но, подгоняемые нагайками, вошли на мертвую землю, идя меж останками змиев. Место это, хоть проходы здесь были шириной с улицу, оставалось лабиринтом. Лендичи могли спрятаться тут, проехать, заметая следы, и выехать с другой стороны. Могли бы, если б не Конин.
Парень находил следы каким-то шестым чувством. Указывал на изрытую копытами землю, где беглецы сворачивали в сторону, – протискивался сквозь узкие проходы меж костями, вел отряд следом, показывая на отбитые фрагменты черепа, потрескавшиеся кости, стоптанную копытом сухую траву там, где они шли. Наконец он снова повел их в степь – от восточного края змиевища, выведя из распахнутых, поросших плющом челюстей змия прямо в травы, бурьян и сорняки.
И тогда они увидели двух беглецов – затерявшиеся в бескрайней степи фигурки, сворачивающие по речному течению, у очередного разлива Тургая.
Двое лендичей; Матерь-Небо! Конин увидел их чуть ли не впервые. Рослые мужчины на высоких стройных скакунах, столь отличных от хунгурских – словно породистая гончая рядом с уродливой дворнягой. Сухие, сожженные солнцем лица. Один был в плоском, цилиндрическом шлеме с наносником, в блестящей броне, с прикрепленной к нему красной тканью. Второй – со сбитым на затылок кожаным чепцом, в испещренном заклепками кафтане, с длинными волосами, подбритыми на висках.
– Вперед! – кричал сзади Альмос. – Матерь-Небо, лавой, хватайте их, хунгуры!
Мохнатые кони пошли степью, будто свора псов, преследующих стадо оленей. Но эти звери были непокорны. При звуках погони, при виде гонящихся за ними, сжавшихся в седлах воинов кагана тот, что в плоском шлеме, крикнул товарищу. Вдруг лендичи разделились – длинноволосый развернулся, прянул конем прямо в воды Тургая, въехал в реку, подгоняя упирающегося коня шпорами, заставил его погрузиться в воду так, что вода достигла его коленей. Потом – поплыли: сперва конь, что вытягивал морду над поверхностью; за ним, вцепившись в гриву – а может, в седло, – всадник.
– Сюда, псы! Сучьи дети! – кричал первый, который остался на берегу: тянул руку, маша кожаной сумой, чтобы обратить на себя внимание погони. – Кобыльи ублюдки, бесы! Ступайте, возьмите меня! Вы ведь это ищете!
Конин затрясся в седле. Слышал и понимал язык лендича! Забытые слова приходили к нему, словно эхо из глубокого колодца. И каждое резало до крови в его сознании.
– На него! – орал Альмос. – Мешок мой!
– Держите, песьи дети! – крикнул лендич в ответ. – Ступайте за ним в пекло!
Стоя на берегу Тургая, он размахнулся и бросил суму так, что та упала далеко в воду. Не приказал долго себя ждать. Конин увидел, как в руке человека появляется узкий длинный меч, как он поднимает на дыбы серо-седого своего коня, ударив его железными шпорами. И кидается – прямо на них!
Все случилось в один миг. Лендич с продолговатым, миндалевидным щитом перед собой – поставленным под углом на переднюю луку, с опущенным, частично скрытым за тем клинком… И летящая к нему лава всадников.
Они столкнулись. В один миг чужой заслонился щитом, отбивая падающие на него клинки, топоры и обухи. Сам ударил в движении, снизу, минуя старого хунгура со сморщенным лицом. Клинок блеснул как змея, прорубил ватный кафтан, завязанный на боку пояс и расхлестал тело под мышкой, почти отрубив правую руку. Воин крикнул коротко – может, молил Матерь-Землю, и тотчас с ней соединился; склонился, упал бессильно, как мешок с тряпками.
А лендич не стал ждать или убегать. Пробившись сквозь лаву хунгуров, развернулся почти на месте. Посеребренный сединой, его конь пошел медленнее, встал, развернулся на задних ногах. Воин кинулся в бой снова – еще до того, как враг успел приготовиться к новому столкновению. Ни о чем не просил – сам ринулся на отряд. Конин увидел, как он летел вытянувшись в седле: поводья, отходящие от странного, продолговатого удила, держал свободно, переложив их через конскую шею, пока поворачивал.
Теперь они обсели его как слепни, как степные гиены – белого волка, били нескладно, не прицельно, если сравнивать с движениями его рук. Клинки брякнули, отскочив от шлема и панциря, покрытого материей, со стуком ткнулись в щит. А лендич рубанул. Один раз – и хватило. Расхлестал плечо и шею, почти отрубил голову низкому, коренастому гвардейцу, рассекая пластины и ремни чешуйчатого, украшенного золотом панциря. Ткнул в живот другого, а когда конь прыгнул, пробил врага почти насквозь, на миг воло´к его на клинке меча, словно кровавую, размахивающую руками без ладу и складу куклу.
И тогда едущий сзади Конин привстал в стременах и бросился ему на спину, желая свалить с седла; а потом справиться с лежащим, поскольку так проще. Седоватый конь сразу пошел под двойным весом тяжелее; лендич согнулся на его спине, чувствуя, как чужая рука сжимается под его шеей.
И вдруг выпустил меч. Нет! Просто ослабил хватку, притянув его к груди, перехватывая обратным хватом – острием вниз.
И сразу ударил назад, плоским круглым навершием, прямо в лоб нападавшего.
У Конина аж зубы лязгнули. Полетел назад, свалился меж конями, ударился спиной, сильно и болезненно. Увидел, как лендич – все еще в седле – получает в спину обухом, длинным молотом хунгуров, на что, впрочем, не обратил внимания. Увидел, как он сражается с одним из гвардейцев: на миг время словно замедлило бег, а Конин удивлялся плавным движениям чужого воина. Хунгур напирал, держа кривой меч двумя руками – неловко, слева, справа, крича, бормоча что-то, давясь слюной.
Зато удары воина были смертельно быстрыми. Раз-два, из-за головы; справа сверху, удар на щит. Короткий хлесткий рубящий удар по запястью – и хунгур давится рычанием. Еще один – наискось через широкое лицо, оставляя жестокую, брызгающую кровью рану.
Конин вскочил на ноги… вернее сказать – воздвигся, так много времени это заняло. Щупал рукой в поисках сабли, но той не было на поясе, оружие улетело в траву. Искал ее, но наткнулся только на привязанный колчан, полный стрел.
И тогда лендич развернулся в его сторону, поворотил – ловко, на месте – коня. Прыгнул на парня, поднимая меч, взглянул ему в глаза, словно вбирая взглядом все лицо, поскольку с головы Конина упал шерстяной колпак.
Посмотрел и замер, удержал коня; молодой увидел его налившиеся кровью глаза, которые вдруг сделались неподвижны, словно он распознал кого-то, удивился…
Слишком поздно. Удар заставил его тело содрогнуться, расходясь болью по членам. Один, еще один… Первый, второй, третий! Стрелы, которые называли одора, изогнутые полумесяцем, с широко расставленными наконечниками, иной раз с заусеницами, чтобы нельзя было их вынуть…
Лендич замер, выпрямился в седле, когда сзади добрался до него Глеб. Был без лошади, двигался бегом, задыхаясь, потому что раньше лендич снес его с коня; теперь же Глеб с размаху воткнул меч в спину врагу, свалил с седла. Воин рухнул словно дуб, выпустил меч, щит упал слева от него. Удивленный, в пене, сивый конь сделал еще пару шагов, оглянулся жалобно, но господин лежал на истоптанной окровавленной траве, глядя в небо мертвым взглядом. Когда Конин ухватил коня за поводья, тот дернул головой, отступил недоверчиво, присел на задние ноги, а парень понял, что, похоже, слишком сильно его держит. Прутки близ узды увеличивали силу натяжения.
Конин успокоил коня и подошел к тому месту, где лежал мертвец. Хунгуры были быстрее; уже клубились около лендича как псы, пока нагайка Альмоса не разогнала их. Остался только Глеб: стоял перед умершим на одном колене, схватив его за одежду под горлом, и дергал туда-сюда.
– Якса! – выдохнул. – Где Якса? Ты его видел? Ему где-то шестнадцать, может, восемнадцать лет. Серые глаза! Рост от отца. Вы его прячете? Говори!
Пнул со злостью деревенеющее тело, бил в лицо кулаком, пинал труп в бок, словно вконец обезумев. Выхватил нож, схватил тело за голову, наверняка хотел отрезать нос или ухо, но его остановил кнут хунгура.
– В сторону, раб! – прокричал Альмос. – Это был великий воин. Лендийский рыцарь. А вы чего таращитесь на меня как овцы, дреговичем трахнутые? Обыскать его! Проверить. У него где-то должен быть говорящий свиток! Не проглотил же он его.
Конин стоял, держа поводья измученного мокрого коня. Смотрел на побежденного, окровавленное тело того, кто в одиночку убил четверых и ранил двух гвардейцев кагана. Видел его бледное лицо, высоко подбритые волосы, когда с него сняли шлем. Сюркотту с серебристой полосой, что вилась будто змея на красном поле. Смотрел на длинный меч с остро заточенным кончиком. Подкованные железом сапоги со шпорами. Смотрел и не понимал.