– Не перегибай, – ответил Сурбатаар. – Когда на тебя падет снег старости, уже не сможешь его стряхнуть.
Он улыбнулся и потер поседевшую бородку. Протянул руку к Конину, который помог ему встать с подушек. Хунгуры облапились, обнимаясь, а потом Ульдин пригласил гостя в заднюю, северную часть шатра.
Сидели, пили кумыс; лицо Булксу было непроницаемым. Он с интересом глядел вокруг: на колчаны, седла на лавках, оголовья, украшенные желтыми шишечками, бунчуками и кисточками. Смотрел на продолговатые щиты, кривые мечи и на топоры.
– И какова причина твоего визита, багадыр Булксу?
Хунгур все еще не отвечал. Увидел Конина, стоящего за спиной отца аула, и некоторое время не сводил с него глаз.
– Пусть богатство не покинет твою юрту, Сурбатаар, – сказал наконец. – Пусть скот множится на пастбищах, а кобылы приносят красивых жеребят, которыми ты отдаешь добрую дань кагану. Ты пооброс жирком после несчастий, которые пали на аул Ульдинов.
– Я смотрю в будущее, не в прошлое, багадыр Булксу. И что сделаю, если поставили меня у горы, на которую не взобраться? Не вычерпаю море ведрами. Как мудрый человек, не стану дразнить тигра в логове, если у меня нет стрел, чтобы от него защититься.
– Счастливый ты человек.
– А ты все не можешь позабыть.
Булксу даже подпрыгнул. Усы его вдруг ощетинились, как у саблезубого степного тигра, смуглые от солнца руки сжались в кулаки.
– Я не против кагана поднимаю голову. Но против того, кто должен был тогда сесть на кол вместо моего сына.
– Я не удивлен.
– Я его найду. Хотя бы и в бездне. Отыщу, всю жизнь стану преследовать. Нигде не сумеет спрятаться. Ни под землей, ни под водой, ни на горах, ни на небе. Я ночи напролет, – крикнул он, – чувствую боль, которую некогда ему причиню!
– И стоил он того? – Сурбатаар дал знак Конину, и тот наполнил чары кобыльим молоком. – Прошло столько лет. Он уже мертв; каган выбил весь его род, как и мой. Мы оседлали лендичей и покорили их, будто непослушного коня. Они ничего не значат, им приходится служить и принимать наших на зиму.
– Ему нынче было бы где-то восемнадцать или двадцать весен. Может, больше, – бормотал Булксу.
Он выпил одним глотком чару кумыса, выдохнул. А потом схватил хозяина за руку.
– Даркан Сурбатаар, поговорим только вдвоем. Пусть мое возбуждение не сбивает с толку твоих слуг и товарищей. Позволишь?
Сурбатаар дал знак, и Конин вместе с прислуживавшей невольницей удалился, переступив порог и опуская завесу.
– Есть люди, которые все еще переживают из-за обиды, учиненной тебе каганом Гораном Уст Дуумом. Как и те, кто полагает, что его сын опозорился, насадив на кол моего Могке. Нас двое, и оба мы были обижены. Рыба существует благодаря воде, человек – благодаря другому человеку, и, только оставаясь в единстве, мы по-настоящему сильны.
– Я не подхожу для мести, багадыр Булксу. Я старый и слабый. Все, чего хочу, это утешаться старостью и в спокойствии смотреть на мою дочку.
– Тем временем твой Ноокор обратил на себя внимание кагана и напомнил ему об ауле Ульдин.
– Каган убил моих братьев, их и моих сыновей, чтобы обречь род на вымирание, но он не запрещал покупать мужских невольников и делать их товарищами. У меня есть дочка, поэтому я не стану бунтовщиком, Булксу. С сильным сложно сражаться, с богатым – судиться.
– Но даже сила уступает разуму и примеру людей. Сороки стаей и тигра победят.
– Я уже уплатил долги. За бунты братьев пошел в бой, как того хотел Горан Уст Дуум, в одной рубахе, с саблей в руке, впереди остальных. С тех пор меня зовут Сурбатаар, Мужественный. Я не хочу больше ничего от кагана, кроме этого имени.
– Злость сильных не направлена на кагана, она направлена против советников. Особенно против того, который без проблем прошел бы под осью любой из повозок. Ты знаешь его, это карла Гантульга, проклятая шутка природы, которого стоило оставить в степи, мой друг.
– Если ты так меня называешь, Булксу, помни, как говорят старшие люди: свою помощь дай первым, помощь друга прими в конце.
– Юноша, который захватывает трофеи, должен ехать впереди. Что ж, не принимай близко к сердцу того, что я говорил.
– Пей, Булксу, – сказал Сурбатаар. – Пей и забудь, как я забыл.
Булксу кивнул. И пил кумыс, словно хотел убить всю боль, что разрывала его душу.
Гунна взяла его в оборот, едва он покинул шатер Ульдина. И не так, как хотелось бы мужчине, но со злостью, дергая. Не вспоминала бесславья, которым он себя покрыл, потеряв коня в гонке. Отвела его к собственной юрте.
– Повернись, покажи спину, – сказала. – Наверняка ты ранен, как всякий после Бора.
Он послушно развязал пояс, снял деэлу, в нескольких местах украшенную дырами от сильных ударов плетками. Сорочка под ней прикипела к ранам. Гунна дергала его чуть сильнее, чем следовало, он молча кривился; трясся, когда она отрывала ткань от израненного тела.
– Гордость должна болеть сильнее ран. Что за хунгур, который потерял коня.
Обошла его и взглянула прямо в глаза, и тогда увидела, что он улыбается… Покачал головой, словно желая возразить.
Она со злостью рванула – так, что по его спине заструилась кровь.
– Погоди тут.
Бросила на землю окровавленную, превратившуюся в лохмотья рубаху, осмотрела его худое тело, покрытое ранами, синяками и кровавыми полосами от плеток участников Бора. Вошла в юрту, взяла в железные щипцы раскаленный камень.
– Повернись, баба, – обронила, видя, как улыбка исчезает из глубины серых глаз Конина.
– Позволь, я его перевяжу.
Кто это сказал? Не Конин же. Перед юртой, сбоку, стоял Вигго. Со склоненной головой, ветер развевал его сбитые длинные золотистые волосы.
– Кто тебе позволил говорить, раб? Прочь! Возвращайся туда, где тебе место! Может, у овец найдешь послушание и уважение, которых нет у тебя между людьми!
Конин схватил ее за руку. Будто бы легко, но она почувствовала силу, что сидела в жилистом, худом, высушенном ветрами теле.
Он придержал Гунну и махнул Вигго. Скандинг – вернее, изгнанник – подошел медленно и несмело, без уверенности, что постоянно заставляло нервничать госпожу Ульдин. Неумеха, несчастный тюфяк, который не в силах управиться даже с овцами, – так мысленно обзывала его Гунна.
– Мазь из жира степного волка. – Он развернул кожаный узелок. – Немного печет, но не позволит гнили угнездиться в ранах.
– Ты сам его убил?! – фыркнула хунгурка. – Не поверю! Он бы тебя трижды сожрал.
– Его загрызли другие. Был теплый, когда я его нашел. Я ведь трус, госпожа. Вы это знаете: человек с клеймом Флока не может жить меж скандингами. Конин, я начну?
Он набрал на пальцы тяжелой серой мази и принялся втирать в раны. Конин даже не вздрогнул. Гунна смотрела и хрустела пальцами; Вигго действовал ей на нервы. Она шпыняла его и высмеивала все эти годы, пока он был с ними, взятый прямо из степи. Он должен был сдохнуть от самой тяжелой работы, но отец, как всегда, оказался милосерден. А теперь Вигго медленно втирал мазь в раны Конина. Без малого тетёшкался с ним как с ребенком, прикасаясь легко и аккуратно. И дольше, чем следовало бы.
Вдруг сбоку на нее пала тень. Она медленно обернулась на того, кто заслонил солнце. Увидела сидящую на своем коне хунгурку в волчьем колпаке: темные узкие косы падали ей на плечи, лицо было бледным, горделивым, глаза – как миндаль. Не белила лица и была красивой: маленький нос, округлые губы, всё при ней, идеально подобрано, словно в изображении богини, в аккуратной фигурке Матери-Неба.
– Селенэ! – Гунна раскрыла объятия. – Что-то наши отцы говорят слишком долго.
– У меня было время осмотреть аул. Твой муж унаследует хорошие стада и юрты. Послушных коней и пушистых овец.
– Если воля кагана позволит, чтобы я внесла это в приданое.
– А этот, – Селенэ указала на Конина, – твой раб?
– Ноокор моего отца. Неловкий дуболом. – Гунна легонько ударила Конина по голове. – Позволил, чтобы в гонке Бора у него отобрали коня. Муж, что возвращается из похода пешком, спит с козами за юртой!
– Я слышала и видела. Великий стыд. Но он не выглядит как хунгур. Эй, кто ты таков?! Тебе говорю! Эй!
Конин шевельнул головой. Голос хунгурки был таким настырным, что Гунна машинально встала между юношей и Селенэ.
– Он сплошное несчастье, но сердце у него доброе. Оставь его! Это мой человек.
– Все, что тут есть, принадлежит твоему отцу. А все, что принадлежит отцу, имущество великого кагана: ныне, и присно, и во веки веков. Так как зовут твоего Ноокора?
– Конин. Конин Ульдин.
– И что с ним такое, что он не может произнести ни слова?
– Злой Каблис зашнуровал ему рот невидимой силой, чтобы он не отвечал на глупые вопросы.
Селенэ ничего не ответила. Неторопливо объехала их. Потом медленно направилась прочь. Гунна некоторое время смотрела ей вслед: как та останавливается перед юртой отца. Оттуда как раз вышел Булксу; явно разозленный, быстро натянул на голову шапку, а когда Селенэ начала что-то говорить, отогнал ее нетерпеливым движением. Но на миг глянул на юрту Гунны, на Конина, который как раз натягивал кафтан, и на неподвижного, отодвинувшегося в тень Вигго.
И тогда к Булксу подошел Сурбатаар, взял его под руку, попытался повести куда-то, но гость был далек от спокойствия. Шел к коню, которого держали пара слуг; один пал на колени, выгнул спину. Но его господин остановился. С вымученной улыбкой развернулся и пал в объятия хозяина. Они обнялись.
– Я ел твою еду. Пил твой кумыс. Но я во гневе, Даркан Ульдин. Я не услышал из твоих уст слов, которые стали бы благостны для моего сердца как вечерний ветерок.
– Мудрые слова не всегда горды. Но умный человек сумеет оценить их значение.
– Добрый человек не позволит отпустить гостя в замешательстве.
– Тогда, возможно, достойный подарок развеселит твое сердце, багадыр?
– О да! – Булксу даже хлопнул в ладоши. – Если могу тебя попросить, подари мне кого-нибудь из твоего аула.