– Матушки! Да что ж такое тут деется? – ахнул пораженный открывшимся зрелищем экскурсант.
– Ха! – усмехнулся довольный гид. – Штырит, да? Вставляет? Что просил, то и получай. Пред вами, а точнее, пред тобою так называемый абстрактный экспрессионизм.
Беда только руками развел. Пейзаж и правда впечатлял. Всюду дымили вулканы, прыскали гейзеры, чмокали болота, клубился пар. Казалось, что рвущаяся из почвы энергия вот-вот обернется извержением, землетрясением, тайфуном или всем этим одновременно.
– Слушай, а почему здесь такая баня?
– Не почему, а зачем, – поправил демон. – Чтоб ребятам веселей жилось. Они же к истокам стремились, back to the basics.[3] Архетипы всякие, силы плодородия, индейские примитивы, тоху-боху. А у нас тут правило золотой рыбки: сказано – сделано. Ад, как ты уже, наверное, догадался, Боря, есть наиболее полное исполнение желаний клиента. Так что добро пожаловать в пустыню воображаемого. Давай-ка остановимся на минутку. Стоп машина!
Лифт послушно замер, и Беда увидел еще одну ровную площадку. На ней очень тесно, бок к боку, как грибы на просушке, были уложены голые художники: руки прикрывают сердце и пах, ноги плотно стиснуты, головы запрокинуты. А по периметру территории искусства, едва не наступая на контингент, шествовал в страшном ритуальном танце похожий на Шиву огромный лысый бес. В его многочисленных руках клубились здоровенные кисти, а поспешавшие следом бесенята волокли чан с кипящей краской. Макнув несколько квачей в чан, бес брызгал разноцветными струями на художников и оглушительно орал с американским акцентом:
– Дрип-дрип! Дрип-дрип! Дрип-дрип!
Если абстрактные экспрессионисты дергались, Шива заливался радостным хохотом и потирал сразу десяток рук.
Беду едва не стошнило.
– Все, хватит! – крикнул он. – Давай в Джудекку!
– В Джудекку так в Джудекку!
Лифт резко ускорился, и снаружи, за его стенами, наступила непроглядная ночь. Не было видно совсем ничего, лишь изредка мимо проплывали светящиеся точки.
– Что там за огоньки? – спросил Беда, когда немного пришел в себя. – Костры жгут, что ли?
– Да нет, это вторая смена пайковое телевидение смотрит. Отдыхают ребята.
– Пайковое? У вас что, телевизор по карточкам?
– По карточкам? Нет! – рассмеялся директор по развитию. – Просто название такое. Черти мои Нам Джун Пайка на части разобрали и в телевизоры вставили. Пусть, говорят, светит людям, как хотел при жизни. Ну, не людям, конечно, но все-таки…
– А сам он не против?
– Да кто его спросит? Он же разобран.
Беда вспомнил друга Валю, который тоже хотел светить миру, и погрустнел.
Вообще все увиденное наводило на печальные размышления. Бес, разумеется, не случайно водил его по кругам ада. Беду нагло вербовали, открыто звали на службу в этот бесчеловечный музей. И в нынешней ситуации о таком предложении стоило задуматься всерьез. С одной стороны, так называемый совриск уже не вызывал у Мухина ничего, кроме отвращения, причем столь сильного, что он был бы не прочь поучаствовать в его оформлении. Но с другой стороны, остаться здесь навечно значило добровольно отказаться от всякой возможности выйти к свету. Да и зачем это нужно демону? Не окажется ли этот контемпорари-ад просто очередным проектом неутомимого куратора, который он потом, даже не моргнув голубым глазом, кому-нибудь задорого продаст?..
– Эй, ты не спишь? – прервал его мысли Синькин. – Третий круг проезжаем. Тут тоже много интересного. Вон на той площадке Кляйном порисовать можно.
– Каким еще Кляйном?
– Что значит «каким»? Ив Кляйн, француз, который девок синей краской мазал и об холст вытирал. Неужели не слыхал? Звезда шестидесятых.
– А, знаю, знаю. Ну и где он? Ничего же не видно, темно.
– Э, брат… Да тут хоть десять солнц включи – все равно ни фига не разглядишь. Кляйн, он же пуганый, гад. Как только лифт увидит, сразу шугается и за камни прячется, замучаешься ловить. Но зато когда поймаешь – ну просто масса удовольствия. Берешь его этак не спеша за шиворот, макаешь в синюю краску – и мажешь, и мажешь. Самый популярный аттракцион у наших. Точнее, два таких: Кляйном порисовать или Фонтану порезать. Эх, жаль, времени нет!
– А на чем рисуют?
– Сейчас самая популярная техника – художником по бетонной стенке. В связи с модой на стрит-арт. Но вообще выбор от беса зависит. Я ведь говорил: учреждение тут с традициями, очень консервативное. Не признают наши ветераны труда модных трендов, предпочитают по старинке об холст его вытереть. Вон за той скалой грязные холсты в кучу свалены. Все думаю, кому бы толкнуть. Ты, кстати, не знаешь? Кляйн-то подлинный, могу справку выписать.
Мухин мысленно прикинул, как он явится с такой справкой на аукцион, и решил перевести разговор на другую тему:
– А не жестоко это – художником по стенке?
– Послушай, – нахмурился куратор, – ты не забывай: тут какой-никакой, а все-таки ад. И кроме того, почитай сначала его биографию, а потом берись за правозащиту. Всё, вылезай, приехали. Джудекка!
Лифт остановился, и Беда осторожно вышел на искрящийся лед. Он задрал голову и посмотрел вверх. Высоко над ними, как на дне колодца, поблескивала Большая Медведица в окружении россыпи звезд помельче.
Лед был идеально чистым, ровным, прозрачным, без единой снежинки, он словно светился изнутри. По ледяной пустыне здесь и там были расставлены покрытые инеем скульптуры. Мухин разглядел бюст Сталина с сиськами, папу римского на горшке и еще какие-то выбросы коллективного бессознательного. Одна композиция была сложная, многофигурная, похожая на Лаокоона. Беда спросил, кто на ней изображен.
– Да это так, ерунда, – махнул рукой куратор. – Черти мои балуются. Стилизация под барочную скульптуру. «Три знатнейших художества разрывают пасть Питу Мондриану». Мондриан, кстати, настоящий. Но ты лучше вот на это чудо посмотри! Сказка! Хрустальный дворец!
Беда оглянулся и увидел: позади лифта сияло и переливалось высокое квадратное сооружение без крыши, что-то вроде крепостной стены, выложенной из маленьких ледяных кирпичиков. В стороне от него виднелась небольшая обледеневшая горка, а на ее вершине – водозаборная колонка, словно каким-то чудом перенесенная сюда из той деревни на Псковщине, где Беда приобщился к современному искусству.
На горку карабкался, оскальзываясь и тихо матерясь по-английски, одетый в рубашку и джинсы бородатый мужик с детским пластиковым ведерком в руке. Поднявшись после долгих усилий по ледяным ступеням на самый верх, он наполнил ведерко водой из колонки и неуклюже съехал вниз на пятой точке, бережно прижимая ношу к груди обеими руками, чтобы не расплескать ни капли. Добытую с таким трудом жидкость строитель крепости залил в три маленькие детские формочки, а их поставил последними в длинный ряд таких же формочек – застывать на морозе. Потом подошел к началу ряда, вытряхнул пару готовых ледяных кирпичиков и уложил их в недостроенный участок стены. Тщательно выровнял по линии, потом достал из-за пазухи горбушку черного хлеба и украдкой куснул. Подхватил ведро и снова поплелся к колонке. Лицо строителя выражало страшную усталость. На зрителей он даже не взглянул.
– Кто это? – шепотом спросил Беда.
– Аллан Капроу, основатель хеппенинга, – так же негромко ответил Синькин.
– А зачем он воду таскает?
– Так называемый сизиф-арт. Его, кстати, этот самый Капроу и изобрел. Он в начале шестидесятых выстроил с друзьями-хипанами ледяной дом в Калифорнии на самом солнцепеке. Дом растаял, Капроу прославился. Ну а здесь надо повторить точно то же, но только без халтуры. Там-то ему ледяные кирпичи в рефрижераторе подвозили, чтобы не перетрудился. А у нас, сам видишь, какие удобства. Ад-то русские умы строили. Сходи-ка, брат Капроу, к колонке, накачай водички, вернись и в формочку залей. Как замерзнет – уложи в стенку. А вечером придет ангел, дыхнет – и нет твоего домика. Начинай заново.
– Что ты врешь? Откуда у вас ангелы?
– Ха! Я смотрю, тебя не проведешь, – рассмеялся директор. – Ангелов тут нет, это верно. Один из наших в хитон наряжается, а сзади вместо крыльев…
– А-а-а-а!! – истошно заорал вдруг Беда, отпрыгивая в сторону.
Прямо под ним в прозрачном льду виднелась чья-то замороженная голова. За ней торчала рука, а еще дальше, кажется, нога. Мухина пробила крупная дрожь.
– Ну чего ты испугался, дурачок? – ласково пожурил его демон второй категории. – Кто у нас в Джудекку рвался? Кто на гениев хотел посмотреть? Ты? Ну так смотри. Пред вами, а точнее, пред тобою краса и гордость ада намба ван: Аллея Славы мирового перформанса. Нигде такой нет, даже в Голливуде. Потому что у них звезды латунные, а у нас настоящие. Сейчас еще подсветку включу, ты совсем угоришь. Айн, цвай… смотри!
По поверхности замерзшего озера поползли, образуя аллеи, желто-голубые огни, и находившееся под ногами стало видно во всех подробностях. В прозрачный лед были вмурованы сотни неподвижных фигур. Одни вмерзли горизонтально, другие вертикально – вверх или вниз головой. Виднелись и те, кто изгибался дугой, прижимая лицо к ступням.
– А почему они… так по-разному отбывают? – спросил, стараясь унять дрожь, Мухин.
– Ну как… В Джудекку ведь доставка простая: кидай сверху со скалы как попало – все равно не промахнешься. Значит, кто как воткнулся, тот так и засыпает. А из колонки водичка кап-кап, кап-кап – они и погружаются помаленьку. Терзаются, жестоким льдом зажаты… горбаты… патлаты… великолепные соорудив палаты…
Стихотворство директора по развитию обретало второе дыхание, но Беде было не до стихов. Он быстро продвигался вперед, разглядывая лица спящих. Многие из них казались смутно знакомыми. У одного экспоната Мухин вдруг застыл, словно его самого окатили ледяной водой.
– Ага, узнал? – заулыбался Синькин. – Он самый! Пьеро Мандзони собственной персоной. Видишь, он даже внешне на поросенка был похож. Но ты не думай, что ему там плохо. Смотри, какой довольный. Прямо как Хёрст после продажи.