– Чё, Москва, заело?
– А слона можешь?
– Да он и моську не нарисует.
– Эй, художник! Напиши три буквы, и идем бухать!
Вадим не реагировал. Однако, когда подошел Кондрат, он вдруг обернулся и поглядел на куратора, словно почувствовав его присутствие спиной. Затем уверенно шагнул к ведру с белой краской, макнул туда кисть и вывел на заборе печатными буквами:
ПАМЯТИ ТОМА СОЙЕРА
ГЕРОЯ НАШЕГО ДЕТСТВА
Зрители смолкли, смешки прекратились.
Оглядев надпись и немного подправив шрифт, Вадим снова опустил кисть в ведро и медленно провел вдоль верхней кромки забора ровную белую линию. Затем, не оборачиваясь и не глядя назад, протянул кисть себе за спину, словно передавая эстафетную палочку. Неприметный пожилой мужчина, стоявший ближе всех, подхватил ее. Постояв немного, он растерянно оглянулся на других, а потом макнул кисть в краску и провел такую же белую линию пониже первой. Вслед за ним эстафету приняла девочка лет девяти. Встав на цыпочки, она не без труда довела до конца свою линию. Когда девочка обернулась, чтобы передать кисточку следующему, за ней уже тянулась длинная очередь.
Кондрат взял Тимошу под локоть и повел прочь к машине.
– Слушай, батлер, есть тут поблизости большой лакокрасочный магазин? – спросил он озабоченно. – Очень большой.
– А как же. Прямо в центре, на Ленина.
– Тогда держи деньги, купишь на все кистей и красок. На еще, скупай подчистую все, что там есть. И пулей обратно. Будем раздавать оружие народу.
Глава 11Силыч и Господин
Прилетев в Прыжовск рано утром, столичные гости наняли у аэропорта старенькие «жигули» с шашечками.
– До Прямой улицы сколько возьмете? – спросила Галя у пожилого таксиста.
Тот хмыкнул и покрутил головой:
– Четыреста рублей дадите – повезу.
Галя согласилась, не торгуясь.
– Силыч в предместье живет, на другом конце, – пояснила она своим. – А город тут вдоль реки идет, змейкой.
Беда и Валя кинули сумки в багажник и уселись на заднее сиденье. Галя заняла место рядом с водителем.
Пейзаж за окнами не радовал: недавно прошел дождь, дорога была грязной, деревья казались серыми, а вороны на них – зловещими. Зато через каждые триста метров гостям города улыбался с больших баннеров Андрей Борисович Детка. Проводив взглядом пять или шесть губернаторских улыбок, Галя обернулась и спросила:
– Эй, вы там не уснули? Объявляется конкурс на лучшее название следующего плаката.
– «Идиот» Достоевского, – буркнул Беда.
На очередном щите Детка, в смокинге и белой бабочке, парил в окружении пухлых ангелов. Внизу было написано: «Рождаемость в Прыжовском крае увеличивается на 2,1 % ежегодно».
– А ведь точно, Гошкина работа! – заулыбался Валя. – И как я не узнал?
– Ага! А вон и «Бесы», – показала Галя на следующий баннер.
На этот раз губернатор по-отечески грозил пальцем кучке мелких хулиганов с перепуганными лицами. «Уровень преступности в Прыжовском крае снизился за год на 2,9 %», – поясняла надпись.
– Любят они статистику, – заметил Пикус. – Борь, а с ним мы тоже будем сражаться? Ну, с классиком?
– С Достоевским? А зачем? Его надо просто выключить раз и навсегда.
– В смысле – выключить?
– Забанить везде, где можно, и скайп отключить. А живого его все равно никто не видел.
– А если бы ты его увидел, что бы ты сделал?
– Что бы я сделал с Гошаном, если бы встретил живьем? Дай подумать… Наверное, повесил бы его на рекламном щите. И знаешь за что?
– За что?
– За яйца.
– Боря, послушай, что я тебе скажу, – резко обернулась Галя. – Минут через сорок мы будем на месте. Ты помнишь наш уговор? Насчет агрессии и скандалов? Ты обещал.
– Раз обещал, значит выполню.
– Ты уж постарайся, ладно? А пока едем, попробуй прийти к душевной гармонии.
– Хм. И как к ней прийти?
– Закрой глаза, сосредоточься и вспоминай свою жизнь.
Беда последовал ее совету, но сосредоточиться ему не удалось, потому что посторонние мысли быстро разгоняли воспоминания. Он знал за собой это свойство: никогда у него ничего не получалось без творческого позыва, даже пописать в баночку в поликлинике. Мухин вздохнул, открыл глаза и принялся глядеть в окно.
Проезжали через центр. Плакатов с губернатором стало меньше, зато обнаружилось много других следов присутствия в городе Кондрата Синькина. Программа красивизации некрасивых домов работала вовсю. Хрущевские пятиэтажки и брежневские панельки, из которых в основном состоял центр, были выкрашены в самые яркие цвета спектра и разрисованы ромашками. На фоне низкого неба с плотно вогнанными в него заводскими трубами эта картина смотрелась как галлюцинация. Проехали завод «Прыжтяжмаш». Его монументальную бетонную ограду уже полностью освоили уличные художники. Среди ярких красно-желтых пятен выделялось одно темное: воздевший лапу в приветствии бурый медведь. Нарисован мишка был очень профессионально. Ну и, конечно, привлекали к себе внимание зеленые человечки, торчавшие на всех перекрестках. Безголовые творения Гоши Достоевского весело поднимали руки, голосуя за экологию, но при этом странно подергивались, словно припадочные. Приглядевшись, Мухин понял, в чем дело: человечки были вырезаны из чего-то хлипкого, вроде поролона, и дрожали от ветра.
Тут он вспомнил, как в училище им рассказывали про ленинский план монументальной пропаганды. Начитавшись утопий, Ильич велел расставить по всей территории республики памятники революционерам, чтобы пролетариат знал, с кого брать пример. Однако из-за нехватки средств в условиях Гражданской войны скульптуры понаделали из нестойких материалов, и большая их часть вскоре погибла от дождя и снега. Впрочем, постарались не только природные силы. Гипсового душителя свободы Володарского на Конногвардейском бульваре в Петрограде подорвали динамитом кронштадтские моряки. Беда поглядел на очередного зеленого человечка и приосанился, мысленно примеряя на себя матросский бушлат с пулеметными лентами. Словно в ответ на это, его качнуло не на шутку, по-морскому: подкинуло вверх, а потом повело вбок так, что он повалился на Валю.
Беда сдвинулся обратно на свое место и поглядел вперед. Центр уже миновали, и таксист ловко, как роллер, огибал ямы и трещины, одновременно высказывая оценочные суждения в адрес местного руководства.
Вдоль дороги тянулись черные, словно обуглившиеся после пожара, деревянные дома с резными наличниками. Покосившиеся заборы то и дело открывали вид на захламленные дворы, сараи, бани, огороды, а также на другие покосившиеся заборы. Никаких следов не то что современного искусства, но даже эпохи Просвещения на окраине Прыжовска не наблюдалось.
– Возле дома с железной крышей остановите! – скомандовала Галя водителю.
Пока она расплачивалась, Беда осматривал единственный на Прямой улице дом с железной крышей. Изба была старая, но крепкая: высокий кирпичный подклет, стены, сложенные из толстых бревен, забор с козырьком – все казалось построенным основательно, на века.
Услышав голоса, на крыльцо вышел хозяин. При виде гостей он всплеснул руками и расцеловался с Галей. Силыч оказался крепким высоким стариком, бодрым, загорелым и бородатым. Говорил он округло, вкусно и при этом иногда сильно окал, словно нарочно.
– Беда, значит? – удивлялся Силыч, пожимая руку новому знакомцу. – Откуда же у тебя прозвание такое? Много бед, что ли, в твоей жизни приключилось?
– Это от меня много бед приключилось, – хмуро ответил Мухин.
– Силыч, он к тебе лечиться приехал, – поспешила вмешаться Галя. – Шлюзы у него прорывает, агрессия прет. Очиститься ему надо.
– Да понял я, чего уж. Ну, заходьте в избу. Ты не стесняйся, Бедюша, чувствуй себя вольно, как на собственной персональной выставке. Только просьба у меня: вы пока не шумите, там человек спит.
– Подружка твоя? – улыбнулась Галя.
– Какая подружка! Мужчина.
Зашли внутрь. Никаких картин в жилище бывшего художника не наблюдалось, только в сенях висел график подкормки и прополки овощей на огороде – к сельскому хозяйству Силыч относится со всей серьезностью. Обстановка в комнате была обычная, деревенская: старый холодильник, такой же старый телевизор, стол, кресло и несколько стульев. В красном углу висела большая фотография президента Российской Федерации, а над железной кроватью – коврик с оленями.
А под оленями действительно спал, завернувшись в одеяло, какой-то мужчина.
– Кто это? – вполголоса спросила Галя.
– Тсс! – зашипел Силыч. – Не разбуди!
Гости подошли поближе, чтобы рассмотреть спящего. Они увидели упитанного мужичка с маслянистыми губами и подозрительной рыжей эспаньолкой, претендующей не то на интеллигентность, не то на причастность к искусству. Мужичок мирно похрапывал на левом боку.
– Пациент? – шепотом спросила Галя.
– Да нет, что ты… Куда мне… – отчего-то засмущался и даже замахал руками целитель.
– А кто же? Ты чего темнишь-то, Силыч? А ну отвечай, кто это такой?
– Это-то?.. Это Господин.
– Какой еще господин?
– Да мой Господин. Он, видишь ли, Галюша, трудом своим пожертвовал. Отказался от труда. Такая у него художественная концепция. Теперь он на мой труд смотрит, а я его за это кормлю помаленьку, чем бог пошлет.
Господин почмокал во сне губами и с тяжким вздохом перевернулся на правый бок.
– И где это он так перетрудился? – осведомился Беда.
– А ты не смейся, – горячо зашептал Силыч. – Жизнь у него тяжелая была. Он раньше, понимаешь ты, антихристом торговал. Нарисует антихриста и продает. Только плохо дела шли. Никто, понимаешь ты, рогатого брать не хотел. Бедовал сильно, горе мыкал. Зато теперь отъелся у меня, раздобрел. Живем ладно.
Беда всмотрелся в лицо спящего и вдруг вполголоса выругался.
– Эй, ты чего? – попятился от него Валя.
– Да знаю я хмыря этого! Он к Кондрату с товаром приходил, давно уже.
И память охотно нарисовала Мухину картинку из далекого прошлого.