…за вооруженную руку ухватился Грот. Придержал. Они пытались победить друг друга, дергаясь яростно.
– Хунгур! Пес! Стервь! – хрипел незнакомец. – Ни один из них не останется в живых в моем доме!
– Это лендич! Якса! Мой человек! Оставь его!
– В языческих одеждах!
– У него нет других!
– Его позорит то, что он их носит!
– Это Якса Дружич, сын Милоша Дружича! У вас он на хоругвях! – гричал Грот. – Стой, а то у меня рука слабнет!
Мужчина заколебался, натиск его дрожащей руки ослаб, успокоился.
Опустил кулак, встал, убирая колено с груди Яксы. Замер с кинжалом в руке.
– Что ты сказал? Кто это?!
– Якса, сын Милоша Дружича, убийцы кагана Горана на Рябом поле, одиннадцать лет назад.
Воин засопел, спрятал кинжал в ножны, наклонился и ухватил Яксу за деэлю на груди. Поднял его словно щенка, хотя парень дергал руками, пытался пинаться.
– Якса?! Слишком он мал. Слишком худой.
– Он воспитан среди хунгуров. Они его не узнали. Но теперь ведают. Умерь свой гнев, Гусляр. Он ничего тебе не сделал.
Якса дергался, но освободился, только когда мужчина ослабил хватку.
Отступил, присматривая оружие, но вокруг не было ничего подходящего. Зато Гусляр сделал два шага и открыл один из сундуков под стеной. Неожиданно вытащил оттуда кармазиновую тунику, стеганную в ромбы, с разрезом внизу для конной езды. А еще – капюшон, опадающий на спину, украшенный рубчиками. И широкий пояс с серебряной пряжкой в форме змия. Все это бросил на постель.
– Одевайся, – произнес голосом, не терпящим возражений. – Не будешь меж рацами выглядеть как хунгур.
Якса покачал головой. Тогда Гусляр схватил его за плечо так, что сделалось больно. Толкнул на стену, схватил за грудки и вздернул ему голову.
– Ты слышал, что я сказал?! Может, ты и правда сын Милоша Каганоубийцы, но в этом селе мое слово – закон и власть!
– Одевайся, – вторил ему Грот. – Без лишних слов. Давай-давай, не то проведешь ночь голым во дворе!
Якса уступил. Злой, но еще слишком слабый, чтобы сопротивляться. Сбросил деэлю, снял портки, распустил пояс. Оделся в наряд столь странный и чужой, насколько чужими ему были лендийские невольники при первой встрече. Гусляр бросил его старую одежду Гроту.
– Сожги это!
Сам присел на лавку. Протянул руку к лепешке, оторвал кусок, начал жевать. А потом хлопнул в ладоши, крикнул:
– Вук! Давайте ужин!
Двери скрипнули. Вошли двое в кафтанах – но не настолько богатых, как на Гусляре. За ними – две девки в платьях и передниках, с заплетенными на голове косами. Управлялись, раздувая огонь, расставляя новые глиняные горшки. Кладя на угли большие куски рубленого мяса. Когда одна наклонилась слишком сильно, Гусляр с размаху хлопнул по ее оттопыренному заду – так, что она даже пискнула. Приподнялся и схватил вторую, несшую два кувшина, за большую грудь, помял.
– Наконец человек знает, что жив! Наливайте!
Внесли глиняные кубки, в которые вторая девка лила темный густой мед. Подняли их, свели со стуком.
– За славу и счастье!
– За нашу удачу. Четыре хунгурские башки украсят могилы предков. У нас есть мехá и цепи, пара коней, целая арба с шерстью и войлоком.
– За Большого Гусляра! – провозгласил один из мужчин.
– Здравие! Счастья и жизни!
Они выпили. Гусляр стряхнул остатки меда по очереди в четыре угла хаты. На Яксу, сидящего на постели, внимания не обращал.
– Ты нескоро вернулся, Большой Гусляр, – отозвался Грот, – а потому наверняка обдумал предложение, с которым я приехал к вам через горы. Эта дорога едва не стоила мне жизни. Шестой раз я попал в лапы хунгуров. Но сохранил лицо и силу, не сдался. Благодаря Яксе. Иначе, несмотря на силу моего духа, порвали бы меня в клочья в проклятой гонке Бора.
– Якса… Якса, – заворчал Гусляр. – Даже поверить не могу.
– Клянусь своим словом, честью и головой. Я его узнал. У него глаза матери. Сам посмотри!
– Да не елозь ты, как дырка старой карги по молодому херу! – рявкнул Яксе Гусляр. – Садись с нами, в конце, потому что ты не рыцарь.
Указал место на лавке. Но парень не двинулся с места.
– И возвращаясь к моему предложению. Вы подумали? Я много выстрадал, неся вам слово от лендичей.
– Рацы не поддержат ваше дело. Нам ведь можно так, верно? – он обернулся к товарищам в кафтанах. – Не по злой воле, но по рассудку. То, что вы планируете, – безумие. Возьметесь за оружие, а хунгуры проедут как буря по вашим выям. Вы должны биться как мы – дергать врага и ждать, пока придет должный день, а не начинать бой, заранее обреченный на поражение. Кто вам поможет? Ты ведь не думаешь, что проснутся короли-духи в Короне Гор?
– Мы уже принесли достаточную дань крови.
– Должно быть, они спят слишком крепко, если до сих пор не проснулись. А Лендия – в беде. Так кто вас поддержит? Сварны? Тауриды?
– Когда мы встряхнем их совесть…
– И с каких пор у этих раскрашенных мужешлюх из Тауриды есть совесть? Нет, и не проси. Мы, рацы, не пойдем; не встанет ни Монтана, ни Подгорица. Вы зря рассылали вестников. Всех, кроме тебя, убили хунгуры.
– Вы пойдете в бой, – ворчал Грот. – Не стерпите звона оружия за горами. Сколько еще ты сумеешь обороняться в этих скалах? Год, два? Хунгуры в конце концов натравят на вас подгорян или дреговичей. А те одинаково хорошо умеют выкуривать как скальных медведей, так и вас. Поднимитесь, когда мы поднимемся. Только огонь настоящей битвы закаляет великих людей.
– А полагаешь, я не закален?! – загремел Гусляр. – Если бы я не был князем, вызвал бы тебя сейчас на кулачный бой. Ты говоришь, что стычки и засады, которые я устраиваю, привели к тому, что я перестал быть мужчиной и рыцарем?!
– Я говорю, что думаю. Как и ты. Нет, ты – не рыцарь и не мужчина.
– Вставай, поп! – заорал Гусляр и вскочил на ноги. Одним движением ухватился за свою саблю и вытянул из ножен. У той была длинная прямая гарда, клинок шириной почти в ладонь, тяжелый, кривой и жестокий.
– Спрячь – или сруби мне голову, если решишь, что стоит. Я не стану проливать кровь без причины. Свою поберегу для освобождения Лендии, а твою – для Подгорицы.
Гусляр фыркнул смехом. Покачал головой.
– Что ж, – закусил ус. – Ты всегда был безумнее, чем старики-пустынники. Спасибо за искренность. Стало быть, если я – не мужчина, то я и не благородный. А потому не встану на безнадежный бой, жаль мне рацев. А ты что намерен делать?
– Хочу просить тебя, Большой Гусляр, чтобы ты показал мне дорогу через горы. Возвращаюсь к своим.
– Покажу. Пройдешь ее с лошадьми, на поводьях. Она непростая, но в эту пору года проходима. Однако нужно спешить, пока не выпал снег.
– Спасибо.
– А с ним, – Гусляр указал на Яксу косматой головой, – что намерен делать?
– Пойдешь со мной, верно? – спросил того Грот. – Только в Лендии ты будешь в безопасности.
– Не пойду, – покачал головой Якса. – Вчера я тебя спас, нынче ты – меня. Мы квиты, Грот. Не мучай меня, не то я взорвусь. Впаду в безумие, и придется тебе меня связывать. Как тогда, когда я едва не убил тебя как невольника. Помнишь?
– Били тебя ремнями, жгли огнем, вязали веревками, Якса, чтобы ты стал мужчиной. А потому – будь как железо, как лучшая сталь. Как меч, что звенит, а не скрипит. Держись, выдержи. И возвращайся со мной. Возвращайся сражаться. Мстить за судьбу, которая постигла твой род. Отца, мать и дядю.
Якса закусил губу. И ничего не сказал. Опускались липкие, влажные осенние сумерки.
Взяли их на рассвете, когда яркое осеннее солнце взбиралось над окоемом, начиная упорное странствие к макушке Матери-Неба. Со всех сторон, будто стая шакалов, пришли сросшиеся с лошадьми фигуры с рогами на голове, в шкурах и обшитых мехом кафтанах. Обошли аул, ворвались меж шатрами с криками, со свистом стрел-пищалок, которые они пускали низко, над верхушками юрт и шалашей.
Не убивали – атаковали воплями, били, лупили плетками выбегающих из укрытий, разбуженных от сна людей, наезжали лошадьми, с силой отбрасывали полотнища и рвали шерстяные стены, растянутые на жердях. Честно говоря, могли сделать что угодно – в роду, лишенном мужчин, мало кто мог защищаться. Но нападение было не ради резни. Приехавшие сходили с лошадей, выгоняя жителей из юрт, а сами кого-то искали – везде, где могли. В юртах, на арбах, на четырехколесных возах с шерстью, под лавками. Как безумные переворачивали постели, кололи их кончиками сабель, кружили между стадами коз и овец, пинками выгоняли пастухов из сплетенных из хвороста укрытий. Гнали плачущих матерей и детей на главную площадь аула – к украшенной тамгами юрте Ульдина.
Сурбатаар сорвался с постели, пробужденный криками нападавших. Вышел в незастегнутом кафтане, с женой, что нетерпеливо ступала следом, надевая ему на бритую голову колпак, набрасывая на плечи короткий кожух и поправляя накидку, то и дело сползавшую. Он увидел круг враждебных воинов и своих людей, согнанных между ними, под присмотром. Стражников без мечей и щитов, кого держали на арканах с клинками, приложенными к голове.
Он осматривался и ничего не говорил: в его сторону ехал всадник в мехах и таком большом колпаке снежного волка, что тот почти сползал ему на глаза. Потрясал, поднимая над головой, толстым белым буздыганом с тамгой Тоорула.
– Сурбатаар Ульдин! – кричал. – У меня ярлык великого кагана! Это не война, не нападение. Понимаешь?
– Булксу, еще две луны тому назад я приветствовал тебя как гостя и друга. Отчего же ты нападаешь на меня как на врага, пусть и заслонившись ярлыком?!
– Я не прибыл тебя грабить, Ульдин! Вот приказ величайшего владыки степи Тоорула. У тебя в юрте скрывается Якса! Ненавистный великому Тоорулу сын Милоша Дружича, убийцы его отца. Наш господин, солнце степей, победитель лендичей, даугров, китмандийцев, звезда на небосклоне нашего счастья, приказал истребить весь род Дружичей. Ты укрывал у себя лендича.
– Я никогда не слышал ни о каком Яксе. Если он тут и вы его найдете, забирайте себе.