– Ага! Перманентная, значит, революция? – вскинулся каштановый виноватик. – На те же грабли хотите?
– Эти старые грабли еще сгодятся на то, чтобы вычистить из рабочего движения шестерил олигархии вроде тебя, Лапин! А потом мы в последний раз поднимем эти грабли, чтобы распороть ими жирное брюхо капитала!
Напор белокурого был так силен, что каштановый попятился в замешательстве. Чаша весов диспута клонилась в сторону красноречивого дельца.
Однако виноватик не сдавался.
– Все, что ты говоришь, – это миф о мифе, обращенный к мифу! – объявил он. – Когда ты раскрываешь рот, сознательный пролетариат затыкает уши.
– Сам ты миф! – огрызнулся Пятаков. – И морда у тебя, как у Анубиса!
– За Анубиса ответишь!
Ораторы спрыгнули с трибуны и, растопырив локти, стали наступать друг на друга, как бойцовые петухи. Собрание снова накрыла волна шума и свиста.
– Тише! Тише! Послушайте! – послышался внезапно чей-то призыв.
Спорщики смолкли и оглянулись. На барабан сверлильного станка лез Беда Отмух. Он выпрямился и посмотрел на собравшихся сверкающими глазами.
– Вот что я скажу, ребятки! – громко объявил он. – Слушал я вас тут целый час и ни хрена не понял. Точнее, так: понял только то, что вы можете спорить еще сутки. Скажет мне кто-нибудь из вас ясно и четко, чего он хочет?
– Не надо! – резко выкрикнул Пятаков.
– Не является задачей текущего момента! – поддержал его Лапин.
– Как это не является? – удивился Беда. – А ну, ребята, не слушай их! Говори смело! Чего вы хотите?
Со всех сторон понеслись выкрики:
– Чтобы на стипендию можно было жить!
– Чтобы в Альпах ледники не таяли!
– Чтобы всех миллиардеров пересажали!
– Чтобы меньше работать и больше получать!
– Мы против театра марионеток! Демократия должна быть неуправляемой!
– Мы против фьючерсов и хедж-фондов!
– Мы за учредительное собрание!
– Право на аборты форева!
– Мы за арт-рефлексию!
– Только пропаганда действием!
– Только саботаж!
– Только активизм!
– Агитация здесь и сейчас!
– Выход один – мочить!
– Тише! Тише! Тише! – выкрикивал Беда. – Послушайте меня! Я не революционер. Я вообще не знаю, кто я такой. Нахожусь в процессе поиска. Но в любом случае я хочу заниматься делом, а не болтовней. И к вам я пришел как художник к художникам, чтобы призвать вас к борьбе с общим врагом. Мы должны уничтожить худшее из зол, какое только есть в современном искусстве! Хотите вы взяться за дело или будете и дальше болтать?
– Хотим! Не хотим! Хотим! – понеслось со всех сторон. Хотящих было больше.
– Тогда слушайте. Вы же арт-группа, да? Значит, должны знать: есть такой куратор – Кондрат Синькин.
Собравшиеся притихли. Имя было известное, медийное и нелюбимое очень многими.
– Так вот: Синькин решил захватить в свои руки целую область на Урале. Выкачать из бюджета крупную сумму денег и скрыться.
– Ну, гад! – выдохнул кто-то из собравшихся.
– Сорвем его планы! Отправимся туда и устроим флэш-моб против экспансии буржуазного искусства!
– Правильно, товарищ! – мигом влез на станок Лапин. – Никакой поддержки Кондрату Синькину! Разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от взглядов вкось!
– Опять порожняк! – одним прыжком взмыл на станок с другой стороны Пятаков. – Пацаны! Предлагаю заочно приговорить Синькина к высшей мере художественной защиты!
– Правильно!
– Утопить!
– На части разорвать!
– Переработать в белую краску и покрасить белую стену!
– Да разве так можно? Одумайтесь! – услышал вдруг Валя свой собственный голос. – Нельзя судить ближнего!
Взоры революционеров обратились в тот угол, где он стоял. Пикус съежился, но почему-то сделал шаг вперед.
– А это кто?! – чуть не хором спросили оба вождя.
– Деточки, не ссорьтесь! – попыталась вмешаться добрая тетенька с вязаньем. – Наберитесь терпения! Вот дождемся победы революции, пристроим вас всех куда надо, а потом и новая жи…
Но ей не дали договорить.
– Узнал я его! – крикнул вдруг седобородый правнук Льва Толстого. Собрание разом повернулось у нему. – Валька это! Валька Пикус, артист! Он у Синькина в театре горшки бил. А этот, который с призывами, – провокатор. Он тоже там подъедался, в ХУШО. Мух заклинал!
Молодые люди в силу возраста не могли помнить антрепризы девяностых годов, но ветерану поверили сразу.
– Товарищи, будьте бдительны! – самым суровым тоном предупредил Лапин. – К нам просочился правый постмодернизм!
– Держи провокаторов! – взвизгнул кто-то невидимый.
– Хватай! Гниды! – понеслось со всех сторон.
Несколько человек крепко взяли Валю под руки.
– Пустите! – попытался вырваться Пикус. – Какой я постмодернизм? Я свет узрел! Послушайте!
Но перформарксисты слушать не желали. Валю скрутили моментально, а Беда еще минуты полторы очень достойно бился с дельцами, однако в конце концов оказался повержен.
– Пролезли, гады! – раздавались голоса. – Что делать будем? Сразу к стенке?
– Нет! – решил за всех Лапин. – Сначала судить. Товарищи, давайте выберем революционный трибунал. Предлагаю три кандидатуры: меня, Пятакова и Сергея Иваныча.
Он показал на седобородого.
– Кто против? Воздержался? Принято единогласно!
Валя почувствовал прилив сил.
– Поругание темными есть похвала! – выкрикнул он тонким голосом. – Вы же темны дважды: и потому, что служите злу, и потому, что делаете это по своему невежеству. Умоляю вас: пока не поздно – опомнитесь!
– Да не слушайте вы его! – кричал Беда, извиваясь в руках сознательного пролетариата. – Больной он! Просветленный! Малахольный! Пустите, гады!
Каштановый и белокурый переглянулись в нерешительности.
– Сань, а может, правда отпустить? – тихо спросил Лапин своего недруга. – Ну их на фиг, а?
Пятаков раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут на лестнице раздался совершенно дикий, разбойничий, какой-то волжский посвист, от которого у Вали кровь застыла в жилах.
– Менты идут! – ахнул кто-то в толпе.
Ему ответил грозный нечленораздельный рык.
– Это не менты! – крикнул белокурый. – Это не́гляди!
– Не́гляди идут, не́гляди идут! – пронеслось по территории искусства.
Ужас сковал лица коммунистов. Все, включая членов революционного трибунала, застыли, забыв о подсудимых. Беда схватил Валю за руку и потащил в темный угол, где по-прежнему вязала носки тетенька из молодежного сектора.
– Кто это там? – дрожащим шепотом спросил ее Валя.
– Группа «Непродажное искусство», она же «Бей не глядя», – так же тихо ответила тетенька. – Они тут по пятницам собираются в подполье, под лестницей. Да вы не бойтесь. Покричат и уйдут. У нас каждую неделю так. Молодежь, что вы хотите…
Тяжелая дверь отлетела в сторону, и в цех ворвались сторонники непродажного искусства. Их было человек десять, и вид они имели самый грозный: обриты наголо, и у каждого в руке – велосипедная цепь или железный дрын. Впереди выступал крепкий парень в короткой кожаной куртке.
– Ну что, приссали, очковые? – радостно щерясь, спросил он. – Правильно приссали. Сейчас мочить вас будем!
– Стой! – смело выступил вперед Пятаков. – Погоди! Драка не убежит. Давай сначала сравним позиции.
Бритый вождь принял предложение так охотно, словно пришел сюда именно за этим. Он уселся верхом на станок, а его воинство равномерно рассредоточилось по цеху и приготовилось смотреть, как лидер морально унизит врагов.
– Значится, так, чмокалки! – начал грозный вождь. – Вы обвиняетесь в том, что берете деньги у западных фондов. Тем самым вы позорите нашу родину. Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Это досадная ошибка, – отчеканил Пятаков. – Мы, фракция дельцов, такие же адепты непродажного искусства, как и вы. Мы отказываемся торговать своими произведениями, а также получать гонорары и гранты.
– А вам предлагали? – выкрикнул из зала Лапин.
– А ты помолчи, до тебя очередь дойдет! – погрозил ему цепью вождь и продолжил, обращаясь к дельцу: – Непродажные, значит? А кто французских троцкистов доил? Кто в Ниццу ездил?
Вождь был на удивление хорошо осведомлен о том, чем занимаются призраки Маркса.
– Мы не доили, – снова отчеканил Пятаков. – Мы развивали координацию. В Ницце мы были наблюдателями на Всемирном конгрессе левых сил. А потом они к нам приезжали, на седьмой съезд партии.
– Болтай! А кто Розу Люксембург два года доил?
– А вот это не мы. Это виноватики.
Лапин, услышав обвинение в адрес своей фракции, тоже выступил вперед.
– Да, я готов признать: Фонд Розы Люксембург дал нам грант на постоянно действующий семинар протеста, – объявил он. – И я не вижу в этом ничего позорного. Роза – душа революции. Она чистая, как слеза!
– Болтай-болтай! – покивал бритой головой грозный вождь. – Только до конца добалтывай. Про Макартура расскажи, про Форда, про Рокфеллера. Тоже чистые слезы, да? Внуки Клары Цеткин? Да легче назвать, кого вы еще не доили.
– Мы продолжатели традиций…
– Вы доярки! Короче, суду все ясно. Гаси их, братья!
Пришедшие будто ждали этих слов: со всех сторон одновременно раздался страшный рев. Валя зажмурился, обхватил голову руками и приготовился к худшему.
Худшее не заставило себя ждать: его грубо сгребли в охапку и куда-то потащили.
– Свет, свет, свет! – повторял Пикус как заведенный.
Тащили, видимо, вниз по лестнице: ноги бились о ступеньки, а похититель тяжело отдувался. Валя решил, что негляди несут его в свое людоедское подполье, где он пополнит черный список жертв коммунизма, и от этой мысли зажмурился еще крепче. Но вдруг повеяло прохладой.
– Уф! И тяжелый же ты! – услышал он знакомый голос.
Валя открыл глаза и обнаружил себя сидящим на асфальте перед воротами с красной звездой. Защитная сетка на здании фабрики по-прежнему наполнялась ветром, словно парус, а из окон доносились отзвуки идеологической борьбы: сумасшедший корабль двигался прежним курсом.