– А вы… а ты кем здесь… работаешь?
– Директор по развитию и реструктуризации, – важно ответил демон. – Короче, главный по реформам. Эффективность, оптимизация, конкуренция, слыхал?
– Ага. А с кем конкуренция?
– С учреждениями того же профиля, естественно. Ты что думал – в наше время все грешники в один ад помещаются? Про гиперболический рост населения слыхал? Закон ускорения исторического времени тебе что-то говорит?
– Нет, – признался Беда. – Я этим вообще раньше не интересовался. Так вы… ты, значит, больше по художникам?
– Именно. Ты, дружище Отмух, попал в ад совриска. А я занимаюсь его развитием и по мере сил реструктурирую.
– Ну и как он, рестру… меняется?
– Меняется. Хотя и медленно. Учреждение старое, келейное, крайне консервативное, что твоя патриархия. Но наша команда профессионалов делает все возможное. Сейчас сам убедишься.
Он взял Беду за локоть – хватка у демона Синькина оказалась крепкая, земная – и подвел к краю обрыва.
– Вот гляди, тут у нас смотровая площадка. Сейчас туман совсем рассеется, и ты увидишь всю панораму. Здесь лучший вид на ад во всем аду. Вон речка течет, Ахерон, а потом раз – водопад, и она уже не Ахерон, а Флегетон. Нравится?
– Ну, в общем…
– Любуйся на здоровье. И попутно решай, что именно будем сегодня смотреть. Весь ад я тебе показать не смогу при всем желании. Коллекция огромная, сто лет собирали.
От этих слов Беда окончательно успокоился: значит, ему предстояли не вечные муки, а всего-навсего познавательная прогулка со знающим гидом. Правда, директор по развитию ни малейшего доверия не внушал, но ведь и выхода по-прежнему не было. Оставалось прикинуться любознательным туристом.
– И с чего начинается коллекция? – бодро спросил он. – В смысле, с какой эпохи?
– Перед тобой, как я уже сказал, ад современного искусства, – с важным видом принялся объяснять гид. – Современность же обычно отсчитывают от импрессионистов. Это ведь они первыми Божий мир искажать начали, гады.
Демон Синькин произнес эти слова привычно, как нечто давно известное. Ни скорби, ни гнева по поводу искажения Божьего мира импрессионистами в его голосе не слышалось.
– А почему искажать? – заступился за коллег Беда. – Они как видели, так и писали. Клод Моне, говорят, вообще был инвалид по зрению – близорукий, да еще с катарактой.
– Совершенно точно! – подхватил демон. – Именно поэтому мы их держим в полной сохранности, не подвергая никакой обработке. Просто живут себе в отдельном круге на всем готовеньком. Могут даже пейзажи писать. А настоящий совриск, брат Беда, начинается с авангардистов. Вот этими мы занимаемся уже на полном серьезе. Понял?
– Понял. Значит, и Ван Гог у вас есть?
– Есть.
– А Малевич?
– И Малевич.
– И Энди Уорхол?
– Еще какой! Тебе понравится.
– Слушай, я тогда не знаю, кого лучше посмотреть. А всех нельзя?
– Всех не выйдет. Самое большее, что могу для тебя сделать по старой дружбе, Бедюша, это провести обзорную экскурсию чуть длиннее, чем обычно. Но ты не переживай. Бог даст, не в последний раз. Еще приедешь, подольше у нас задержишься. Итак, начнем с общей панорамы. Поди-ка сюда!
Кондрат подвел гостя к краю смотровой площадки и принялся объяснять:
– Видишь пандус? Витки перетекают друг в друга, и весь ад кажется единым целым. Но так было раньше, до меня, а я тут навел порядок. Теперь экспозиция делится на три больших отдела по три круга в каждом. И нумерация, кстати, сохранилась, только она, как в современном хит-параде, обратная: верхний круг – девятый, а нижний – первый. Теперь смотри, как все устроено в содержательном плане. Три верхних, самых легких круга, – это исказители репрезентации. Врубаешься?
Беда задумался:
– Ну, в общем, да. Те, кто решил изображать не мир, а…
– …а свое восприятие мира, совершенно верно. В верхнем, девятом круге отдыхает мэтр Моне со своей близорукой братией, ниже – постимпрессионисты, в том числе твой любимый Винсент, а в седьмом отделе начинаются уже серьезные дела – первый авангард, кубисты.
– Значит, и Пикассо там?
– Пикассо содержится по очереди в нескольких отделах. Иначе никак, много натворить успел. С большими художниками всегда такой геморрой: или устраивай им персональный ад, или хоть сам за них сиди в разных кругах. Но ты смотри дальше. Следующие три круга – репрезентирующие нерепрезентабельное. Другими словами – те, кто считал, что надо изображать не поддающееся изображению. Тут тебе и сюрреалисты, и абстракции всех видов. Понял?
– Вроде да.
– Наконец, три нижних круга – нерепрезентирующие. То есть концептуалисты всех мастей: Дюшан, Кляйн, Кошут, да кого там только нет!..
– А Мандзони? – с живым интересом спросил Беда.
– И Мандзони.
Мухин наклонился над пропастью, уже совсем свободной от тумана, и разглядел далеко внизу блестящую ледяную поверхность.
– Эй, погоди, а что на самом дне?
– Ишь ты, опять стихами заговорил. А ну, спроси-ка в рифму, брат, тогда ответ и даст Кондрат! Какая рифма к слову «дне»? Да неужели «Клод Моне»?
– Кончай издеваться! – обиделся Беда.
Однако демон только начал входить во вкус стихотворства. Он принял классическую позу и с чувством продекламировал:
А ниже, Мухин, всех лежит Джудекка.
Там хеппенинг, перформанс и флешмоб.
Там те, что искажали человека,
Побольше денег заграбастать чтоб.
Там Кейдж, и Нитш, и Бурден, и Аккончи,
И тот, кто зайцу все мозги про…
– Зайцу? – прервал его Мухин. – У вас что, сам Йозеф Бойс сидит?
– А как же! Только он не сидит, а лежит. Ну, короче, кого выбираешь?
– Вниз хочу, ясный пень! Да поскорее! Слушай, но мы ведь мимо верхних все равно пройдем?
– Не пройдем, а проедем.
– Как проедем?
– А вот как!
Синькин подошел к скале и, словно набирая пин-код, четыре раза легонько стукнул рукояткой тросточки по надписи, обещавшей надежду. Выступ скалы дрогнул и медленно пополз в сторону. За ним оказался просторный современный лифт с прозрачными стенами и полом.
– Вот, Бедюша, наглядный пример инновационной модернизации в отсутствие воровства. Врата ада 2.0. Панорамный лифт последней модели. Довозит до любого этажа, включая Джудекку. Может замедляться для удобства обзора и делать остановки по требованию. И никаких тебе трехголовых Церберов, склочных Харонов и прочей затратной нечисти. Всех поувольнял. И кто-то еще смеет говорить, что я зря зарплату получаю!
Беда хотел уже шагнуть в лифт, но у него закружилась голова: внизу, под ногами, за тонким прозрачным покрытием, ничего не было.
– Да ты не бойсь, не бойсь, – подтолкнул его тросточкой директор по развитию. – Заходи! Здесь страх не должен подавать совета. Сейчас привыкнешь. Просто вниз первое время не смотри. Еще насмотришься.
Мухин перевел взгляд на панель лифта и увидел табличку в красной рамке:
8 ЧЕЛОВЕК,
или
22 ДУШИ
– А я думал, души ничего не весят… – удивился он.
– Смотря какие души, – отозвался демон, входя за ним следом. – Есть такие, что не только ничего не весят, но и ничего не стоят. Сейчас увидишь.
И он нажал кнопку «J».
Скала неспешно встала на место, и кабина начала опускаться – мягко и бесшумно, как во сне. Смотровая площадка ушла вверх, а внизу показался скалистый пейзаж верхнего, девятого круга. Беда заставил себя взглянуть под ноги и понял, что шахта лифта пронизывает всю адскую конструкцию насквозь, как небоскреб – слои облаков или шампур – куски мяса.
Он огляделся по сторонам и поежился, пораженный внезапной переменой погоды. Вокруг тихо скользившего вниз лифта кружилась самая настоящая метель, постепенно скрывавшая скалы.
– Смотри, смотри! – ткнул тросточкой в стекло Синькин. – Летят!
Беда взглянул туда, куда указывал вожатый, и увидел, как белые хлопья, которые он принял за метель, сложились в крутящийся столб вроде смерча. Столб быстро приближался, и вскоре стало видно, что он состоит из голых бесплотных душ. Впрочем, души были не совсем голые: все они прикрывали срам какими-то картинами – по-видимому, собственного изготовления.
– Кто это? – выдохнул Мухин.
– Подражатели. Тут, видишь ли, есть старинная традиция: держать на границе ада ничтожных. В нашем случае – тех, кто лишь копировал чужие стили.
– А разве это грех?
– Вот и я думаю: никакого криминала, нормальная коммерция. Будь я генеральным, я бы их вообще ликвидировал как класс. Только погоду портят. Но приходится терпеть: учреждение, как я уже говорил, крайне консервативное. Чтим традиции.
Крутящийся столб прошел в нескольких метрах от лифта, и Беда разглядел группу знакомых художников с Арбата, вместе с которыми он в незапамятные времена, еще студентом, заколачивал легкие деньги. В руках у них был весь набор жанров ликвидной живописи: бурное море под Айвазовского, тихое море под Айвазовского, березовая роща под Куинджи, зимняя дорога с русской тройкой и голая девушка, романтично освещенная со спины оплывающей свечой. Мухин вдруг отчетливо вспомнил, как назывались эти жанры на арбатском жаргоне: бурька, морька, рощка, зимка и нежняк.
Мимо стеклянной стены пролетали все новые и новые лица. Смерч закручивался куда-то ввысь, и казалось, что ему не будет конца.
– Неужели их так много? – спросил Беда у проводника.
– А ты как думал? Причем заметь, здесь только халтурщики. А вон ту фиговину видишь?
И он показал на солидное, похожее на зрелый мухомор торнадо, подлетавшее с противоположной стороны.
– А там кто?
– А там Союз художников Российской Федерации в полном составе. Баталисты и маринисты.
– Значит, в этом круге только халтурщики и официоз?
– Почему только? Актуальные тоже имеются. С тех пор как стало модно хулиганить, от подражателей, Борис, отбою нет… Какая рифма к слову «хулиганить»? Что лучше – «цыганить» или «поганить»? Ладно, хватит! Давай-ка быстро решай: делаем трехминутную остановку или нет? Хочешь выйти, поболтать, жалобы послушать?