– Да погоди ты с багамцами! – прервал его наконец Синькин. – И так голова пухнет. Скажи лучше: где я тебя мог видеть? Ты вообще откуда взялся?
– До вчерашнего дня я жил тут неподалеку, у одного художника, – охотно ответил Господин. – У агрофантаста Петра Селиванова по прозвищу Силыч, может, слышали?
Синькин встал, прошелся по комнате, заглянул в окно, а потом уселся обратно.
– Слышал, – ответил он сухо. – Ну, валяй дальше. А до этого что делал?
– До этого у другого художника жил, питерского. У Козова.
– А еще раньше? В девяностые?
От этого вопроса лицо гостя просветлело и барские интонации куда-то улетучились:
– В девяностые я антихристом торговал. Я тогда еще сам работал. Индивидуальный предприниматель, все своими руками: сам нарисуешь, сам продашь. Хорошее было время, легкое, фартовое. И антихрист выходил как настоящий. Я и живопись, и скульптуру делал, и чеканку бить пробовал. Но не оценил меня рынок…
И Господин снова сделал скорбное лицо.
– Так вот оно что! – хлопнул себя по колену Кондрат. – Значит, это ты во «Вражину» с товаром приходил?
– Точно, я! – заулыбался Господин. – Ну и память у вас. Вы еще меня послали на три буквы и велели создать нечто иное.
– Ну и как, создал?
– А как же, Кондрат Евсеич! Разве не заметно? Да вы приглядитесь. Я же самого себя создал! Уникальное произведение искусства, законченный гомофабер.
Господин поставил чемодан на ковер и несколько раз повернулся вокруг собственной оси, чтобы дать себя получше рассмотреть. Синькин покачал головой и неопределенно протянул:
– Да-а… Ну что ж, присаживайся, гомофабер.
Гость мигом занял мягкое кресло, стоявшее у огня напротив хозяйского, и скрестил ноги на медвежьей шкуре, точь-в-точь как Кондрат. Теперь они напоминали Ученого и его Тень из пьесы Шварца, но только оставалось неясно, кто есть кто.
– Ну хорошо. Значит, почему ты назвался моим старым другом, я понял…
Гость осклабился.
– А скажи-ка мне, товарищ по детским играм, – продолжал Синькин, – что это за дело у тебя такое секретное?
Улыбка пропала: Господин сжал губы.
– Донести пришел, – преданно глядя в лицо будущего благодетеля, шепнул он.
– Вот те на! И на кого же?
– На врагов, Кондрат Евсеевич. Хочу предупредить о грозящей опасности.
И он рассказал о приезде в город Беды, Гали и Вали. Кондрат слушал внимательно, а когда Господин принялся подробно описывать страшную розгу и угрозы со стороны сумасшедшего мухобойца, вызвал звонком дворецкого:
– Вот что, Тимоти, это действительно мой старый знакомый. Пусть поживет пока у нас. Прими-ка у него чемодан и поставь в малую гостевую. И еще кофе принеси.
Господин торжествующе поглядел на батлера, небрежно придвинул к нему ногой чемодан и продолжил, обращаясь к Кондрату:
– А главного-то я не сказал. Этот длинный в красных штанах, самый агрессивный, он и вам угрожал. «Увидишь Кондрашку…» – вы уж извините, я дословно: – «Увидишь Кондрашку – передай, чтобы на выход готовился». Так и сказал. И розгой своей – вжжик! вжжик!
Тимоша вернулся с чашечкой кофе.
– Значит, есть ты хочешь? – задумчиво спросил Синькин.
– Очень хочу. Со вчерашнего дня ни росинки. Я бы сейчас с удовольствием съел омлет с ветчиной. Но могу и устриц.
– Тим, принеси ему омлет. А кофе сюда давай. Нет, без коньячка. Подумать мне надо.
Минуты две арт-директор сидел молча, с отрешенным видом, глядя в огонь, и лишь изредка прихлебывал кофе без всякого коньячка. К реальности его вернул звонок губернатора.
– Да, Андрюш, – рассеянно сказал он в мобильник.
– Здравствуй, Кондратий. Скажи, пожалуйста, что произошло позавчера в Союзе художников? Ходят слухи, будто тебя кинули в озеро.
Голос Андрея Борисыча был подчеркнуто сух.
– А почему слухи? – пожал плечами Кондрат. – Никакие не слухи, все так и было. Отказались редьки от сотрудничества. Без них придется справляться, одним. Ты да я, да лучшие силы…
– Нет, ты погоди, я не понял. Значит, получается, что у нас будет такая футбольная команда – десять негритят, один местный?
– Одиннадцать негритят, Андрюша. Одиннадцать. И тренер тоже негритенок. Но команда возьмет кубок. И кстати, Абрамовичем в этой команде будешь ты.
– Абрамовичем? Ты же говорил – Лоренцо Медичи.
– Слушай, ну не наплевать на слова, а? Ты суть ухватывай. А для членов Союза художников придется подготовить симметричный ответ. Мне из-за них пришлось проплыть двести метров в ледяной воде. Ну-ка скажи: симметрично воде – что?
– Что? – не понял Детка.
– Сразу три стихии, Андрюша. Земля, огонь и воздух. Богатый выбор. Даже не знаю, с чего начать… Пожалуй, начнем с воздуха. Будем закрывать ПДХ.
– Это еще почему?
– На реконструкцию. В связи с недостаточной ураганоустойчивостью здания. Объявишь им: так, мол, и так, надвигается ураган «Кондрат», и дом ваш не устоит…
– Ну нет, – решительно отрезал губернатор. – Это не пойдет. Я тебе говорил: ищи консенсус.
– Так я нашел! Присмотрел там одного анималиста – сгодится для медвежьего дела. А остальные шеи держат упруго, так что придется напустить на них стихии.
– Короче, мне все это не нравится. Буду разбираться сам.
– Разбирайся. На то ты и начальник губернии. Да, кстати, Андрюша, вот еще что! Ты мне машину песка не выделишь? Побольше. Лучше КамАЗ. Чтобы завтра утром подвезли за город, куда я скажу.
– Это еще зачем?
– Надо, Андрюша. Ради искусства. Ты же мне веришь?
– Хорошо, я распоряжусь. Тебе позвонят. Ну, пока!
– Пока!
Кондрат выключил телефон и обратился к Господину, который уже ополовинил омлет:
– Вкусно?
– Угу, – промычал тот, не переставая жевать. – Пересолено только.
– Ничего, переживешь. Значит, так, господин хороший. За донос тебе спасибо. Тех двоих я знаю как облупленных, и с ними все ясно: в каждом ковчеге есть пара дятлов. Это не страшно, не потонем. А вот Силыча твоего надо прояснить. Займусь, как только время появится. Н-да… Значит, остается решить, что с тобой самим делать. Вот ведь не было у бабы порося… С одной стороны, раз уж ты проявил такую преданность, надо тебя куда-то пристроить.
– Да, вы уж пристройте, пожалуйста!
– Я и говорю – надо. И Селиванова ты хорошо знаешь, может пригодиться. Это с одной стороны. А с другой: и куда же я тебя, такого гомофабера, пристрою?.. Слушай, а ты сам чего бы хотел?
Господин прекратил жевать, отложил вилку и сказал очень серьезно, глядя Синькину прямо в голубые глаза:
– Есть одно желание.
– И какое?
– Заветное. Хочу за ваш счет пожить. Ну, я имею в виду, под вашим руководством в рамках краевого бюджета. Говоря высоким слогом – за счет трудового народа. Я и раньше так жил, до вчерашнего дня, но теперь видите, как вышло. Я и пришел к вам – концепцию менять. Вы только не подумайте, что я дурак. Я понимаю, какое у вас количество таких желающих. Но у меня есть два больших конкурентных преимущества.
– Да что ты говоришь? И какие же?
– А вот смотрите. Во-первых, я полностью осознаю все безобразие своей жизни в целом и каждого поступка в отдельности.
– И с чего ты взял, что это преимущество? – пожал плечами Кондрат. – Это минус, по-моему, в плане конкуренции.
– Не скажите, Кондрат Евсеич. Чем лучше человек сам себя познал, тем циничней он действует.
– Ну допустим. А второе какое?
– А второе и главное – воровать не буду. Мне ведь деньги вообще ни к чему. Сирота я. Ни семьи, ни детей, ни родных, ни друзей. Плюс окончательная половая дисфункция. Точней, не плюс, а минус. В общем, мне только одно от человечества нужно: пожить за его счет. И то исключительно из принципа, скромно и культурно.
– Культурно, говоришь… Слушай! – осенило вдруг Синькина. – А может, тебя в министры выдвинуть? В смысле, в министры культуры Прыжовского края? Место уже два месяца вакантно. А если губер на него серьезного человека посадит, делового, активного, да еще и с идеями, мне это надо?
– Не надо, совсем не надо! – радостно подхватил Господин. – Вам надо бездельника и паразита, и чтобы каждое ваше словечко на лету ловил. Послушайте, лучше меня никого не найдете, клянусь! Я же вообще пальцем не пошевельну! У меня концепция отказа от труда. Я только кушать могу, да и то исключительно за чужой счет.
И, словно желая доказать правдивость своих слов, Господин взял вилку, подобрал на нее кусок омлета и отправил в рот.
– Кушай на здоровье, – кивнул Синькин. – Можешь и водочки выпить. А скажи-ка мне, Гаргантюа: как у тебя с дискурсивностью? Ну, речи толкать ты умеешь?
– Господи! Да как не уметь-то! – чуть не подавился кандидат в министры. – Это же хлеб мой насущный! Да если меня покормить как следует, то я целый день могу говорить без малейшей запинки, как писатель Михаил Шпуллер!
– Хм… А ну-ка попробуем! Испытаем. Представь, что ты открываешь выставку и произносишь речь.
– Уже представил. А как выставка называется?
– Ну, допустим, «Русское медвежье».
– Ага-ага, понятно… понятно… Сейчас.
Господин снова отложил вилку, сосредоточился, нахмурил лоб, а потом улыбнулся и заговорил гладко и плавно:
– Дорогие друзья! Коллеги! Сограждане! Широка наша матушка Россия. Много в ней лесов, полей и рек, много международно признанных символов: тут и крепкий мороз, и жгучая водка, и тающая во рту икра, и задорная «Калинка», и безотказный автомат Калашникова. Но именно медведь стал самым понятным и востребованным символом России в мире. Всех людей доброй воли привлекают такие его качества, как сила, широта натуры, бесстрашие, всеядность, преданность родному лесу, неуязвимость для когтей и клыков врага, а также присущие медвежьей душе загадочность и непредсказуемость.
Тут Господин сделал интригующую паузу, переменил открытое выражение лица на суровое и продолжил:
– Медведь незлобив и легко поддается дрессировке, но, если его обидеть, он мстит немедленно и жестоко. Этот веселый сладкоежка может безмятежно проспать полгода в своей берлоге, но горе тому, кто разбудит его понапрасну. Его называют неуклюжим, но еще