– Божескую и человеческую, – с убеждением сказал Беда, пробуя прут на прочность. – Короче, будем из твоего Господина беса гнать.
Силыч почесал затылок:
– Это ты, Бедюша, зря. Бес у него особенный, он отсюдова никуда не уйдет. Значит, ты из одного Господина двух сделаешь, а потом они оба от меня питаться будут. А огород у меня небольшой.
– Ладно, не хнычь. Он сейчас сам ноги унесет, вместе с бесом, вот увидишь. Пошли!
Открыв дверь в сени, Беда услышал громкий голос Господина:
– …и понял, что Кондрат гений! Скоро и вы в этом убедитесь. Он тут всех на дыбы поставит, как Петр Великий.
Бывший торговец антихристом только что доел мороженое и вытирал пунцовые губы салфеткой. Силыч принялся молча собирать тарелки.
– Ну как, поели, покурили, всем довольны? – милостиво поинтересовался Господин. – Пора, значит, за дело приниматься. Силыч, что у нас сегодня по расписанию?
– Прополка, барин.
– Ага, прополка, отлично, – сказал Господин, поднимаясь. – Кресло бери!
Силыч сгрузил тарелки в раковину и послушно подхватил кресло.
– Куда это вы? – спросила Галя.
– На огород. Он полоть будет, а я надзирать и наказывать. Порядок есть порядок.
Беда вдруг шагнул к Силычу, выдернул из его рук кресло и уселся в него посреди комнаты.
– Вот и все, – объявил он Господину. – Кончился твой порядок!
– Что-о? – вскипел паразит. – Это почему кончился?
– А потому что господин теперь я.
– Как это ты? А я?
– А ты пошел вон!
– Как это пошел вон? – упавшим голосом переспросил тот. – Силыч, скажи ему!
Однако Силыч безмолвствовал, глядя в пол. Галя и Валя тоже сидели тихо, не вмешиваясь.
– Давай, давай! Собирай манатки!
И Беда хлестко рубанул воздух розгой.
Господин взглянул на прут, почесал ягодицу, а потом молча вытащил из-под кровати чемодан и стал кидать в него одежду.
– Увидишь Кондрашку, – мстительно добавил Беда, – передай, чтобы тоже на выход готовился.
– С чего это ты взял, что я его увижу?
– А куда ты денешься? Прямо сегодня и увидишь. Или завтра.
Собрав вещи – чемодан, как ни странно, оказался наполовину пуст – бывший хозяин робко спросил:
– Присядем на дорожку?
– Садись, – разрешил Беда.
Тот уселся на кровать рядом с Силычем.
Все немного посидели молча.
– Ну, прощайте! – вздохнул изгнанник. – Пришла, значит, пора менять концепцию. Надо в государственники подаваться. Я и сам, если честно, хотел уйти.
– Так и уходи наконец!
Господин встал и вышел.
Все не сговариваясь посмотрели на Силыча и увидели, что в глазах работника стоят крупные слезы.
– А я-то как теперь? – дрогнувшим голосом спросил он.
Галя подошла к нему и погладила по голове, взъерошив седые космы.
– Ничего, обойдется, – утешила она старика. – Мы тебя не бросим. Ты постарайся немного без господина пожить. А если совсем прижмет, так хоть я за барыню побуду. Я же как-никак психотерапевт.
– Ты уж побудь, Галюша, пожалуйста, – закивал Силыч.
– И я помогу, – добавил Валя.
– И ты.
– Тьфу! – сплюнул Беда. – Смотреть на вас не могу!
Вытаскивая на ходу сигареты, он вышел из комнаты и хлопнул дверью.
– Видишь, Силыч, как все запущено, – сказала Галя после паузы. – Срочно надо лечить. Пропадает человек.
Силыч вдруг лукаво улыбнулся, показав белые зубы.
– А что, и полечим, – вкусно окнул он. – Завтра же раба Божия облегчим.
Глава 12Утрите слезы
Белый трехэтажный ПДХ – Прыжовский Дом художника – был построен на берегу левитановской красоты озера и окружен шишкинской красоты лесом. На первом этаже располагался выставочный зал и «Лавка художника», на втором – кабинеты начальства, на третьем – мастерские с огромными окнами.
Зайдя внутрь, Кондрат задержался в вестибюле у большой афиши:
ВОЗРАСТ СВЕРШЕНИЙ
юбилейная выставка
к 80-летию
ПДХ
Куратор приоткрыл дверь выставочного зала и секунд на пять просунул туда нос. Понюхав воздух и стрельнув глазами по полотнам, он кивнул каким-то своим мыслям и стал подниматься по лестнице.
У кабинета председателя правления не оказалось ни приемной, ни секретарши. Кондрат пнул обитую стареньким дерматином дверь, шагнул внутрь и громко объявил:
– Я пришел к вам с открытым забралом, в одиночку и без оружия!
В кабинете за маленьким журнальным столиком сидели и выпивали два старичка. Один – одуванчик с пушистыми белыми волосиками – с необыкновенной готовностью хихикнул в ответ на шутку. Другой – подтянутый, военно-отставного вида старик – криво усмехнулся и с ядовитой вежливостью парировал:
– Так ведь к нам, Кондрат Евсеич, с пистолетами никто и не ходит. А что забрало у вас открыто, это и по лицу видно.
– Ага, ага! – подхватил пушистый. – У них всегда всё наготове – и забрало, и хватало, и прихватизировало.
И снова захихикал, теперь уже над собственной шуткой.
Кондрат, решивший во что бы то ни стало держать курс на мирные переговоры, пропустил шпильку мимо ушей. Он подошел к столику, взглянул на бутылки – пили художники исключительно «путинку» – и спросил:
– Пьете?
– Пьем! – дружно ответили хозяева.
– А мне нальете?
Старички переглянулись, и суровый молча наполнил до краев стакан.
– За великое искусство, не ваше и не наше! – провозгласил Кондрат и разом влил в себя обжигающую жидкость.
Пушистый ухмыльнулся и поднес гостю огурчик на вилке. Синькин взял.
Суровый поправил галстук и сказал:
– Ну что ж, давайте знакомиться. Я – Редька Геннадий Андреевич, председатель правления, заслуженный художник РСФСР. А это Пухов Илья Ильич, баталист.
Пушистый старичок, чья внешность так подходила к его фамилии и так не подходила к жанру, подмигнул и наполнил сразу три стакана – правда, на этот раз лишь до половины. Деятели искусств выпили за знакомство, а потом Синькин, уже самостоятельно выковыривая из банки соленый огурец, задумчиво произнес:
– Прямо не знаю, с чего начать. Честно скажу вам, отцы: я только тут, в Прыжовске, обнаружил, что у нас в стране до сих пор есть Союз художников.
– А что, в Москве уже нету? – поинтересовался Редька.
– А в Москве они его чик по горлышку – и в колодец, – показал на себе пушистый.
– Да кто вам такие песни поет? – искренне возмутился Кондрат. – Я, граждане живописцы, в жизни не сделал вашему Союзу ни малейшего зла. И знаете почему? А потому что мы с вами никогда не пересекались. В параллельных мирах живем. Так что даже любопытно на вас посмотреть. С виду люди вы хорошие, пьете правильно. А огурцы у вас просто охренительные, я возьму еще.
В этот момент в кабинет просунулась чья-то кудлатая и бородатая голова.
– Пьете?
– Пьем!
– Шаманов-Великанов Алексей, анималист, – назвался вошедший чудо-богатырь, выставляя на столик бутылку путинки. – А вас я и так знаю, слух уже прошел.
Кондрат улыбнулся пошире:
– Фамилия у тебя, Леха, клевая, сразу видно, что художник, – бодро польстил он и тут же, не дав опомниться, спросил: – А чего вы все на вы да на вы? Может, пора сближаться, братья? Как насчет брудершафта?
На брудершафт художники пить отказались.
– Сближаться с вами, Кондратий Евсеевич, мы покамест погодим, – ответил за всех ядовитый Редька. – Мы тут, знаете ли, тоже интернет-машинами пользоваться научились и с биографией вашей ознакомились.
– А, вот в чем дело… – поморщился гость. – Ну и что пишут?
– Ох, много чего пишут, – ехидно вздохнул Редька. – Особенно насчет служебного собаководства. Однако поскольку оригиналов уличающих вас документов у нас нет, то и формальных обвинений предъявить не можем. А так – чего воду толочь? Мы не блогеры, мы художники. Давайте лучше об искусстве поговорим.
– Вот, а я о чем? Давайте! – весело сверкнул глазами Кондрат. – Ну что, отцы, научить вас жизни в искусстве?
– Спасибо вам, Кондратий Евсеевич, за доброту, но только мы о вашей науке уже догадываемся, – ответил председатель. – Вы собираетесь устроить у нас так называемую культурную революцию, освоить бюджет…
– …и отвалить, – закончил Пухов.
Он надул щеки, а потом с громким пукающим звуком вытолкнул воздух наружу. Редька посмотрел на него осуждающе. Пухов ничуть не смутился, тонко заржал и показал всем присутствующим свернутый в трубочку язык.
– Тут дело не в бюджете, – ответил Кондрат, с любопытством поглядывая на неприличного старичка. – Конечная цель – привлечь лучшие художественные силы для возрождения края, чтобы к вам потекли туристы и инвестиции.
– Ну что, желание благородное, – усмехнулся Редька.
– И бескорыстное! – влез Пухов и повторил свой фокус.
Анималист Шаманов разлил принесенную бутылку по стаканам. Участники переговоров приняли еще по сто граммов и потянулись за огурцами. Тут снова послышался вопрос:
– Пьете?
В дверях торчала новая голова – лысая и круглая, как бильярдный шар, но с большим носом.
– Пьем!
– Шашикашвили Шалва Георгиевич, – почти без акцента представился крупный мужчина, выставляя литровую путинку. – Монументалист.
– Лауреат премии Ленинского комсомола Грузинской ССР, – значительно добавил Редька.
– А почему не вино, дорогой? – спросил Синькин у монументалиста, показывая на бутылку.
– А потому что в России давно живем, дорогой, – кратко объяснил пришедший.
– Понял. Ну, за дружбу народов!
Когда повторили и закусили, Редька продолжил свою речь:
– Поскольку вы, Кондрат Евсеевич, пришли к нам с открытым забралом, то и мы, пожалуй, снимем на время забрало и поговорим откровенно. Скажу прямо: в мирное сосуществование с такими, как вы, я не верю. Но должность обязывает сделать шаг навстречу. Готовы вы к мирным переговорам?
– А как же? – пожал плечами Синькин. – Зачем я, спрашивается, сюда пришел?
– Так-так, хорошо. Тогда объясню нашу позицию. Во-первых, мы совсем не против культурной революции, хотя слово это и не из нашего лексикона. Но если реформы повысят в Прыжовском крае значение культуры, то мы за реформы. Дальше. Мы не против и помощи из центра, хотя ваша организация симпатий у нас не вызывает.