Радостно взревев, живописцы подхватили Синькина и понесли вниз по лестнице. Кондрат не сопротивлялся. Он ехал на руках членов Союза гордо и величественно, как труп Гамлета, несомый четырьмя капитанами.
Выйдя на берег левитановской красоты озера, художники раскачали тело и на счет три швырнули его с двухметрового обрыва.
Столпившись у края, они с интересом смотрели, что будет дальше.
Однако ничего страшного не произошло. Кондрат вынырнул, отфыркнулся, как тюлень, и, мощно выбрасывая руки, поплыл кролем к противоположному берегу. Там он вылез на песок, отряхнулся по-собачьи, и, сложив ладони рупором, громко крикнул:
– Перформанс удался! Поздравляю! Все вы будете мастерами совриска!
На следующее утро на том месте, где Синькин вылез из воды, словно по мановению волшебной палочки выросли красные фанерные буквы, превосходно читавшиеся из всех кабинетов и мастерских Дома художника.
Явившись на работу ровно в десять утра, Геннадий Андреевич подошел к окну и прочитал:
ВСЕМ СНЯТЬ ШТАНЫ И ПРИГОТОВИТЬСЯ!
Глава 13Транспортный разговор
Выслушав горячую и путаную исповедь Беды – и про кризис жанра, и про желание написать картину, и про заключенное в Синькине зло, и про Бразилию, и про реальные дела, – Силыч вздохнул и сказал Гале:
– Ну что зря болтать? Все ясно: срочно в душевую. Ты потерпи немного, Бедюша, – сочувственно обратился он к страдальцу, – мы тебя теперь быстро облегчим.
– Да-да, пошли скорее! – заторопился Валя.
– А ты-то куда собрался? – удивился целитель. – Кто тут кричал, что знахарям не верит? Опора, мол, на собственные силы и все такое.
– Я не лечиться. Я для тренировки.
– Нет, суслик, тебе туда нельзя, – решительно вмешалась Галя. – Останешься со мной. Пусть Силыч лечит Борю, а мы тут пока приберемся.
– Ну Галь!.. – обиженно протянул Валя.
– Нельзя сказала! Кто здесь врач?
– Ну Галь!.. Мне тренировка нужна. Я сколько залов уже отсидел, а ты все нельзя да нельзя. Я так никогда до Шишкина не доберусь! Ну пожалуйста! Ну Галь!..
– Ладно, так и быть, – сжалилась супруга. – Но как только почувствуешь малейшее недомогание – бегом домой. Силыч, присмотришь за ним? Я тебе доверяю.
– Присмотрю, присмотрю, – улыбнулся в бороду Силыч. – Ишь, какая подруга у тебя боевая!.. А ты, Галюша, не стесняйся, командуй мною так же, как супругом командуешь. Ну все, пошли, ребятки!
– Далеко идти? – спросил Беда.
– Недалёко. В шаговой доступности.
Они вышли из дома и двинулись мимо огородов к строению на самом краю участка, возле леса. С виду это была обычная деревенская банька.
– Ты жену не огорчай, – наставлял по пути Силыч притихшего Валю, – ты ее жалей, цени, слушайся. Ее тебе сам Бог послал.
– А то я не знаю! Но надо же мне посмотреть, как ты бесов шугаешь.
– Почему это вдруг – надо?
– Ну как… Подучусь у тебя, потом сам гонять буду.
– Ты-то? Ох, вряд ли, – усомнился Силыч. – Ты бы для начала собственного беса погонял маленько.
– А я что, по-твоему, делаю? – обиделся Валя. – Да ты знаешь, сколько я уже залов отсидел?
– Валюша, ты только не переживай! Отсидел – и ладно. Хорошему человеку все на пользу, даже самолечение.
Валя обиженно замолчал.
– Я смотрю, Силыч, не бросаешь ты землю, – сменил разговор Беда, кивнув на грядки.
– Это она меня не бросает, – уютно окнул Силыч.
– Пашешь ее, значит?
– Землю-то? Пахаю помаленьку. Вот осенью чесноку озимого посеял. Взошел чеснок-то, гляди.
– А что с ним рядом растет? – поинтересовался Валя, уже забывший обиду.
– А дыня. И такая, знаешь ли, цаца эта самая дыня – уму непостижимо. Ни с кем она, подлая, вместе не уживается. Однако я своего добился: слюбились они с чесноком. Что, красиво?
– Угу, красиво, – чуть поморщился Валя.
– Значит, задача – совместить противоположности? – спросил Беда. – Правильно я понимаю?
– Нет, неправильно. Этих, знаешь, совместителей хреновых теперь развелось до чертовой бабушки. Ты почитай в сетях. Один прохвост зверей на куски режет, а потом из разных ихних частей чучела мастерит. Другой овощи-мутанты выставляет. Третий трупы живых людей, понимаешь… Ах, мать твою за ногу! И ведь думает, жулик, что если он лисий хвост муравьеду приставил, то у него искусство получилось. Да хрен тебе! Не искусство это, а одна таксидерьмия. Настоящее искусство, брат Беда, только тогда явится, когда живые муравьед с лисой подружатся. Но до такого искусства человечеству еще далеко. Нам бы пока с овощами разобраться.
– Нет, ты скажи: главное, чтобы все уживались? – не отставал Мухин.
– А ты как думал? Ты на людей посмотри – что им трудней всего. Да и у овощей, хоть они и простые ребята, совместимость разная бывает. На грядке, скажем, одна, а в желудке другая. А ежели какие растения вместе жить не желают, тогда ни красиво не будет, ни вкусно.
– Ну хорошо. А почему у тебя все так кустарно устроено? Методы же есть. ГМО, гидропоника, лампы особые. Меняешь свет – меняется вкус. Захочешь – можно клубнику вырастить со вкусом лука.
– Нет, Боря, этого я совсем не уважаю. Природу нарушать нельзя, отомстит она.
– Слушай, Силыч, а почему ты не женишься? – прервал ученый разговор Валя. – Проверил бы эту совместимость на собственной шкуре. Да и барыня бы у тебя своя появилась, законная.
– Эва куда хватил! – засмеялся старик. – А годы, Валюшенька? В моем возрасте уже не о бабах печалишься, а о времени, когда баб хотел. Меланхолия называется. Ну, хорош болтать, пришли.
Он повозился с замком, распахнул дверь баньки и щелкнул выключателем.
– Заходьте!
Пахнуло сыростью, краской и запахом свежего дерева. В темном предбаннике гости разглядели стол, печку и грубо сколоченную самодельную кушетку. В углу виднелась поленница дров, а у окна стоял мольберт с чистым холстом на подрамнике. В следующее помещение вела низкая дверка, на притолоке которой были вырезаны ножом какие-то странные закорючки, напоминавшие руны. Силыч немного помедлил, беззвучно шевеля губами, а потом решительно толкнул дверь, согнулся и вошел.
Беда шагнул следом за ним и ахнул: в бане, приспособленной под мастерскую (наверху было прорублено световое окно), разместилась самая настоящая картинная галерея. На стенах жались друг к другу тщательно выписанные портреты людей в черном. Некоторых Мухин узнал с первого взгляда. Прямо напротив входа красовалось поясное изображение прославленного акциониста Никиты Дурова, в прошлом активного участника ХУШО, а ныне иеромонаха Пафнутия. С боковой стены на Пафнутия смотрела большими безумными глазами бывшая звезда боди-арта Маша Ртуть, которая лет пять назад внезапно завязала с искусством и уехала за границу. Говорили, что она вышла замуж за какого-то шведа, чуть ли не деревенского пастора.
Выражения лиц и у Никиты, и у Маши были совершенно счастливые, они просто светились от радости.
Оглядев портреты помельче, Беда обнаружил еще с полдюжины старых знакомых.
– Ну ни фига себе! Блинов, Карасик, Джон Побери… Да тут пол-ХУШО! Валька, узнаёшь? – обернулся он к товарищу.
Валя не ответил: лицо бывшего смотрителя побелело, как чистый холст. Чтобы не упасть, ему пришлось схватиться рукой за дверной косяк.
– Ой, Валюшенька, плохо тебе? – всполошился Силыч. – Ах я, старый василиск! А еще присмотреть обещал! Ну-ка дуй назад, живо! Дойдешь сам-то? Или проводить?
– Не надо провожать, – мужественно ответил Валя. – Я с-сам.
Он повернулся и, чуть покачнувшись, вышел на улицу. Силыч выглянул наружу – посмотреть, дошел ли гость до дому.
– Ах я, старый леший! – повторял он. – Тут же, понимаешь, сплошной реализм, русская школа, Репин да Крамской, а я больного человека привел. Видел, какой сильный рецидив? Чуть лыжи не откинул, бедняга.
Однако Мухин не слушал: ему не терпелось расспросить о подробностях лечения:
– Так ты, значит, пишешь портрет художника, и его тут же перестает интересовать искусство? – допытывался он.
– Не совсем так, Бедюша. Хитрее все. Вот погляди-ка!
Силыч снял со стены Никиту Дурова и перевернул полотно. На оборотной стороне оказался еще один портрет. Это был, несомненно, тот же Никита, но в каком виде! Нос вытянулся вперед и вверх, так что получилось свиное рыльце, глазки сузились до щелочек, заячьи зубки прикусили нижнюю губу, острые уши стояли торчком. Критически осмотрев свое произведение, Силыч что-то недовольно пробурчал и повесил Дурова на прежнее место карикатурой к стене.
– Или вот на этих посмотри!
Он подошел к штабелю картин на полу и вытащил еще пару двойных портретов. Все они были выполнены сходным образом: на лицевой стороне – деятель совриска, на оборотной – похожее на него свинообразное существо.
– Слушай, Силыч, – тихо спросил Беда, – это бесы, что ли?
– Они, – кивнул целитель. – Наконец-то ты догадался.
Художник и его будущая модель немного помолчали, глядя друг на друга.
– А почему не все картины развешены? – спросил наконец Мухин.
– Да не помещаются! Вон гляди, сколько понаделал, галерею открывать можно. А все едут и едут. Вот еще! И еще!.. Лувр! Уффици!
Силыч расчистил середину мастерской, передвинув штабель к стене, вытер пот со лба и обратился к гостю:
– Однако заболтались мы с тобой. Пора за работу. Сеанс-то долгий. Ну, раб божий, будешь лечиться? Готов муки принять? Я никого не неволю, все только по добровольному согласию. Говори: готов или нет?
– Готов.
– Тогда садись.
Силыч показал Беде на кресло, где позировали модели, а сам вышел в предбанник за мольбертом. Кресло с гнутыми ножками и богатой резьбой было похоже на то, в котором утром восседал Господин. Беда попытался переставить его под верхний свет, но оно оказалось привинчено к полу.
– Не трожь, не трожь, все у меня продумано! – закричал с порога вернувшийся Силыч. – Садись давай!
Он установил мольберт посреди комнаты и взял краски.